silvestrivna все записи автора
Охранник, безусый красноармеец, рыжий и веснушчатый, передал Анне записку, в которой знакомой рукой было написано чернильным карандашом: «Не волнуйся из-за меня, чувствую себя прекрасно, пишу стихи и читаю Гомера». Она не удивилась и не заплакала. Анна знала его характер, знала его сердце: оно билось сейчас спокойно, невзирая на то, что жить ему осталось около десяти часов.
Я закрыл «Илиаду» и сел у окна,
На губах трепетало последнее слово,
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.
Она вспомнила эти строки, которые он подарил ей несколько лет назад. Она не знала тогда, что в этих строчках отражена его трагическая судьба, как и в том стихотворении, который написан задолго до его ареста
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Невой,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
Она шла по набережной мимо дома поэта, смертельно раненного на черной речке, который просил своего друга Даля дать ему горсть морошки. Она подумала: а что попросил бы он, если б такое произошло с ним? Она вспомнила кокосовые орехи, которые привозил ей этот вечный путешественник из далекой Африки, и защемило сердце. Она только теперь поняла, что видела его лицо, улыбку, перечеркнутые решеткой, последний раз. Завтра серым петербургским утром его убьют, как убивали до этого десятки российских поэтов – на дуэли, на эшафоте, на кавказских горных тропинках, куда попадали они не по собственному желанию… А через несколько дней после его смерти, ее вызовут в губчека и вручат справку, гласящую о том, что офицер Николай Гумилев, обвиненный в участии в контрреволюционном заколоте, расстрелян 24 августа 1921 года. 1303 книги, принадлежащие ему – сборники его любимых поэтов – Вийона, Малларме, Рембо… ы его собственные поэтические откровения, дивные плоды его «сада души», в одном из которых (она это хорошо помнила) есть такие строки:
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
Я люблю, как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в диком плюще…
Вспомнилось, как приехала в Царское Село осенью 1910 года и издалека увидела его, высокого и стройного, в черном пальто и цилиндре, а рядом с ним невысокого ростом Сергея Ауслендера в потертой студенческой шинели. . Они ждали ее, но так увлеклись разговором, что не заметили ее появления. Над их головами ветер шелестел листьями клена. Гумилев взмахнул рукой, напоминая чем-то рассерженного журавля, а Сергей слушал его. Вдруг они увидели Анну и засмеялись весело и беззаботно. Пешком шли к дому, где жил Николай со своими тетушками. Он говорил по-французски. Анна поняла, что Гумилев встревожен. Спросила, о чем они говорили с Сергеем и услышала ответ Ауслендера: «Сегодня ваш жених играл роль пророка. Гумилев уверен, что через несколько лет над Европой пронесется ураган войны и Россию ждут страшные испытания. Соотечественники будут убивать друг друга, победители будут уничтожать всех, кто хотя бы чем то будет напоминать им об их злодеяниях».Вечером, когда сидели около камина, говорили о журнале «Аполлон», в котором работали Николай и Сергей, Гумилев неожиданно побледнел, тень грусти и боли пробежала по его лицу и он прочел наизусть стихи Константина Бальмонта
Когда опричники, веселые, как тигры,
По слову Грозного, среди толпы рабов,
Кровавые затеивали игры,
Чтоб увеличить полчища гробов, -
Когда невинных жгли и рвали по суставам,
Перетирали их цепями пополам,
И в добавленье к царственным забавам
На жен и дев ниспосылали срам, -
Когда, облив шута горячею водою,
Его добил ножом освирепевший царь, -
На небесах, своею чередою,
Созвездья улыбалися, как встарь…
Разве могла знать Анна, что ее жених заглянул в трагическое будущее, которое оборвет жизни миллионов людей и его собственную.
Записка от Гумилева была последней ниточкой их нескончаемого, как ей тогда казалось, диалога. Ангелы, которые спасали ее сероглазого короля от когтей африканских хищников, от смертельной жары абиссинских пустынь, от шальных пуль на германском фронте, были не в силах спасти его от большевистской гильотины. На первом же допросе, услышав обвинение, Гумилев засмеялся презрительно и сказал, что следователь услышит от него первый и последний ответ: «Я не виновен, и вы это знаете. Вашей революции нужны жертвы, чтобы запугать тех, кто мыслит по-другому. Вы не услышите от меня ни одного имени. Ви не пополните список жертв, которые приносят комиссары кровавому молоху».
