Ясон Бадридзе — культовая фигура среди ученых-этологов. Несколько лет он прожил в стае волков и передал обоим видам важные знания друг о друге. Людям он рассказал о культуре зверей. Волков научил избегать человека и домашний скот. Его рассказы похожи на сказку, потому что Ясон спускается в те пласты сознания, в которых были созданы древние мифы и в которых люди и звери еще умели слышать друг друга.

— Когда мне было лет пять, в Боржомское ущелье отец меня взял осенью. Мы пришли в лес и услышали вой волка. И это было страшное впечатление, что-то потрясающее! Все в душе перевернуло. И до сих пор я как вой слышу, какое-то волнение наступает, куда-то хочется бежать, трудно объяснить… С этого, судя по всему, все и началось.

Вы два года прожили в волчьей стае?

Да, я изначально был экспериментатором, изучал физиологию поведения. Но вскоре осознал, что мы изучаем механизмы того, смысла чего не знаем. Жизнь зверя в природе была почти неизвестна, публикаций о волке тогда почти не было. Я попробовал заняться групповым поведением собак, но скоро понял, что они потеряли многие поведенческие черты. И тогда я решил пожить с волками. Поехал туда же, в Боржомское ущелье, нашел одну семью. Меня интересовало, как формируется поведение, как они обучают волчат охоте…

Погодите. Как вы с ними познакомились, вошли в доверие?

Во-первых, мне надо было определить их основные тропы. Тропить я умел, охотой в молодости увлекался, это потом я завязал дуло узелком. Значит, выяснил тропы, взял старые детские пеленки, поносил на себе, чтобы моим запахом пропитались. И начал на тропах стелить эти кусочки. Материя белая, контрастирует, а у волка неофобия очень сильно развита…

Что?

Неофобия: они боятся всего нового. А с другой стороны, им очень хочется его исследовать — на таком конфликте все время и живут. Волки сперва обходили эти куски издалека. Интересно было наблюдать, как расстояние постепенно сокращается, и в конце концов они начали рвать эти куски. Я тогда стал выкладывать туда кусочки мяса. Когда они начали его подъедать, это значило, что они к моему запаху привыкли. На все это ушло около четырех месяцев.

Все время в лесу? Как?

Да нормально: бурка, рюкзак, котелки. Палатку я не брал. Если нужно было костер разжечь, уходил за речку. В горах ток воздуха по ручью идет, так что дым их не беспокоил. К этому моменту я знал уже все их тропы, знал, где дневное лежбище, но к ним не выходил, чтобы не напугать. А потом решил встретиться. Как-то утром увидел по следу, что они прошли — матерые, самец и самка, они логово для волчат подыскивали. И остался их ждать метрах в пятидесяти от тропы. Где-то в полдень они возвратились. И, когда заметили, самка остановилась, а матерый пошел прямо на меня. Метров до пяти подошел и смотрит. Это состояние было, я вам скажу! Когда на таком расстоянии зверь смотрит тебе в глаза. Я без оружия, и он это знает: они запах оружия хорошо знают.

«Вроде бы агрессивный индивидуум должен стать доминантом. Но если агрессивность переходит какую-то грань, стая объединяется и изгоняет его. И этот зверь никогда не сможет найти полового партнера. Таким образом, если это — ген агрессивности, он иссекается»

Почему без оружия?

От оружия человек наглым делается. Он идет на риск, на осложнение ситуации, зная, что у него за спиной ружье. В общем, он стоял, смот­рел, смотрел, потом рявкнул, развернулся — и на тропу. И спокойно ушли. А я языком ворочать не могу, как будто язык отсидел. Пронесло, реально пронесло. Но уже стало ясно, что с ними этот номер пройдет. Он испробовал меня — как я отреагирую. Увидел, что нападать я не буду и убегать тоже не собираюсь.

