Copycat13 все записи автора Вдохновения не было. Оно просто не приходило, не хотело приходить. Знаете ли Вы, как это мучительно-когда хочешь творить, создавать, оживлять белую поверхность холста беспорядочными, но в итоге гармоничными линиями, а не можешь. Аналог импотенции. Только еще хуже.
Художник откинулся на скрипнувшую спинку старого кресла и обхватил голову руками. Ну где же, где же…О черт, это уже становится невыносимо!—он сорвал с мольберта очередной неудачный эскиз и, яростно скомкав его, швырнул в накопившуюся за неделю груду таких же мертвых жалких комочков испорченной бумаги.
Это уже превращается в идею-фикс—мрачно подумал он, подойдя к занавешенному старой циновкой окну и, отдернув ее, невольно зажмурился от ударившего в глаза яркого солнечного света. Солнечные зайчики заиграли на полуразвалившемся деревянном кресле и скрипучем мольберте, осветили трещины старых, местами провалившихся обшарпанных стен, сверкнули на грудах битого стекла на полу, пронзая светом все темное пространство одной из комнат заброшенного здания, когда-то бывшего больницей.
Вот уже как целый год художник приходил сюда за вдохновением, и до этой последней проклятой недели его поиски увенчивались успехом. Сколько прекрасных картин создал он в этих пустынных, забытых людьми коридорах, обезлюдевших холодных палатах с выбитыми стеклами окон и черными провалами пустых открытых шкафов. Во сколько простых белых листов холста вдохнул он жизнь, населив их бескрайними пейзажами, антуражами полутемных комнат, неизвестными никому красавицами, жившими только в воображении Художника и на кончике его кисти.
…И это время было самым прекрасным, самым восторженным временем в жизни Художника. Он и заброшенное здание. Они словно слились, срослись в одно целое, в единый гармоничный дуэт, певший гимны Фантазии и Красоте. А теперь все это закончилось. Ушло. Так, словно навсегда умерла любовь.
Вот уже неделю, целую проклятую неделю, длившуюся как будто целые века, он, Художник, пытается создать что-то необыкновенное, стоящее, но выходит либо шаблонная фальшь, либо бессмысленные каракули. Отчаяние. Скомканные листы. Дрожь. Боль.
Жизнь без этого для меня—не жизнь…-думал Художник, пристально смотря в глаза своему отражению, рыдающему в осколках разбитых зеркал одной из комнат.
Затем он взял в дрожащую руку острое, как бритва, стекло.
--Возможно, я уже создал все, что только можно было мне создать. Теперь я ни к чему, я словно выполнившая свою функцию отбракованная машина, автомат…Так зачем же быть, а не жить, зачем влачить такое жалкое существование без надежды, без смысла, без цели?—Художник глубоко вздохнул и почувствовал дразнящий холодок стекла на своем напряженном запястье. Вот он, выход. Так просто. И так ясно. Еще совсем немного…Еще чуть-чуть…
…Внезапно что-то скрипнуло позади него, словно открывшаяся старая дверь. Он резко обернулся. Неподалеку, у самого окна комнаты стояла молодая женщина. Откуда она появилась, в этом заброшенном, ненужном никому здании? Солнечный свет, казалось, пронзал все ее тело, покрытое какой-то длинной светлой тканью, заставляя светиться ее необычайно бледную, чистую кожу, пышные белые волосы и тонкие черты невыразимо красивого, одухотворенного лица.
--Кто Вы?—удивился Художник. Незнакомка лишь печально улыбнулась и легко, как будто не перешла, а перелетела через пустое пространство комнаты, приблизилась к нему.
--Ведь ты же звал меня?—все так же улыбаясь, прошептала-прошелестела она, заглянув Художнику в глаза.—Я помогу тебе…еще раз испытать полет, которого ты так жаждешь…
Кто…кто…--не успел Художник сказать что-либо, как женщина в светлом легко обняла его и…он почувствовал легкое прикосновение Ее ледяных тонких пальцев к своим глазам и губам, а также то, как они отрываются от дощатого пола и летят куда-то ввысь, не к небу, нет, а в какую-то серую пустоту. Он не видел вокруг ничего, кроме Ее странных больших глаз, излучавших нездешний свет и смотревших на него так ласково, и не ощущал ничего, кроме отсутствия земли под ногами и приятного холода Ее объятий…
И по мере того, как они летели вот так, через спирали времени и пространства, уходящие в Вечность, Художник с удивлением и радостью чувствовал, как его истосковавшуюся душу вновь наполняет то мучительно-сладостное чувство, которое глупые люди почему-то называют вдохновением.
…Он не помнил того, как они вновь оказались в его комнате с забытым мольбертом посередине и грудой скомканных мертвых листов на дощатом полу. Он помнил только, как сел за мольберт, схватил кисточку и краски, а Она легко опустилась на подоконник, наполовину растворившись в слабых солнечных бликах и сероватых тенях. Он помнил также, как в огромном, всепоглощающем напряжении делал первый набросок, стараясь не упустить ни одну деталь, ни одну мелочь, а затем, все больше восхищаясь и упиваясь той красотой, которую являли ему солнечный свет и тени, пронзающие пустоту перед ним, лихорадочно набрасывал и растушевывал краски, заливал водой, менял кисточки и вновь припадал к холсту, словно умирающий от жажды—к ручью в пустыне.
Его сердце словно стало его кисточкой, а кровь превратилась в краски.
И день сменяла ночь, и ночь сменяла день, и эпоха-эпоху, а в одинокой комнате в заброшенном доме по-прежнему стоял золотистый закат и солнечные лучики все так же освещали темное пространство комнаты, неподвижную, застывшую у окна, словно в ожидании, фигуру, погруженную в тени и свет, и бледного, измученного Художника, отдававшего все свои силы тому прекрасному творению, которое уже как будто жило в пространстве белого листа.
Еще совсем чуть-чуть…Последние штришки…
И когда уже картина была почти завершена и оставался последний штрих, Художник почувствовал все то же леденящее, но такое приятное прикосновение к своим глазам и губам. Она стояла позади него и улыбалась.
--Ты создал то, чего еще не создавал никто до тебя.—тихо сказала она.—Никто еще не рисовал меня такой. Никто еще не отдал мне вместе с жизнью такую искреннюю и страстную любовь. И даже теперь, когда я вижу, что ты догадался, кто я, твои чувства не затмевает страх. Так пойдем же со мной, мой гений. Ты устал. Я подарю тебе вечный покой.—и она взяла Художника за холодеющую руку и заглянула ему в глаза.
И Художник, с трудом, но все же доведя последний штрих до конца, смог лишь слабо улыбнуться и кивнуть головой.
А потом он почувствовал приятную, отключающую все чувства изморозь ее губ. И погружение в свет, похожее на сон, но гораздо более глубокое и приятное. Последняя вспышка света. Последняя мысль. Последний вздох из бледных, улыбавшихся губ и…Пустота. Пустота. Пустота.
* * *
Его нашли через несколько дней. Он лежал на полу в темной холодной комнате возле мольберта. В окоченевшей руке зажата кисточка. Тело полузасыпано осенними листьями. А на лице—улыбка. Врачи установили смерть от инсульта.
А на холсте, прикрепленном к мольберту рядом с телом, которое накрыли простыней и торопливо унесли куда-то, не была нарисована, нет, а жила, дышала, излучала тепло молодая женщина в светлом такой удивительной красоты, какая бывает лишь в самых глубоких и сокровенных снах.