Azucar все записи автора
***

Благословен Господь,
что в жизни неприветной
Вложил в сердца огонь
и влил живую кровь.
Благословен, что дал своим
донским казачкам
И стройный, гибкий стан,
и соболину бровь.

Поляков П.С.

КАЗАЧКАМ.

Это вы нашептали те светлые сказки,
Что творили Весну, окрыляя бойцов,
Но была в них всегда, как в участье и в ласке,
Затаенная грусть облетевших цветов...
И в былые года, когда стоны звучали,
Среди тяжких утрат павши ниц,
Вы искали исход безысходной печали
У лампад потемневших божниц...
И теперь, когда слиты все краски в узоре,
Когда жизнь обнажила все язвы свои,
За разбитое счастье, за новое горе
Отдаю вам я грустные песни мои!

<1918>


Покров


Эту землю снова и снова
Поливала горячая кровь.
Ты стояла на башне Азова
Меж встречающих смерть казаков.

И на ранней заре, средь тумана,
Как молитва звучали слова:
За Христа, за святого Ивана,
За казачий престол Покрова,

За свободу родную, как ветер,
За простую степную любовь,
И за всех православных на свете,
И за свой прародительский кров.

Не смолкало церковное пенье;
Бушевал за спиною пожар;
Со стены ты кидала каменья
В недалеких уже янычар

И хлестала кипящей смолою,
Обжигаясь сама и крича...
Дикий ветер гулял над тобою
И по-братски касался плеча:

За святого Ивана, за волю,
За казачью любовь навсегда!..
Отступала, бежала по полю
И тонула на взморье орда.

Точно пьяная ты оглянулась, -
Твой сосед был уродлив и груб;
Но ты смело губами коснулась
Его черных, запекшихся губ.

Жизнь не проста и не легка...

Жизнь не проста и не легка.
За спицею мелькает спица.
Уйти б на юг, и в казака
По-настоящему влюбиться.
Довольно ждать, довольно лгать,
Играть самой с собою в прятки.
Нет, не уйти, а убежать,
Без сожалений и оглядки.
Туда, где весело живут,
Туда, где вольные станицы
И где не вяжут и не ткут
Своих нарядов молодицы;
Где все умеют пить и петь,
Где муж с женой пирует вместе.
Но туго скрученная плеть
Висит на самом видном месте.
Ах, Дон, Кубань - Тмутаракань!
А я в снегах здесь погибаю.
Вот Лермонтов воспел Тамань. -
А я читаю и мечтаю,
И никуда не убегу...
Твердя стихи о Диком поле.
Что знаю я и что могу,
Живя с рождения в неволе.
И мой недолгий век пройдет
В напрасном ожиданье чуда, -
Московский снег, московский лед
Меня не выпустят отсюда.

*********************

Прислушайся, ладони положив
Ко мне на грудь. Прислушайся в смущеньи.
В прерывистом сердцебиеньи
Какой тебе почудится мотив?
Уловишь ли потусторонний зов,
Господню власть почувствуешь над нами?
Иль только ощутишь холодными руками
Мою горячую взволнованную кровь.



КАЗАЧЬЯ ЛЕГЕНДА

Давно, страсть давно, ах, и в те времена
Морила, губила, сжигала война.

Несчетные вражьи сходились полки
И шли безудержно до Дону-реки.

Казачья им сила навстречу пошла
И в схватке неравной в степи полегла.

А враг, нагруженный добром не своим,
Шляхами небитыми тронулся в Крым.

И вышла Наталья, казачая мать,
Ах, сына Степана по Полю искать.

В соседней станице, сожженной дотла,
Мать мертвого сына под вязом нашла.

А рядом, сраженный казачьим копьем,
Татарин израненный с мертвым конем,

Метался в предсмертной борьбе на траве
И кровь, ох, на бритой его голове.

Он шепчет чегой-то: су-бер аль су-бар...
Напиться так просят у них, у татар.

И кинулась мать, чтобы сына обмыть,
Татарина хочет она напоить,

Могилку бы вырыть - да руки дрожат,
И катятся горькие слезы, как град.

И бредит татарин. И солнышко жжет.
А ворон-могильщик и кружит и ждет.

И кинулась снова казачая мать,
Татарина хочет она приподнять,

Он в латы закован, подбитый орел,
И ей не под силу. Тяжел, ох тяжел!

Татарскою саблею, слабой рукой
Мать роет могилку, а слезы - рекой.

Но дело свое до конца довела:
И сына зарыла, и "Отче" прочла.

И снова к татарину: Боже ж ты мой,
Никак не поднять - агромадный такой!

Поди, у него-то маманя его
Все ждет- не дождется сынка своего.

Хоть нет его, Степушки, Господи, нет,
Нехай очунеется этот Ахмет!

Ох, нету в живых моего казака,
Нехай хучь татарка дождется сынка!

И хочет татарина вновь приподнять...
И все это видела Божия Мать.