И вот после этого я стал с ними ходить. Куда они, туда и я бегал за ними. Я был в хорошей форме благодаря моему отцу: он был основателем местной школы каскадеров, и я с детства акробатикой занимался, умел владеть телом — как прыгать, куда падать. Но все равно, конечно, было трудно угнаться. Где останавливаемся, там и я остаюсь спать. Как-то спал в бурке завернутый — слышу, вода журчит, на бурку наливается что-то. Выглядываю: матерый с поднятой ногой стоит, пометил меня, значит…

А что это была за стая?

Замечательная семья, лучшая из всех. Старшим там был волк-старик, потом пара матерых — отец и мать, трое переярков (выросшие щенки прошлых лет. — «РР»), потом появились волчата. Старик уже не охотился, на лежбище маленький пригорок был, и он все время на нем лежал, потому что обзор хороший. Волчица приносила ему еду — отрыгивала после охоты. У волков есть интересная способность: они умеют регулировать секрецию желудка. Если мясо нужно про запас или чтобы отрыгнуть взрослому, оно не переваривается абсолютно. Просто оболочка слизи — и все. Слизь эта бактерицидная, мясо можно закопать, оно в земле не испор­тится. А щенкам они приносят полупереваренное. И вот старика кормили матерая волчица и один из переярков.

Этот переярок, Гурам, он и меня подкармливал, когда я там болел. Ногу я себе сильно повредил, лежал, не мог их сопровождать на охоту. Они возвращались, Гурам подойдет, в глаза посмотрит и — оп! — в полуметре от меня мясо отрыгнет. Гурам — так звали моего ближайшего друга, мы вместе альпинизмом занимались, он погиб, и в честь него я этого переярка и назвал. Реально был похож, такой высокий, светлый, намного светлее остальных. И характер очень хороший. Между молодыми довольно часто бывают драки. И в них этот Гурам всегда побеждал, но сам их никогда не провоцировал.

«Есть коммуникация звуковая, запаховая, визуальная. Но есть еще какая-то невербальная связь, телепатическая. Это хорошо видно перед охотой — они вроде как совещаются, в глаза друг другу смотрят — и зверь разворачивается, идет и делает то, что нужно. И когда у нас все барьеры пропали, у меня это тоже появилось»

И все они вас приняли одинаково?

Взрослые приняли после той встречи, переярки понаблюдали за родителями, поняли, что я не опасен. А потом щенки родились, они вообще не знали, что меня там быть не должно. Дело еще в том, что волки эти меня намного раньше изучили, чем я их. Когда я их еще только тропил, они меня уже физиономически знали. И поняли, что мое присутствие обеспечивает им спокойную жизнь. Там браконьерство жуткое было, постоянно капканы ставили, гонялись за ними: за волка пятьдесят рублей давали. А я с егерями договорился под угрозой мордобоя: пока я здесь, волков не трогать.

И как они живут, чем занимаются?

Порядочное количество времени они отдыхают. Волки должны минимизировать затраты энергии. На дневках, где вся семья собирается, они в основном лежат, переглядываются, матерые кобель и сука могут облизывать друг друга. Никакой игры у взрослых. А молодые очень много играют. Игра, отдых и охота — больше они ничем не занимаются. Если хорошую добычу завалили — нажрутся, накормят щенков или суку, которая после родов не охотится, остатки закопают, кладовые сделают и могут сутками валяться.

А какие у них были отношения?

Очень хорошие. Переярки потрясающе заботятся о щенках. К старику тоже все подходили, вылизывали, блошили. Единственно, они постоянно определяют свой статус. Молодые часто дерутся, сначала до крови доходит, а потом, года в полтора, они обучаются ритуализировать агрессию. У взрослых состояние агрессии тоже есть, но оно ритуализируется. Я могу клыки показать, схватить, но царапины не останется. Это очень важно.

Как они охотятся?

