-Кошка все записи автора В колонках играет - Lacrimosa...

Однажды найденный в дебрях интернета рассказ.... Я его просто обожаю красивый..... =) Правда яой... =)))


Тоска и утешение

Небо…алые и янтарные лучи заходящего солнца заливали высокое ватиканское небо с
лёгкими перистыми облаками. Я люблю Италию за тёплые и красивые вечера. В Англии
такого не бывает…вернее бывает очень редко. А мне такой вечер был нужен именно
сегодня…Мне нужно было просто посидеть и многом подумать. А к этому меня
располагают такие вечера и такое небо…Небо…кровью закатных лучей окрашивались
лёгкие перья облаков…как перья крыльев падшего ангела…умирающего ангела…Нет…мой
ангел будет жить и никогда не падёт. Даже несмотря на то, с какой неумолимостью
она каждый раз вонзает в меня свой огненный меч. Хотя её меч всё же ледяной.
Льда безразличия и раздражения. Я – демон, которого следует держать на цепи.
Выскочка, пытающийся снова обрести крылья ангела. Обрести их в любви. Которая
никогда не будет взаимной....Потому что демона нельзя допустить до трона
Господня. Нельзя дать ему, порочному и грязному созданию крыльев, на которых он
сможет коснуться облаков и осквернить, испачкать их своим прикосновением…
Я не заметил шороха шагов за спиной. Поэтому вздрогнул, когда раздался голос…ох,
какой знакомый голос…
- Ну и что ты тут делаешь, носферату? Крыша искариотсокй резиденции – не самое
подходящее для вампира место.
Энрико Максвелл. Глава Тринадцатого Отдела Ватикана «Искариот». Главный враг
Интегры, после упырей, конечно.
Оборачиваюсь. Смотрю в его бледное лицо, чуть скривлённое ухмылочкой. Ветер
играет с прядями почти седых волос, выбившихся из прилизанного хвоста.
- А я тебе чем-то мешаю, римлянин?
- Да как тебе сказать…вообще-то мне не очень-то нравится то, что на крыше моей
организации расселся вампир, да ещё вампир Хеллсинга.
- А не пошёл бы ты…Энрико…
Видимо что-то в моём голосе показалось ему незнакомым и удивительным. Потому что
он замолчал и, постояв какое-то время в нерешительности, уселся рядом и с
нескрываемым любопытством стал рассматривать меня. Я изобразил на лице полную
индифферентность к происходящему и снова уставился в небо…но прежнее ощущение
покоя не приходило. Я чувствовал на себе взгляд пронзительных максвелловских
глаз. Я повернул к нему голову.
- Ну и что ты на меня так смотришь?
- Странно видеть всесильного носферату с таким тоскливо-филосовским выражением
на лице…знаешь. если бы я был художником – нарисовал бы тебя.
- Ну нарисуй, я тебе не мешаю…
Я снова отвернулся от него. Через какое-то время до меня донёсся шорох карандаша
по бумаге. Я в изумлении посмотрел на Максвелла. Тот сидел и сосредоточенно
скрёб карандашом по бумаге.
- И что ты делаешь, позволь поинтересоваться?
- Рисую тебя, сам же согласился…не вертись….
Я пожал плечами и снова уставился в небо…
Постепенно я забыл о том, что католик вообще сидит рядом и снова погрузился в
свои думы. Отвлёк меня лист бумаги, опустившийся на колени.
- Максвелл…а ты неплохой художник…
- Польщён, мон шер…
А рисунок был и вправду неплох. И зачем только этот ватиканец вообще подался в
священники? Рисовал бы себе и имел бы громадный успех…
Снова воцарилось неловкое молчание. Нарушил его Энрико.
- Странно видеть тебя в такой тоске, носферату.
- Ну что ты прилез? С чего ты взял, что это тоска вообще?
- Я всё же священник… я умею определять такие вещи…расскажи...
- Слушай, ватиканский придурок, объясни мне, что ты ко мне пристал?
- Не знаю…ты так странно и непривычно смотришься тут, на крыше, в тоске…я даже,
честно говоря, забываю, что ты – мой враг.
Странно…я тоже сейчас не думаю о нём как о враге…Он даже как-то…привлекает
меня…что это за наваждение такое???
Максвелл придвинулся.
- А я даже знаю, что привело тебя сюда. Интегра Уингейтс Хеллсинг, эта твоя
госпожа. Ты же влюблён в неё как подросток, носферату.
Это привело меня в ярость.
- Ах ты мерзкий выродок!!!
Я выхватил пистолет и направил на Максвелла. Он стал ещё бледнее, но нашёл в
себе силы изобразить улыбку.
