Воскресенье (3) «Осознание Креста».
Недавно вижу во сне моего хорошего знакомого, он радиоведущий на одном из православных каналов. Иногда он мне звонит и требует, чтобы я начитал на диктофон и прислал ему несколько своих рассказиков, а они их пустят в эфир. На самом деле, он, конечно, просит, но когда тебя просят таким громоподобным басом, то даже мысли не появляется увильнуть, сославшись на постоянную занятость.
Привыкший в армии не столько командовать, сколько подчиняться, вздыхаешь и отправляешься искать средства к реализации поставленной тебе задачи. Благо, что звукооператор в нашем поселковом дворце культуры мой друг Серёжа не отказывается помочь.
Так вот, снится мне, будто сегодня у Н. день рождения. Во сне я его поздравляю и дарю очередную аудиозапись. Проснулся, сон помню отчётливо, и думаю, а вдруг на самом деле у человека сегодня день рождения. А что, Н. у меня в синодике записан, я о нём молюсь, вот, его ангел мне и подсказал. Позвонить поздравить? Представил, как звоню и его ответный рокот, «а где обещанный подарок»?
Да, где подарок? Нет подарка. Тогда нечего и звонить.
Утро началось с обхода немощных и больных. За время Великого поста, я должен побывать у всех тех, кто не в состоянии сам побывать в храме. И в самом посёлке, и в окружающих нас деревнях. Причащаю, соборую. Со стороны, занятие вроде рутинное, а мне нравится. Верующие старики, свидетели ушедшей эпохи, последние, кто ещё может рассказать о войне и времени гонения на церковь. Молящиеся люди смиренные, ничего не требуют и никого не осуждают. Придёшь, а они радуются тебе, как дети.
- Батюшка, ты наш доктор.
Вдруг раздаётся звонок и следом бас моего товарища радиоведущего:
- Батюшка, как я рад вас услышать! – Хотя, когда он звонит, то слушать большей частью приходится мне.
Перехватывая инициативу, я поздравил Н. с днём рождения, а он смеётся:
- Ох, спасибо! Хотя день рождения у меня и не скоро, но подарок приму с благодарностью!
Эк, я опростоволосился. Сколько раз себе говорил, не доверяйся снам! Пришлось созваниваться со звукорежиссером Серёжей и договариваться о времени очередной записи.
После обеда, уже с переброшенными на флешку новыми, начитанными мною рассказами, спускаюсь по лестнице дворца культуры. Внизу шум. Прислушиваюсь. Несколько голосов, говорят одновременно и очень громко. Так бывает, когда пытаясь доказать кому-то собственную правоту, люди друг другу кричат, а слушать никто никого не слушает. Потому, чтобы быть услышанным, приходится кричать ещё громче.
Спустился на первый этаж и увидел в фойе людей, много, человек около сорока. Оказалось, наша поликлиника и дневной стационар передаются под новое руководство. Когда-то, это ещё в советские годы, в посёлке была собственная очень хорошая больница, сейчас от неё уже мало что осталось. Люди, опасаясь, что больничку и вовсе закроют, пришли протестовать. На крики к ним вышел глава посёлка, и хотя местной власти больница не подчиняется, всё недовольство народ адресует ему.
Протестующие, люди пожилые. Они кричат, жалуясь на плохое медицинское обслуживание, на равнодушие врачей. Они вспоминают как было раньше, и как раньше было хорошо. Вспоминают смотры художественной самодеятельности и постоянные спортивные соревнования в тогда ещё совсем молодом посёлке. И они тогда были молодыми. Кто думал, что жизнь так повернётся.
Теперь они никому не нужны, больные с нищенскими пенсиями. А ещё и больничку могут прикрыть. Единственная отдушина – можно кричать. Глава молчит, а они кричат, и возбуждаемые безнаказанностью, кричат всё громче и громче. Так себя ведут маленькие дети.
Эти старики, словно такие же дети. Только злые дети, обременённые опытом прожитой жизни, нераскаянными грехами и укоренившимися страстьми. Их очень жалко.
Одно порадовало, среди митингующих нет тех, кто ходит в храм. Они старые и больные. Им не на кого надеяться. Больничка, хоть и плохенькая, для них как иллюзия вечной жизни здесь на земле. Страх неумолимо приближающейся смерти заставляет их кричать.
Сегодня утром, ещё перед службой, прикладываюсь к лежащему на аналое кресту. Рядом со мной стоит одна наша постоянная прихожанка. Мы спели тропарь, и она мне говорит:
- Помню, мне провели очередную химеотерапию. После которой я почувствовала себя очень плохо. Так плохо, что, наверное, потеряла сознание. И вижу себя где-то в необычном месте. Вокруг меня свет, лица людей радостных и улыбающихся. Мне очень хорошо и я не хочу возвращаться назад. Но пришлось. Очнулась и снова отравленное тело, ощущающее собственную немощь. Раздавленная болезнью, с путающимися в голове обрывками мыслей, я вдруг неожиданно для себя запела:
«Кресту Твоему поклоняемся Владыко! И святое Воскресение Твое славим»!
Уж как я там пела, не знаю, только всё повторяя и повторяя эти слова, пела их с благодарностью.
Господь дал силы подняться, снова хожу в храм молюсь вместе со всеми.
Батюшка, какая же это милость Божия, что у нас есть храм.