Ну, например, старик вскакивает, садится и начинает подзывать других. Они трутся носами. Матерый разворачивается, уходит метров на пятьдесят, прислушивается, возвращается, опять какие-то контакты: трутся носами, в глаза друг другу смотрят, вроде как совещаются. И все расходятся. Функции на охоте строго распределяются: один лучше загоняет, второй в засаде нападает. Там был огромный луг. Волчица с дочкой уходят в лес, на опушку, матерый гонит оленя, кто-то ему тропу перекрывает, загоняют его ближе к опушке, а там волчица вылетает.

А как они договариваются, кто где будет?

Вот именно. Есть коммуникация звуковая, запаховая, визуальная. Но есть еще какая-то невербальная связь, телепатическая. Это очень хорошо видно перед охотой: они вроде как совещаются, в глаза друг другу смотрят, фиксированный такой взгляд — и зверь разворачивается, идет и делает то, что оказывается адекватно делать в тот момент. И когда у нас все барьеры пропали, у меня это тоже появилось. Вот я выхожу с ними на охоту, матерый разворачивается, в глаза смотрит — и я бегу куда надо. А потом оказывается, что я правильно пошел и закрыл тропинку оленю.

«Меня всегда интересовало: способны звери к мышлению или нет. Я ставил эксперименты — там все выглядит по-разному, но животное способно поймать логику самой задачи. На охоте без способности думать зверь ничего сделать не сможет»

А ваше сознание не мешало вам?

Сначала мешало, пока я думал, что делать. А потом нет, абсолютно. Уже через несколько месяцев. А месяцев через восемь я мог точно описать, что делает волк у меня за спиной. Потому что все-таки все время было напряжение: это — дикие звери, надо контролировать. И, видимо, это напряжение пробудило третий глаз, или как это называется.

Потом-то я поставил эксперимент. Вот я обучаю волка в закрытом помещении: свет — сигнал направо, звук — налево. Там еда в кормушке. Для обучения требуется, к примеру, десять экспериментов. Затем этот зверь остается в комнате, ввожу нового волка. Он первого не видит и не слышит, это я точно знаю: у меня был микрофон, который чувствовал от 5 Гц до 35 кГц. Никаких звуков. Второй волк обучается за пять экспериментов. Нет первого, обученного — нужно десять-одиннадцать. За счет чего? Это ведь связано с пищей: зверь волнуется, когда слышит условные сигналы, и, судя по всему, мысленно повторяет все, что реально должен был сделать. И это каким-то образом передается…

И часто им удается этого оленя поймать?

Хорошо, если каждая четвертая охота удачная.

Нечасто. А надолго его хватает?

На несколько дней. Я говорил, они делают кладовые. Но оказалось, что волки про них тут же забывают. Но зачем тогда делать, да? Я эксперименты ставил. Оказалось, что функция этих кладовых — не себя прокормить, а создать максимально стабильную кормовую базу для щенков. Потому что вероятность случайного нахождения своих или чужих кладовых настолько велика, что запоминать не нужно. И это правильно, что они не помнят, а то бы сами съели, а надо оставить щенкам. Если волчата недоедают, они вырастают психически больными, возбудимыми, и у них агрессия не ритуализируется, а всегда остается реальной. Когда волчица на сносях, семья начинает интенсивно закапывать добычу. Закопают и забудут. Это невероятно адаптивная неспособность запомнить. Абсурдно звучит «адаптивная неспособность», но это именно так.

Вы хотели понять, как они обучают волчат охоте?

Да, все крупные хищники учат детей охотиться. От рождения они этого не умеют. Волчонок может в игре убить крысу и тут же потеряет к ней всякий интерес, даже может рядом с этой крысой умереть с голоду. Если необученный волк попадет в стадо овец, он просто будет в панике. Он понятия не имеет, что это — пища. Какие-то врожденные инстинк­тивные элементы у них есть: положительная реакция на запах крови, преследование движущихся объектов, но до умения охотиться это далеко. Охота — это культура, традиция. Причем у каждой семьи она своя. В одной и той же местности могут жить семьи, которые умеют охотиться только на лося или только на оленя.