- Как будто я неправду говорю.
Я в ярости сунул пистолет обратно за пазуху. А ведь проницателен, гадёныш….
- А знаешь….я тебя понимаю, - неожиданно серьёзно продолжил Энрико. – Я знаю.
что это такое, быть влюблённым в того, кого ты никогда не сможешь получить…так
было со мной и Андерсоном…
У меня буквально отвисла челюсть. Нет, я конечно в курсе тех слухов, что
распространяют про тёмную сторону отношений Андерсона и Максвелла, но вот о том,
что это всё – чистейшая правда я слышу впервые. А тем временем Энрико продолжал
свою странную исповедь:
- Он вырастил меня, возился со мной, приобщал к истинной вере…он стал мне отцом
и матерью, но слишком приучил к себе, своему присутствию в моей жизни. Только
своему. Я так и не научился строить отношения с людьми, нормально общаться. А
чем прочнее становилась моя привязанность к моему воспитателю, тем больше в моей
душе прорастали семена грешной страсти к нему. Я уже не просто был влюблён в
него. Я жаждал быть с ним….ну…ты понимаешь, как…Однажды я во всём признался ему.
Но был отвергнут…и это ещё мягко сказано…Он устроил мне проповедь на час о том,
как грешен и мерзок я в своих стремлениях и страстях, что я должен непрерывно
каяться, что я должен вырвать с кровью ростки греха из своего сердца…Алукард,
скажи мне, ты живёшь не первую сотню лет, разве любовь бывает грешной?!
Он почти кричал…я молча смотрел на него, ожидая, когда он закончит.
- Когда я сказал ему, что не хочу вырывать это из себя, что хочу любить его
несмотря ни на что, он…
Энрико молча расстегнул сутану на груди и я увидел широкий кривой шрам,
тянущийся от основания его шеи дальше, к животу. Узнаю нрав отца Александра…Как
же этот субтильный католик вообще выжил?
- Врачи боролись за мою жизнь неделю…ещё два месяца я провёл в больнице,
обессиливший от кровопотери и совершенно не желающий жить. А он пришёл ко мне…на
исходе второго месяца…просто пришёл и молча сел рядом….и просидел так целую
ночь, как бывало, когда я болел в детстве. Я снова захотел жить…меня выписали, я
вернулся к работе…к тем разговорам я больше не возвращался…
Энрико замолчал….
Солнце почти село и его прощальные лучи делали слёзы на бледных щеках католика
похожими на капли крови. Следуя какому-то порыву, я придвинулся к нему, положил
руки на плечи....и прижался своими губами к его. Сначала он не отвечал мне, но
через пару мгновений он запустил пальцы мне в волосы и страстно ответил на мой
поцелуй.
До сих пор я не знаю, что двигало в тот момент мной. Но это ощущение
поразительного родства с одним из моих главных врагов толкало меня на какую-то
странную и пугающую нежность и ласку к нему.
Максвелл подался ко мне всем телом, я обнял его, продолжая целовать….
Что было дальше я помню смутно…помню, как потом мы лежали и смотрели на
рассветные лучи, ласкающие крыши соборов и разливающиеся в безоблачном и
безмятежном ватиканском небе… помню, как я что-то рассказывал ему о себе, своей
нынешней жизни и кажется даже о своей юности…о том, как люблю леди Интегру и как
она с каждым днём всё больше отталкивает меня…мы говорили о многом, о любви и
ненависти, о смерти и жизни, о страхе и бесстрашии…И с каждым разом я всё больше
убеждался, что у нас очень много общего.
Когда солнце уже почти полностью поднялось над горизонтом я встал и посмотрел на
уже к тому времени одевшегося и приведшего себя в порядок Максвелла.
- Ну что же, святой отец Энрико Максвелл…до скорых встреч…
Я улыбнулся ему и встретил ответную улыбку.
- До скорых, носферату Алукард…надеюсь, что ваши желания и мечты, как и мои,
исполнятся…я буду молиться за тебя и за…вашу леди…даже несмотря на то, что это
нарушает все законы, которым меня учили…Но…я сделаю это потому что я впервые
встретил такую родственную душу в этом мире…И я хочу, что бы ты был
счастлив…Прощай…Заходи ко мне ещё…я буду рад снова поговорить с тобой…
Он легко поцеловал меня напоследок и я растворился в воздухе, возвращаясь в свой
родной подвал спать…Теперь мне было тепло от осознания того, что я больше не так
безнадёжно одинок, как раньше…