Раскин все записи автора ***





Идущие в сумерках


По пути, которого нет.


На мерцание света,


которого нет.


Вдохновленные


Откровеньями, которых нет.


Удрученные


Мудростью, которой нет –


Немыслимость равенства нашего


Бытию и вообще вещам.


Обольщающиеся,


Если уже не на свой,


Не на собственный,


Так насчет бездны...





***





Видеть трепет


листа последнего –


как вот только удержался.


Слушать гул


Громадного,


Безмолвного пространства,


что оставлено


птицами,


светом.


Светом и Богом,


Вкус поздней осени.





***





Невыразимое только


имеет смысл.


Заклеившие небытие обоями,


Мы доросли уже,


чтоб увидеть


комизм своего страдания.








вечерняя прогулка с собакой


Хлопья снега в лицо


большие, тяжелые, мокрые. Сквозь


это все


фонари и окна –


бытие.


Эта сама собой разумеющаяся,


даром данная


чистота бытия...


Мой пес


уже наигрался, сел,


громадный, тяжеловесный.


Смотрит мне в глаза...


Жаль, конечно же,


все-таки жаль,


что жизнь не имеет смысла.


Пусть так, наверно, и должно


за ради свободы


или чего там...





***





Видишь, я жив. Отчего? Не убывают ни детство,


Ни грядущее. В сердце моем возникает


Сверхсчетное бытие.


Р.М. Рильке





Звезды – бессчетное множество окон.


Звезды – бессчетное множество глаз.


Космос, вперившийся в нас


или Хаос.


В нас ли,


сквозь нас,


мимо нас.


Значит, нам


ни-че-го не надо.


На свободу выпустили


достижимое наше,


Недостижимое.


Наше Бытие и наше Ничто.


Мы затмеваем в них все же –


Пусть даже


это и есть их бытие...


будто ладошка,


будто спазмы натруженной


мышцы сердечной


разжались.


Как жесток


ветер вселенский.


Замерзают на нем наши слезы.





Край бытия.


Что бытие? Только собственный край,


что повсюду,


Он больше бытия.


Мы, забывая об этом,


узнать ли, припомнить не можем судьбы.


Так безысходно, бездонно, бездомно бытие.


Каплю нежности, что


нам как будто дарована


разве сквозь сумерки нам пронести?


Разве нам удержать


то мгновение наше,


что вроде бы глубже,


чем Время?


Наш удел – пригубить.


Как мы все же виновны.


Холод неба,


пространства


мы тянем губами –


сухими губами.


Что бытие?


Только собственный край.


Край везде.


Центр – нигде. Что еще,


чем еще возразить нам абсурду


и холоду, ужасу липкому,


пустоте и нелепице жизни...


Чем нам искупить


Озарение наше


и обладание наше,


последнего, право, немного


и первого тоже немного...


Истины наши из слов –


Умирают, рождаются в слове.


Слова,


пусть доподлинны, но


Это все же не суть,


пусть порой увлекательней сути.


А суть,


та последняя


та глубинная самая, чье


пространство – безмолвие,


воздух,


разверзлая вещь,


что в мгновенье своем больше мысли о вещи –


Она лишь реальна.


Жизнь, чья сила в повторе,


занудном повторе.


Мы обставляем себя, как квартиру


безделушками всякими Духа,


и совесть свою


здесь стремимся задобрить страданьем,


нашим страданьем.


Как сладко


взять утешительный приз метафизики.





Сущее ростом с ночь –


это может быть тоже за ради


той сути –


Сущее знает, ему не достать.


Мерзлый город.


Женщина.


Отсвет


на прекрасном усталом лице.


Где-то сверху случайного звука застылость.


Что мы?


Да как раз ничего –


Что-то даже было бытием.


А счастья просить?


Или хотя бы тепла...





Как в мелочах мы бываем бездарны.


Точно также почти


как и в главном.


Сколько всяческих смыслов


на нас наросло,


налипло за жизнь.


Что Бытие?


С отвесного края Бытия


прыжок в Ничто,


чтобы быть (!?)


Стать собою – Бытием (!?)


попытаться хотя бы...


Чтоб выхватить


Ничто


у Ничто (?),


умножая немыслимо непостижимое.


Или просто прыжок в Ничто?


Но Бытие наверное больше,


заведомо больше


своего становленья.


Зачем?


Зачем непосильное?


Искаженность, забвение это зачем?


И мы,


мы здесь причем?


Непричем.


И потому сопричастны.





Все наше.


Все в нас –


Не имеет вообще никакого значенья.


Это тоже свобода.


Мы те, кто взыскует,


скорее, что неба


и пустоты небес.


Абсолюта взыскуем.


С тою же страстью,


С тою же болью мы жаждем


его Отсутствия.


Что мы нашли?


Нам непосильную Целостность.


В каждой капле – бытие.


Ограниченность Истины.


Может еще предел


Там, где вообще не бывает предела.


Вообразившие будто


В самом деле способны любить.


Время потратившие на бахрому-дребедень.


Вещи вечности слеплены нами.


Мы боимся, пожалуй, не смерти.


Но того, что не выдержим смерть.





Постигали.


Не постигали.


Постигали не постижением.


Прятались во всесилие.


Прятались во смирение.


Вырваться из самих себя.


Сбросить себя со своих плеч,


Как старый, тяжелый, осклизлый панцирь.


И так вот вобрать


все.


Вобрать


то, что этому «все» не дано


и не будет дано...


Вобрать


без надрыва, надежды, усилья...


И глотать на ветру свои мерзлые слезы.


И звездам послать привет,


ибо за ними, по ту их сторону


нет ни материи, ни


времени.


И посидеть так в ногах


у Мироздания,


которого тоже нет...





***





Яблоко


на скатерти


есть следствие


усилия мазка


оранжевого.


Он


задал форму


материи,


которая и есть оранжевый,


случайный на холсте вот этом, цвет


(не менее).


Вращение материи


(мазок причина здесь иль следствие?)


с такою мощью, легкостью,


что бедолага-глаз


не успевает,


и яблоко нам кажется


почти что неподвижным –


это излученье света,


этот сок.


Художник, видимо, затеял это все,


чтоб выхватить


ту сущность, суть бытия,


которую не выхватить –


неважно, есть она иль нет.


Но праздник есть.


И сок.


И свет...