Там, где мы с ними жили, в николаевские времена было императорское охотничье хозяйство. И в то время у волков был описан один необычный прием охоты. Вообще в норме они стараются оленя пустить под уклон, а он пытается уйти наверх. У оленей это инстинктивная реакция: наверху им легче спастись, а пойти под уклон — стопроцентная смерть. А тут волки специально его загоняли на подъем. Почему? А потому, что этот подъем кончался пропастью. Олень туда срывался, а они спокойно обходили эту гору и там его добывали. Тот же самый прием на этом же конкретном месте был и при мне. Передается из поколения в поколение.

«У них фантастически развита взаимопомощь. Они ведь и мне жизнь спасли. Тогда я в первый раз задумался по поводу альтруизма: что это такое? Реализация биологической потребности. Значит, все, чем принято у нас гордиться, не мы придумали, это все оттуда»

Так, может, им тогда и не надо договариваться?

Абсолютно стандартных ситуаций ведь не бывает. Меня всегда это интересовало: способны звери к мышлению или нет. Я ставил эксперименты на применение старого опыта в новых условиях. В разных экспериментах все выглядит по-разному, но животное способно поймать логику самой задачи. На охоте без способности думать зверь ничего сделать не сможет. Только экстраполировать направление движения жертвы надо десятки раз за охоту. Это довольно простой уровень, но этому надо учиться, волк из зоопарка не сможет. А они способны и на более высокий уровень: прогнозировать результат своих действий, действовать целенаправленно. У меня были эксперименты, которые это доказывают. Потом я еще выяснил, что волки умеют считать — до семи и кратно семи. Ну, то есть найти третью миску в пятом ряду он может легко. Но если число больше семи, сбивается… Короче, они все время думают. И если что-то на охоте получилось, достаточно одного раза, чтобы они стали применять этот прием. Как-то косуля залезла в кустарник и уже двинуться там не смогла. В следующую охоту они целенаправленно пытаются в кустарник ее загнать.

А как они учат волчат?

Сначала приносят куски мяса, потом куски мяса со шкурой — приучают щенков к запаху добычи. В четыре месяца взрослые начинают подзывать волчат к добыче. Добудут оленя и воем подзывают, показывают, как он выглядит. Потом учат брать след и тропить. Но если молодые догонят оленя, они убегают: до девяти месяцев они перед ним испытывают непреодолимый страх. Потом начинают ходить на охоту со взрослыми. Сначала просто рядом бегают, дальше начинают загонять, потом прикусывать — к полутора годам осваивают основные приемы. Они у каждого свои и зависят от силы, характера. И роли складываются: один гонит, другой направляет, третий в засаде…

А эта семья как-нибудь менялась, пока вы там жили?

Переярка одного выгнали. Очень тяжелый у него характер был, все время конфликты какие-то возникали, и выгнали его. Вроде бы агрессивный индивидуум должен стать доминантом. Но если эта агрессивность переходит какую-то грань, то вся социальная система объединяется и изгоняет его. Это такой механизм, купирующий чрезмерную агрессию. И этот зверь никогда не сможет найти полового партнера. Таким образом, если это — ген агрессивности, он иссекается.

И куда он пошел?

Вышел за пределы территории. У волков территории не соприкасаются, система не замкнутая. Граница от границы в двух-трех километрах, есть нейтральные зоны, чтобы особи могли выходить. Семья же не может расти бесконечно. Хотя размножается только одна пара, доминирующая, матерые волк с волчицей. У переярков даже течка не наступает, как правило. Но все равно пометы большие, и примерно раз в четыре года семья достигает критической численности. У всех млекопитающих есть потребность в реализации определенного количества социальных контактов. И как только это количество выходит за пределы нормы, в группе конфликты возникают, образуются группировки, и в конце концов одна должна уйти.

