К превеликому сожалению (или счастью) я не смог (или не захотел) быть на обсуждении твоих рассказов. Попытаюсь сказать, сказать...

Давай говорить честно, ок? – не зная тебя, - прочитав рассказы я бы не написал комментария. Почему – вопрос странный. Сложный.

Однажды, когда был совсем маленький, в моем дворе вдруг, ни с того ни с сего начали продавать фанту в граненых стаканах, - 89-й - и я сходил с ума просто потому, что мог вот так вот, вдруг, в полдень выйти на улицу и купить фанту, в которой пузыри поднимались к верху мутного стакана, и не понятно было, почему они такие – к верху расширяются, большие такие… - там еще хот-доги были, представляешь, может помнишь – хотдоги – это кстати потом стало хотдогами называться, а тогда всего лишь – сосиська в тесте – представляешь, и вокруг дома бетонный забор - за ним рынок – и грязь вокруг, грязь только - за окном костры жгли.

Если честно - не понимаю, что ты хотела сказать первым рассказом, - сказки я не буду обсуждать – святое – в первом рассказе ты будто боишься сказать то, что хочешь, - страшно будто, - роман может уместиться в один твой день – все 10 листов авторских – или может всю жизнь за тобой следовать, не важно, главное – ты.

Раньше вино продавалось – монастырская изба – простые винные бутылки, в пыли все, с этикеткой желтой, дешевле пива, - белое, - брал его по три и вылезал на крышу дома, другим становился, - будто кто иисуса вроде со мной вместе из горла пил, и улица волшебной была, - машина каждая там, под фонарями рыжими несла кого-то настоящего, стоящего – и шевелилось что-то внутри – я хотел стать облаком, плыть вперед, без остановки, облаком стать, без остановки, - …

Не бойся говорить. Понимаешь, - не бойся, - никто – в том числе твои родители а тем более Бог (зачеркнуто) сосеминарники не имеют никакого права тебя осуждать, говорить тебе, что писать и что делать – на всю жизнь у тебя есть только один критик – ты, - только ты, - больше слушать вообще никого нельзя, - это тебя просто уничтожит.

А еще помню гумманитарную помощь – страшная штука, - сухое молоко и куклы барби в фанерных коробках, моя бабушка, с деланным безсмущеньем принимает эту дрянь в холле школы и говорит спасибо, а я – смеюсь, радуюсь новому. Потом, как-то позже лежал в больнице с гейморитом, и каждый день мне прокалывали нос тонкими иглами. Я плакал и хотел домой. Однажды мимо пронесли на носилках из операционной девочку, которая потом умерла, и бледное лицо до сих пор кажется мне самым прекрасным в мире. Я помню, как в корпус пришел священник, попросил каждого назвать свое имя и дал по куску хлеба – пасха – а девочка эта – настя - не могла встать с ковати, - и мы всей толпой пошли к ней – он дал ей крошку хлеба – нельзя - и нес свою православную чушь, - у нее глаза огромные были – худая – и смотрела на всех, будто требовала чего, - он долго говорил, а мы смеялись – лет 9, смеялись, смеялись.

Ты можешь больше. Ты можешь так, - а кто еще-то? - как никто – пиши – это единственное, что имеет смысл делать в этой жизни – и ты это знаешь, пиши.