http://alex-the-priest.livejournal.com/252088.html

12. Пятница (2) «Страшные истории»
Вчера я выложил у себя рассказик об итальянских приключениях двух наших русских девушек, вынужденных дожидаться своего поезда ночью на вокзале города Пескара. Кстати, с населением в сто тридцать тысяч человек. Некоторым эта история показалась страшной.
Нет, дорогие мои, эта история, скорее забавная, чем страшная. Вот, сегодня я расскажу пару по-настоящему страшных историй.

Одна моя хорошая знакомая, Жанна Константиновна, женщина пожилая и потому очень болезненная, став совсем старенькой, понимая, что жить ей остаётся недолго, решила свою однокомнатную квартиру подарить младшему сыну.
Была у неё ещё и старшая дочь, женщина ещё нестарая, тем не менее, тоже страдавшая многими болезнями. Дочери повезло, в юности ей встретился порядочный человек, с кем в любви и согласии они прожили всю жизнь, и дождались внуков.
В своё время, когда ещё был жив муж, Жанна Константиновна сделала всё, что бы у молодых появилась своя квартира. Дети у старшей дочери выучились, создали собственные семьи, и хорошо устроились в жизни. Каждый имел собственное жильё, и один на всех большой загородный дом, куда приезжали отдохнуть всей большой и дружной семьёй.
Младший сын Жанны Константиновны в отличие от сестры, вырос каким-то неудалым. Всю жизнь работал, и неплохо зарабатывал. Был дважды женат, и всё как-то неудачно. Всякий раз понимая, что жизни не будет, уходил из семьи сам. Уходя, всё нажитое оставлял жёнам, и начинал сначала. Под старость остался один. Не имея собственного угла, скитался по друзьям, благо друзей у него было много. Ещё он часто болел почками.
Видимо, болезненность было родовой особенностью этой семьи. Жанна Константиновна болела часто, но жила долго. Старшая дочь, сколько помню, постоянно чем-нибудь страдала, и мама, всякий раз звонила мне и просила молиться о болящей. Однажды ей даже оперировали злокачественную опухоль. Операция была очень сложная, Жанна Константиновна, а вместе с ней и все её знакомые батюшки, в те дни не вставали с колен.
На удивление, дочка не только осталась жить, но даже и пошла на поправку. Правда такая тяжёлая болячка часто о себе напоминала, потому Жанна Константиновна постоянно передавала нам в храм огромные, больше я таких нигде не видел, восковые свечи и просила молитв о здравии дочечки.
Мамино сердце болела и за дочь, и за сына. Несмотря, на то, что дети сами уже имели собственных внуков, для неё они оставаться детьми.
- За дочь у меня душа спокойна, - говаривала Жанна Константиновна, - дай Бог, что бы все так жили. Ей бы здоровья немного, всего остального у неё с избытком.
А сын, тот, да. Слишком гордый, и очень уж совестливый, потому и скитается по чужим дачам. Я умру, он последнего угла лишится. Сестра не мать, она его не пожалеет.
Думала, думала Жанна Константиновна, ночей не спала, и в один прекрасный день отписала ему квартиру.
После чего известила обоих своих детей о принятом ею решении.
Первой откликнулась дочь. Мать подняла трубку и услышала душераздирающий вопль:
- Мама, как ты могла?! Чем я тебя обидела, что ты меня так ненавидишь?
Кричала долго. Потом успокоившись сказала:
- Запомни. Больше ты для меня не существуешь.
- Почему дочка, - всхлипнула потрясённая старушка.
- Потому, что мать так поступить не может, на такое способна только гадина, – и бросила трубку.
Жанна Константиновна звонит мне и со слезами умоляет помолиться Пресвятой Богородице о смягчении сердца обиженной ею дочери. Я помолился. Вскоре дочь слегла, да так, что врачи даже предупредили родных, чтобы те готовились к худшему.
Мать не отходила от постели умирающей. Откуда у старой женщины брались силы, не понимаю. Иногда больная приходила в себя. Тогда она умоляющими глазами смотрела на Жанну Константиновну и еле слышно шептала:
- Спаси меня, мамочка!
Я всё это знаю, потому что старушка звонила мне, чуть ли не каждый день и всякий раз просила только одного, молиться. Почему-то она очень верила в силу моей молитвы.
Она вымолила свою дочь, и та, хоть и медленно, но пошла на поправку. Сперва старая мама кормила её из ложечки, потом дочь ела самостоятельно, стала вставать и с маминой помощью доходила из туалета.
Выписываясь из больницы, дочь, уже садясь в машину, увидев, что и мама собирается сесть рядом с нею, отчётливо произнесла:
- А ты куда? Больше я не собираюсь с тобою общаться. – И на немой вопрос матери продолжила, - потому, что ты – гадина.
Когда Жанна Константиновна рассказывала мне об этом разговоре, она не плакала, и голос её казался спокойным. Самое страшное, она больше не просила меня молиться о её дочери.
Прошёл месяц, я сам решил позвонить старушке, узнать как она там себя чувствует. На звонок никто не ответил. На следующий день телефон тоже молчал. Наведя справки, узнал, что вскоре после последнего нашего с ней разговора Жанна Константиновна умерла.
Дочери снова стало плохо. На то время она ещё лежала в больнице. Её дальнейшая судьба мне неизвестна.