Куда?

Как повезет. Если зайдешь на чужую территорию, убьют. Но бывает, что можно присоединиться к другим, если у них группа малочисленна и им не хватает социальных контактов. Или к человеку выйдут, начнут овец резать.

Переярка выгнали — это одна перемена, и еще старик умер. Это как раз было время, когда волчата из логова выходят. А логово всегда устраивается где-то в другом месте, укромном, не у лежбища. Мы там были, волчица и переярки выманивали волчат. И вдруг мы услышали страшный вой, просто жуткий. Сразу стало ясно, что там что-то происходит ужасное. Мы побежали туда — старик сидел на пригорке и выл душераздирающе, какой-то крик отчаяния. И потом ушел — и все.

Матерый только через месяц занял его место. В течение месяца ни в какую туда не поднимался. Как будто какие-то поминки, объяснить я не могу. Я боюсь антропоморфизировать. Но я могу представить: во-первых, запах смерти — это очень сильная вещь для животных. Заранее они смерти не боятся, не знают, что такое смерть. Но запаха смерти, пока волк умирает, пока еще не наступило окоченение, панически боятся.

А говорят, что волки съедают больных, старых?

Да это все сказки. От драк молодые часто погибают: поранят — кровотечение или инфекция. Но целенаправленно никогда не убивают. И про каннибализм — это блеф. Конечно, можно довести. При блокаде и поволжской голодовке тоже и дети родителей ели, и родители детей ели. На самом деле у них фантастически развита взаимопомощь. Они ведь и мне жизнь спасли. Мы с охоты возвращались, а охота страшно неудачная была. Целый день, и уже к вечеру, еле-еле ноги волочим. И там валун огромный лежал. Я подхожу, хочу присесть, и оттуда на дыбы встает медведь. Я сейчас не помню, кто из нас что сказал, но волки услышали и бросились. Хотя один удар этого медведя мог волка распороть. Волчица его за пятку взяла, и тут уже душа поэта не вынесла, он пошел вниз, под склон.

Тогда я в первый раз задумался по поводу альтруизма: что это такое? Значит, все, чем принято у нас гордиться, не мы придумали, это все оттуда. Реализация биологической потребности. Что будет — зверь об этом не думает. Хотя, например, волчат они от человека не защищают, понимают, что лучше остаться производителю, чем всем погибнуть. И это — приобретенное, культура, потому что от любого другого зверя волчат защищают.

На луну ваши волки выли?

Они воют не на луну, просто полнолуние вызывает прилив эмоций.

А зачем они вообще воют?

Общаются с другими группами, это социальный контакт, «прикосновение». Кроме того, это информация о расстоянии до других зверей, о статусе, об эмоциональном состоянии. У каждого есть своя партия, и, судя по всему, они строго функциональны.

Откуда они знают, как выть?

Вообще у них есть две категории звуков. Врожденные, на которые реакция у других тоже врожденная. Например, звук опасности — это такой фыркающий лай. Щенки его слышат и разбегаются, хотя их никто не учил. И есть приобретенные звуки, которым научили. Притом есть диалекты: допустим, кахетинский волк вряд ли поймет волка из Западной Грузии. Я был в Канаде по приглашению Джона Тебержа, пришли в национальный парк. Я начал вабить (призывно выть. — «РР»), развернулся по-грузински, завитушки пустил — и вообще наплевали на меня волки. Я был страшно оскорблен. А Теберж просто кларнетом так — у-у-у-у, — и все, они с ума сошли, заголосили.

И что значат все эти завитушки? Что они друг другу говорят?

