La_reveuse все записи автора Мне показалось это довольно интересным и вместе с этим спорным.
В 1999 году французам предложили выбрать только одну книгу, по их мнению лучшую, за весь ХХ век. В голосование приняли участие 6 тысяч французов, было выбрано 50 лучших книг за целое столетие. Итак, французская нация поставила на первое место (барабанная дробь) "L'etranger".
И я бы хотела представить Вам (тебе?) фрагмент из сочинения популярного на Родине, современного французского писателя Фредерика Бегбедера. Книга под названием "Dernier inventaire avant liquidation" ("Последняя инвентаризация перед продажей") не что иное, как критика на книги из этого топ50.
Перевод Ирины Волевич.
№ 1. Альбер Камю “Посторонний” (1942)

Номер первый в списке из пятидесяти книг века, выбранных в результате опроса шести тысяч французов, опять-таки не я, хотя мне на это плевать, я даже не обижаюсь, все равно я попаду в первый же инвентарный список шедевров ХХI столетия, верно? Или нет?

Прежде всего следует подчеркнуть, что наш главный победитель — подарок для лентяев: роман очень короток, всего 123 страницы крупным шрифтом. Откуда вывод: зачем надрываться, если можно создать шедевр, не марая при этом тысяч страниц, подобно Прусту, шедевр, который вы прочтете за какие-нибудь полчаса, минута в минуту. А вот и другая приятная новость: книга номер 1 из нашего списка является первым романом писателя. Таким образом, мы имеем дело с первым Первым романом. И наконец еще одна новость, на сей раз неприятная для ксенофобов: самый любимый роман французов называется в оригинале “L’еtranger”.

В нем рассказывается история некоего Мерсо — чокнутого типа, которому плевать абсолютно на все: его мать умирает — его это не колышет; он убивает араба на алжирском пляже — ему это безразлично; его приговаривают к смерти — он даже не защищается. Знаменитая первая фраза книги — прекрасный тому пример: “Моя мать умерла сегодня. А может, и вчера, не знаю точно”. Вы представляете — парень даже не знает день смерти родной матери! Мы не всегда отдаем себе отчет в следующем: все знаменитые лузеры, все презренные убийцы, все разочарованные антигерои в современной литературе — потомки Мерсо. Это счастливые Сизифы, неодураченные бунтари, нигилисты-оптимисты, циничные кандиды — в общем, ходячие парадоксы, продолжающие существовать вопреки тщетности бытия.

Ибо для Альбера Камю (1913— 1960) жизнь — абсурдна. К чему все это? Зачем? Для чего, например, эта бессмысленная хроника? Неужели у вас нет более интересного занятия, чем читать мою писанину? Все суета сует в этом ничтожном мире (Камю — Екклесиаст для “черноногих”). Однако эта скупая на выражение трезвость мысли не помешала Камю принять в 1957 году Нобелевскую премию по литературе (в возрасте 44 лет, что сделало его самым молодым лауреатом после Киплинга). Почему? Да потому, что он сам выразил свой экзистенциализм в простом девизе: “Чем меньше в жизни смысла, тем лучше она прожита”. Все бессмысленно — и что же? А если это как раз и есть “неизбежное счастье”? В противоположность снобистскому отказу Сартра, который семью годами позже напрямую сравнит значение своего творчества с его высокой оценкой, Альбер Камю берет Нобелевскую премию именно потому, что она ему вполне безразлична. Оказывается, можно плевать на целую вселенную и все-таки принимать ее, даже любить. Иначе нужно сразу же взять и удавиться, поскольку такова единственная “действительно серьезная философская проблема”.

Сама смерть Камю — и та абсурдна. Этот плейбой, этот двойник Хемфри Богарта, хоть и страдавший туберкулезом, был убит в возрасте сорока семи лет не своей болезнью, а каким-то платаном, росшим на обочине Национального шоссе № 6, между Вильблевеном и Вильнёв-ла-Гюйяром, при пособничестве Мишеля Галлимара и автомобиля “фейсел вега” с откидным верхом.

Единственная не абсурдная вещь — это изобретенный Камю стиль: короткие фразы в прошедшем времени (“подлежащее, сказуемое, дополнение, точка”, — как написал Мальро в своем внутреннем отзыве издателю); этот сухой бесстрастный слог оказал громадное влияние на всех авторов второй половины века, включая и “новый роман”. Однако этот стиль отнюдь не препятствует созданию сильных образов — взять, например, описание слез и капель пота на лице Переза: “Они разбегались и сливались, покрывая прозрачной маской его убитое горем лицо”. Даже если вам чересчур усердно вдалбливали “Постороннего” в школе, не поленитесь перечитать сейчас этот роман, чье опаленное яростным солнцем отчаяние нередко служит, как говорится в рекламе аперитива “Suze”, “предметом для подражания, хоть он неподражаем!” Интеллигентный гуманизм Альбера Камю временами может и поднадоесть, но четкая, решительная манера изложения — никогда.
***
Спросим же себя в момент завершения сей последней “инвентаризации перед распродажей нашего литературного товара”, когда спокойно близится конец света и человечество с улыбкой организует свои собственные похороны: нет ли тонкой иронии в том, что первое место (а значит, последнее, если считать в обратном порядке) занял именно Альбер Камю — писатель, объяснивший нам, что секрет счастья скрыт в умении приспосабливаться ко всем на свете катастрофам?

Взято отсюда: http://magazines.russ.ru/inostran/2002/4/begbe.html