После расстрела Гумилева Анна нашла в его библиотеке книгу французского роялиста Астольфа де Кюстина, которую он достал в Париже, когда слушал лекции в Сорбонне. На одной из страниц было подчеркнуто рукой Николая: «Правительство России живет обманом, потому что и тиран, и раб пугаются правды… Они считают себя сильными, потому что могут других превращать в жертвы». Почему он подчеркнул именно эти слова? Слишком сильным было разочарование, которое ощутил, когда доверился новым властям, остался в России, чтоб стать просветителем рабочих и крестьян, когда собственными глазами увидел, к чему приводят обман и лицемерие. Де Кюстин, разочаровавшись в роялизме, вернулся в Францию республиканцем. Гумилеву вернуться в Европу не суждено было. Ошибка была роковой.
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся…
Гумилев любил Эти строки, поэтическое откровение Осипа Мандельштама, потому что любил «Илиаду» и никогда с ней не разлучался. Он возил ее в чемодане, когда ездил в Африку, где смотрел смерти в глаза, и когда служил кавалеристом на западном фронте, из которого привез два ранения и Георгиевские кресты.
Когда-то в царскосельской гимназии, изучая античную историю, узнал что с «Илиадой» навеки сдружился Александр Македонский. Возил Гомеровскую поэму в драгоценной шкатулке, а на ночь прятал себе под подушку. Гимназист Гумилев решил наследовать Великого Александра. Многие страницы он знал наизусть
Опорой Гумилева в его испытаниях была вера в Бога, христианская любовь к людям. Анна это хорошо знала. Дети в семье Гумилевых воспитывались по религиозным традициям. Мать часто ходила в церковь ставить свечку перед иконой божьей Матери. Это нравилось маленькому Николаю, позже, будучи гимназистом, сам ходил в церковь, долго молился перед иконой спасителя. Новый завет всегда был на его письменном столе.
Есть бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей – мгновенна и убога.
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Анна не верила в земной рай. Путешествия Гумилева раздражали ее. Она была молода и хотела любви. В минуты одиночества, когда его не было рядом, она вспоминала свою первую любовь. Николай знал о существовании таинственного В.Г.-К. ( Владимира Голенищева-Кутузова), но не ревновал. Он презирал аристократов. Уважал тех, кто мог сам ходить пустынями, подниматься в горы, где шумят водопады, пробираться через джунгли. Ему нравился киевский архитектор Городецкий. Возле его дома он часто останавливался, когда прогуливался с Анной. Только его поэмы были в камне. Дом притягивал к себе своими скульптурами экзотических зверей.
Трижды он приезжал в Киев просить руки Анны, трижды она отказывала. Между ними стоял В.Г.-К.. Этому человеку в белых перчатках она посвятила строки:
Хочешь знать, как все это было?
Три в столовой пробило, и,
Прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
«Это все… Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила…»
За что она его любила? На этот вопрос она не ответила б никогда. Это была просто необъяснимая первая любовь. Когда Гумилев получил ее письмо, он буквально прилетел из-за границы. На лице была улыбка не победителя, а Одиссея.
Анна понимала его, но не могла угождать. Ей казалось, что она сможет сделать его счастливым, если он услышит голос ее измученного ожиданием сердца. Когда он дарил ей стихи и даже тот, который начинался словами: «Из логова Змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью…», ее отравляла мысль. Что он писал это не для нее, а для проклятой Музы Далеких Странствий. Она надеялась, что его остановит рождение сына льва. Но все напрасно. Началось новое, самое опасное путешествие – на войну. Он ушел добровольцем. А когда вернулся, понял, что они должны разлучиться. Тогда он улыбнулся, як Одиссей: «Я всегда говорил, что ты абсолютно свободна и можешь делать все, что угодно». После этих слов встал и ушел…
Анна остановилась около моста. Губы прошептали написанные строки:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней – пенье,
белых павлинов,
истертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
не любил чая с малиной
и женской истерики.
А я была его женой.
Последнюю строчку Анна скорее не прошептала, а проплакала. Сердце вдруг защемило: Она его никогда больше не увидит. Ни его улыбки Одиссея, ни его серых глаз, никогда не услышит его поэзии о новых мореплавателях, конкистадорах, блудных сынах…
Она побежала назад к тюрьме в надежде увидеть его. Он должен был улыбнуться ей . Она стучала в железные двери. Красноармеец выругался. Она отошла подальше от стен, и под черными листьями клена начала искать глазами решетку окна его камеры. Глаза болели от напряжения. В его окне горела свеча. Он зажег ее, чтобы читать «Илиаду». Андромаха прощалась с Гектором. До казни Гумилева оставалась троянская ночь.
По статье В Рогозинского «Под кленами с Черными листьями»