Если бы я знал, я бы составил словарь. Эти вопросы меня тоже страшно интересуют. Жаль вот, визу не дают, нет возможности заниматься. Разная информация передается. Я, например, нашел, что родители, когда волчат подзывают к добыче на большом расстоянии, воем объясняют, как идти. Есть вой для собирания стаи, когда группа разбредается и волк скучает. Этот звук легко отличить: он такую тоску наводит, душу выворачивает. Честно говоря, много всяких взглядов на эту тему, но пока понятного мало. Есть такой Сан Саныч Никольский в Москве, он лучше все это знает, его спросите.

И два года вы с ними сидели безвылазно?

Нет, когда месяца три просидишь в лесу, душа человеческого общения требует. Иногда я возвращался в Тбилиси на несколько дней, дольше нельзя было, чтобы не отвыкли.

Вы сказали, у вас уже дети были?

Да, были маленькие дети. Дети в квартире с волками выросли, это был целый тарарам. Вообще я был такой белой вороной, потому что все нормальные зоологи занимались животными, которых можно есть. «Как заниматься зверем, которого есть нельзя? Занялся бы оленем!» Они были уверены, что я на своих волках деньги все-таки зарабатываю: убиваю их, сдаю шкуры. Не могли эти люди так не думать: зарплата была сто сорок рублей, а за волка премию давали пятьдесят. Обязательно кто-нибудь насылал фининспекторов: куда волчат дел? Они же часто гибнут. Я говорю: похоронил. Ну как они могли поверить, что я похоронил такие деньги? Приходилось идти туда, выкапывать этих несчастных, уже разложившихся, хоть шерсть найти. А я по-разному деньги зарабатывал: чеканкой занимался, ювелирные украшения делал, по мельхиору, серебру, продавал исподтишка, автомехаником работал. Зарплаты не хватало, конечно, чтоб экспериментально работать с ручными животными, мясом же надо кормить. Но что я мог сделать? Непреодолимое желание было этим заниматься.

А с волчьей семьей чем дело кончилось?

Там же нельзя было навечно поселиться, я-то с удовольствием, но нельзя было. А через год я вернулся — и оказалось, что перед этим там истребили пятьдесят четыре волка, включая моих. Это было очень тяжело… И после этого заповедник наполнился одичавшими собаками, потому что некому было держать границы. Потом я приручал к себе других, еще пять семей у меня было, но та оказалась для меня самой важной.

И потом вы стали выращивать своих волков?

Да, по ходу дела мне пришла в голову идея реинтродукции. Первоначально для спасения моих зверей, с которыми я экспериментировал. Потому что отработал — надо в зоопарк отдать. Но столько зверей раздать невозможно — значит, надо выпускать куда-то. Но зверь, выросший в неволе, в лесу не выживет, это я уже понимал. И тут я задумался над общей проблемой. В мире уже много видов, которых в природе не осталось, только в неволе. Леопард на Кавказе полностью исчез, полосатых гиен почти не осталось. Значит, надо получать потомство в неволе и выпускать. Но вы же были в зоопарке — сразу бросается в глаза ущербность психики: нервные тики, стереотипные движения. И я решил попробовать самостоятельно вырастить зверей с нормальным охотничьим поведением, способных жить в лесу. Дал объявление в газету, стал покупать волчат у охотников, выкармливать. К сожалению, первые два выводка я запорол. Оказалось, чтобы они нормально выросли, надо знать, как их выкармливать. Например, во время сосания щенок должен массировать лапами молочную железу матери — одной, другой. А если им не во что упираться, возникает тоническое напряжение мышц и в мозгу формируются очаги высокой активности, которые на всю жизнь остаются. Звери вырастают психически неуравновешенными: депрессии, фрустрации, конфликты в группе.

Плохо, если дырка в соске слишком большая. У новорожденных мозг не до конца сформирован, они не чувствуют ни голода, ни насыщения, для них важно само сосание. Молоко льется, животики раздуты, а они все равно сосут. Желудок растягивается, и, когда они взрослеют, им нужно больше пищи, не могут наесться. Они своим поведением абсолютно дестабилизируют обстановку в группе. Агрессия у них не ритуализируется, отношения они строить не могут… Ну как я мог все это себе представить? Это я потом уже все понял.