Ещё одна небольшая история. Можно сказать, зарисовка. Заранее приношу извинение за её натуралистичность. То, о чём обычно не говорят, здесь пропустить никак нельзя.

Люди, которых я раньше не знал, обратились ко мне с просьбой совершить на дому отпевание пожилого мужчины. Я согласился и назначил службу на восемь вечера.
На дворе стояла поздняя осень, моросил нудный мелкий дождик. Когда я пришёл к ним домой, уже было темно.
Я удивился, новый дом, а планировка однокомнатной квартиры точно из шестидесятых. Крошечная прихожая, из неё узенький коридорчик на кухню. Вход в комнату приходится как раз напротив входа в совмещённый санузел. Комната всего метров четырнадцать. Кое-какая мебель сдвинута к правой стенке, а слева прямо у входа в комнату стоял открытый гроб с покойником.
Встречали меня двое пожилых людей, мужчина и женщина. Какие-то родственники усопшего, приехавшие на похороны. Они же меня и просили об отпевании.
Отпевать я предпочитаю в полумраке, обходясь светом от зажжённых свечей. В темноте слышно не только каждое слово из чина отпевания, слышна каждая, произносимая священником буква. А само действие становится торжественным и очень проникновенным. Служба закончится, смотришь, а расходиться никому не хочется. Так бы стоять ещё и молиться, молиться.
Молимся. Свет горит только в прихожей. Мой приглушённый голос, вокруг тишина. Неожиданно открывается дверь. В квартиру входит крупный мужчина лет сорока. Мельком я на него глянул и продолжаю отпевать.
Помню, на нём была зелёная куртка, на голове кепка. В руках барсетка и сложенная вчетверо газета. Мужчина разделся, надел тапочки. Я думал, сейчас он присоединится к нам, и даже отошёл в сторонку, давая ему возможность протиснуться в комнату, но вместо этого он прошёл на кухню. Слышу открывает кран и наливает воду в чайник. Зажигает газ, ставит чайник на огонь.
Я продолжаю отпевать.
Теперь он снова идёт по коридору, но уже в нашу сторону. Открывает дверь в туалет, включает свет и проходит внутрь. Дверь за собой он не закрывает. Я со своим столиком расположился на самом входе в комнату. Между мной и открытой дверью туалета пространство сантиметров двадцать.
Тишина полная, слышно всё, что делает этот человек. Слышно как он расстегивает молнию на штанах и справляет малую нужду. И в этот момент испускает воздух, да так громко, что от неожиданности я чуть не выронил кадило.
Я не ханжа. Сам прошёл серьёзную армейскую школу, много месяцев прожил в солдатской казарме на сто пятьдесят бойцов. Знаю что такое ротный нужник с десятью кабинками, и как это бывает, когда сто пятьдесят молодых здоровых мужиков, прежде чем бежать на зарядку спешит отметиться в одной из этих кабинок. Но никогда прежде, не сталкивался, чтобы кто-то рядом с гробом вёл себя подобным образом, да ещё и во время отпевания.
Не зная как реагировать, смотрю на пожилых людей что молятся рядом. На их лицах совершенный покой.
Продолжаем отпевание.
Сделав свои дела, не обращая на нас внимания, мужчина снова идёт на кухню и заваривает чай. Слышу он, громко стуча ложкой, размешивает сахар, и потом так же громко отхлёбывает чай из чашки. Человек на кухне шелестит газетой, что-то ест и громко отхлёбывает из чашки.
После отпевания, собирая в коридоре свой саквояж, сумел прочитать название газеты: «Спорт – экспресс».
Уходя прошу пожилого дядечку, того что просил об отпевании, проводить меня в подъезд. Мы вышли:
- Скажите, кто это мужчина, что сидит сейчас на кухне?
- Это сын усопшего.
- Он, что, душевно не здоров?
- Нет, - удивляется человек, - он абсолютно здоров.
- Тогда, может, он какой-нибудь сектант, или они при жизни отца друг с другом не ладили?
- С чего вы это взяли? Нормальный человек, нормальные отношения.
Извинившись, и снова повторив слова соболезнование, я возвращаюсь домой.
Поздняя осень, слякоть, разбитые фонари.

http://alex-the-priest.livejournal.com/249526.html