И кинулась к Богу-Отцу в небесах,
Просила Его со слезами в глазах

И сбилась... И начала горько рыдать.
И хочет Наталью Ему показать,

Что, сына зарывши в землице сырой,
Татарина поит водой ключевой.

И видит: Господнею волей святой,
Поднялся Степан из земли из сырой,

Приходит к сраженному в битве врагу
И матери шепчет: "Постой, помогу".

И, с матерью вместе Ахмета подняв,
Кладет на ковер из лазоревых трав.

Не знает Наталья, казачая мать,
Смеяться ли ей иль от счастья рыдать.

Господь бесконечных, неведомых сил,
Степана ей, сына ее, воскресил!

Татарин спокойно лежит на траве,
Нет крови на бритой его голове.

Уснул он, спокойно Ахметка уснул,
Вернется он снова в родимый аул,

Расскажет: в далекой земле казаков
Сраженных на землю не мучат врагов,

Дадут и поесть, и напиться дадут,
У них, казаков, там - лежачих не бьют!

А если кто думал - народ их убит,
Напрасно! Господь казаков воскресит,

И в мирном труде, не в кровавом бою,
Державу Казачью построят свою.


Моей жене.

1.

Где их родина? В Смирне-ль, в Тавризе,
Кто их сделал, кому и когда?
Ах, никто к нам теперь не приблизит
Отлетевшие в вечность года.
Может быть, их впервые надела
Смуглолицая ханская дочь,
Ожидая супруга несмело
В свою первую брачную ночь;
Иль позор искупить, чтобы девичью,
Побороть горечь жалоб и слез,
Их влюбленный персидский царевич
Своей милой в подарок принес,
И она, о стыде забывая,
Ослепленная блеском серег,
Азиатского душного рая,
Преступила заветный порог.
Сколько раз потом женские уши
Суждено было им проколоть,
Озаряя гаремные души,
Украшая горячую плоть;
Сколько раз госпожа на верблюде
Колыхала их в зное пустынь,
Глядя сверху на смуглые груди
Опаленных ветрами рабынь;
Но на север, когда каравану
Путь казачий разбой преградил,
Госпожу привели к атаману,
Атаман госпожи не щадил, —
Надругался над ней, опорочил,
На горячий швырнув солончак,
И с серьгами к седлу приторочил,
Привязал за высокий арчак.
Или, может быть, прежде чем кинул
Свою жертву под гребень волны,
Разин пьяной рукою их вынул
Из ушей закаспийской княжны,
Чтоб потом, средь награбленной груды,
Забывая родную страну,
Расцветали их изумруды
На разбойном, на вольном Дону.
Эх, приволье широких раздолий,
Голубая, полынная лепь, —
Разлилась, расплескалась на воле
Ковылями просторная степь.
И когда эту свадьбу справляли
Во весь буйный казачий размах,
Не они-ль над узорами шали
У Маланьи сверкали в ушах,
Не казачью ли женскую долю
Разделяли покорно они,
Видя только бурьяны по полю,
Да черкасских старшин курени.
Но станичная глушь миновала,
Среди новых блистательных встреч
Отразили лучисто зеркала
Их над матовым мрамором плеч.
Промелькнули за лицами лица
И, кануном смертельных утрат,
Распростерла над ними столица
Золотой свой веселый закат.

2.

Что-ж мне делать коль прошлым так пьяно
Захмелела внезапно душа
И в полночных огнях ресторана,
По старинному так хороша,
Ты сидишь средь испытанных пьяниц,
Дочь далеких придонских станиц,
И пылает твой смуглый румянец
Под коричневой тенью ресниц.
Колыхаются серьги-подвески,
Расцветают в зеленом огне
И трепещут короткие блески
В золотистом анжуйском вине.
Что на речи твои я отвечу?
Помню окрик казачьих погонь,
Вижу близко, как весело мечут
Эти камни разбойный огонь.

1927

ПРАБАБКА

Мы плохо предков своих знали,
Жизнь на Дону была глуха,
Когда прабабка в лучшей шали,
Невозмутима и строга,
Надев жемчужные подвески,
Уселась в кресло напоказ, —
И зрел ее в достойном блеске
Старочеркасский богомаз.
О, как старательно и чисто
Писал он смуглое лицо,
И цареградские мониста,
И с аметистами кольцо;
И шали блеклые розаны
Под кистью ярко расцвели,
Забыв полуденные страны
Для этой северной земли.
...А ветер в поле гнал туманы,
К дождю кричали петухи,
Росли на улице бурьяны
И лебеда и лопухи;
Паслись на площади телята
И к Дону шумною гурьбой
Шли босоногие ребята,
Ведя коней на водопой;
На берегу сушились сети;
Качал баркасы темный Дон;
Нес по низовью влажный ветер
Собора скудный перезвон;
Кружились по ветру вороны,
Садясь на мокрые плетни;
Кизечный дым под перезвоны
Кадили щедро курени;
Казак, чекмень в грязи запачкав,
Гнал через лужи жеребца
И чернобровая казачка
Глядела вслед ему с крыльца.