Получается, живое существо ужасно тонко притерто к среде: шаг в сторону — и все, сломалось…

Безусловно. Это первым сказал еще Леонардо да Винчи — что организм не существует сам по себе, он живет в среде, и все наши исследования должны быть построены на понимании их общности, иначе это будет артефакт. Поэтому так важен для меня был полевой опыт. Конечно, эти пределы особенно узкие у новорожденных, надо было их как-то поймать. Выкармливал волчат я дома, но как только они достигали времени выхода из логова, уже вывозил их в поле на пару дней. А совсем выпускал их уже полово­зрелыми на Триалетском хребте, недалеко от Тбилиси. И там был с ними. Не постоянно — на недельку останешься, возвращаешься.

И как вы их учили?

Главное — чтобы у них сформировались навыки ориентации в пространстве. Они должны знать территорию, на которой будут жить, водопои копытных, тропы основные. Без этого они не смогут охотиться. Дальше надо научить брать след. Допустим, идем, наткнулись на след оленя. У волков четкая реакция: олени очень резко пахнут. Надо их обязательно успокоить. Я сам начинаю след изучать, обнюхивать, подскуливаю, подзываю их. Они обязательно подбегут и сделают то же самое. Родители так и обучают их. Если, допустим, след опасный, мать демонстративно обнюхивает, щенки подбегают, тоже обнюхают, и тогда она издает сигнал тревоги, тот самый фыркающий лай, на который у щенков врожденная реакция. И все — они врассыпную, к этому следу в жизни не подойдут. Лаять я так научился. А их звуки одобрения я изобразить не могу — значит, просто за ухом почешу. Сперва мясо им давал полупереваренное: покупал желудочный сок в аптеках. Потом сырое мясо, потом со шкурой — ногу принес, бросил. А дальше стал приносить подстреленных косуль: я стрелял в них шприцем со снотворным. Когда она начинает выходить из наркоза, я выпускаю волков.

Но вы же не могли заменить стаю волков, учить загонять, нападать?

Главное было их мотивировать, показать свой интерес, я же был для них вожаком, доминантом. А они сами все делали. Одной успешной охоты достаточно, потом все оттачивается идеально. Главное — чтобы они знали вид, на который охотиться надо.

Параллельно они учатся думать, примерно с пяти месяцев. Они же все время играют в догонялки — и учатся экстраполировать движение жертвы, короче говоря, срезать путь преследования. Это именно мышление. У меня было две группы волчат. Одну я вырастил в обычном вольере, а другую — в вольере с обогащенной средой: со множеством валунов, завалами из деревьев, специальными ширмами, за которыми можно спрятаться. И в семь месяцев волчата из обогащенного вольера могли решать экстраполяционные задачи на специальной установке, а волчата из обычного — нет. Потом в годовалом возрасте я поменял их местами, но волчата из обычного вольера уже не могли научиться нормально думать: способность угасла. А те волки эти задачи как семечки щелкали.

Это напоминает один классический опыт по детской психологии…

Да, конечно, сущностно мы мало отличаемся, жизненные задачи одинаковые. Всю жизнь учимся жить… Потом я обе эти группы выпустил на том же Триалецком хребте и попытался научить их охотиться. Понятно, что со зверями из обычного вольера не получилось. Пока косули и олени их не боялись, еще как-то, а потом — все. К сожалению, я сознательно на это пошел, вырастил их неполноценными. Я знал, что им придется всю жизнь провести в неволе. А из обогащенного — прекрасно выучились.

Я слышал, вы научили волков не есть овец?

Да, главная проблема реинтродукции какая? Трудности с местным населением. Потому что такие звери не боятся людей. Вот много лет выпускают гепардов в Африке. А они от голода приходят в деревни, кур воруют, овец. Люди их убивают. Если местное население против, конец затее. Но я же знаю диких волков: они панически избегают людей. Значит, надо было как-то и моих научить. А в 60-х годах был великий испанский физиолог Хосе Дельгадо, он придумал такое шоу: вживлял быкам электрод в мозг, и когда этот разъяренный бык на него мчался, он нажимал на кнопку радиопередатчика — и бык замирал в полуметре от него. Но волкам в мозг вживлять электрод не будешь, поэтому я придумал ошейник. Хорошо, тогда появились такие супер-пупер галетные батарейки по девять вольт. В Тбилиси все можно было у военных купить. Я набирал их так, чтобы на выходе 300 вольт получалось.

Мы привлекли местных жителей. Потому что скрыть эту работу невозможно было, а если показать селянину, что волк тебя боится, — это полный восторг. А мне разные люди нужны были: молодые, старые, горбатые, женщины, дети. Волки же привыкли ко мне и никаких людей не боятся. Новый человек появляется — они идут к нему, а я сразу нажимаю кнопку, они получают раздражение током. Раз, два, уже на третий раз, как только увидят человека, убегают моментально. Но сначала они убегали недалеко, а надо было, чтобы на расстояние выстрела. В общем, за сорок дней реакцию удалось идеально отработать.

Ну, и такую же реакцию надо было выработать на домашних животных. Пастухи на это охотно соглашались, им было интересно: как это волк барана не съест? Надо было видеть выражение лица этой овцы, от которой волк убегал. На второй раз она уже на него сверху вниз смотрела: козявка! Но реакция эта не вырабатывается сразу на всю скотину, по каждому виду надо было работать отдельно: на овец, коз, коров, лошадей. По ходу дела одна волчица у меня залезла в овчарню, а там и куры были. Она передавила кур, а овец не тронула…

В Москве теперь продаются такие ошейники.

Да, я сдуру опубликовал статью, все описал. У нас-то никто не почесался, а в Америке уже через два года они появились, electronic dog trainer называется. У меня еще одна затея была: я волкам вешал маленькие радиопередатчики, пеленговал, и можно было четкую картину их передвижений видеть. Ну, и военные меня поймали. Что там пипикает в эфире? Три дня сидел я у них в КПЗ, в грузовике, умолял: «Слушайте, зоолог я. Ну хотите, позову волков?» — «Издеваешься? За дураков нас держишь?» Хорошо, на третий день полковник приехал: «Чем занимаетесь?» Я говорю: «Институт зоологии, слежу за передвижением волков». — «Как докажете?» — «Давайте выйдем отсюда, сто метров отойдем, я повою — они придут». Он так посмотрел на меня с прищуром: врет, заливает, волки к нему из лесу придут! В общем, повыл, они вышли, те в ужасе — хорошо, не перестреляли. Ошейники заставили меня снять, отобрали, только попробовать успел.

Ну, вы их всему обучили. И что дальше?

Дальше интересно было, что будет у следующих поколений. Я сделал щенкам ошейники металлические, и на каждом надпись: «Если вы мне принесете этот ошейник, я вам плачу в два раза больше, чем государство». И ни одного мне не принесли. Я потом спрашивал: за десять лет в тех краях не было убито ни одного волка, никто из местных охотников их не видел. Значит, выработалась традиция.

И вы их тоже больше не видели?

Через девять лет я поехал туда по своим делам, ходил по лесу и увидел знакомый след: там фаланги одной не было. Я понял, что это мои звери. Почти неделю ходил, вабил. И в конце концов они вышли, двое волков. Им уже по 13 лет было, седые, зубы стерты. Судя по всему, они уже дня два за мной наблюдали, ходили вокруг. Вышли, уставились и так смотрели, смотрели — а потом вдруг начали играть, как щенки. Как они играли, визжали! Таким счастливым я никогда не был.

https://turba-urba.org/chelovek-kotoryi-neskolko-l...v-i-peredal-znaniia-zhivotnym/