Эссе из новой книги ЕЛЕНА ЕРОФЕЕВА-ЛИТВИНСКАЯ   "СЦЕНАРИЙ ДЛЯ БОГИНИ". 11 сенсационных историй о любви (С)

МАЛЕНЬКИЙ ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ
АНАСТАСИЯ ЦВЕТАЕВА

МАЛЕНЬКИЙ ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ

АНАСТАСИЯ ЦВЕТАЕВА

     Так назвала она себя в одном из своих стихотворений. Так называл ее человек, ставший самой сильной любовью ее жизни.

     Она, дожившая почти до ста лет, была старейшей писательницей России, последним лучом Серебряного века. Большая часть написанных ею произведений погибла при ее неоднократных арестах.

     Ее, дочь профессора Ивана Владимировича Цветаева, основавшего и подарившего Москве знаменитый Румянцевский музей (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина), внучку почетного гражданина Москвы, много сделавшего для ее процветания, Александра Даниловича Мейна, в 1937 отправили в сталинские лагеря, а потом в бессрочную ссылку в Сибирь.

     Она, всю жизнь бывшая в тени своей сестры Марины, отнюдь не стала ее тенью. Не стоит их сравнивать – при всей их «сиамской близнецовости», при всем уникальном звучании в унисон их голосов и душ (Марина говорила о сестре: «моя неразлучная»), они отличались друг от друга. Иногда довольно сильно. Просто у них были разные пути. «Марина – гений, а я только талантливый человек, каких много», – не раз повторяла она. В ее личности таились свои бездны. Ее путь, сложный и многотрудный, – восхождение и торжество духа над, казалось бы, непреодолимыми обстоятельствами. Если суть Марины – гениальность, ее сутью было не менее высокое, а в человеческом смысле, может быть, и более важное  понятие – совесть…

     – Понимаете, Никодим, – взволнованно рассказывала Марина своему другу, Никодиму Плуцер-Сарна, зашедшего к ней в гости в Борисоглебский переулок, – Ася не может решить, кого она любит больше: Миронова или Маврикия Александровича. Обоих! Их любовь с Колей длится уже несколько лет. Асина мука с Борисом, смерть Бобылева – она не могла бросить Бориса после гибели его друга, и она рассталась с Мироновым. А потом – война и встреча с Маврикием Александровичем. Но ведь она ни минуты не забывает, что Коля на фронте, что каждый его день – Вы понимаете? И тут нельзя помочь! – И она ни в чем не виновата!

     Договорив, Марина потянулась за папиросой. Щеки ее пылали. Звякнули серебряные браслеты на ее тонких запястьях, чиркнула спичка. Марина вдохнула горький дым. В комнате воцарилась тишина.

     Что мог сказать в ответ на это откровение Никодим, сдержанный и немногословный от природы, бывший к тому же другом одного из действующих лиц разворачивающейся на его глазах любовной драмы – он-то и познакомил Асю с Маврикием? Никодим молча курил – от его папиросы пахло сигарой («смуглой сигары запах»), вид у него был задумчивый, – расхаживая по комнате от письменного стола Марины к шкафу и обратно и поглядывая на Асю с Мироновым, сияющих и смущенных, сидевших рядом на диване  под чучелами лис и, казалось, не видевших никого вокруг. Они как будто провалились в воспоминания и не могли произнести ни слова…

     Ася – маленькая, хрупкая, с таким же, как у Марины, нежным румянцем, словно просвечивающим лепестками роз через тонкую золотистую кожу ее лица с мягкими чертами и такая же близорукая. Светло-русая головка, вьющиеся локоны струятся вдоль шеи, прическа – как у пажа. Однажды они с Мариной нарядились пажами на какой-то костюмированный бал и произвели совершенный фурор! В ярко-синих бархатных беретах со страусовыми перьями, подчеркивающих золото кудрявых волос, в темно-малиновых пелеринах и туфлях с пряжками, подтянутые, с тонкими талиями, с красивыми очертаниями узких бедер и стройных ног. На боку – блестящие шпаги. Рядом – Сережа Эфрон, муж Марины, в костюме принца. Они танцевали вальс. В движениях сестер – почти мальчишеская отвага и в то же время грация и благородство. Как у настоящих пажей при королевских особах. Или как у маленьких лордов.

     Николай Миронов – полная противоположность солнечной Асе. Цыганская масть. Его бабушку по отцу, цыганку, певицу, выкрал его дед — цыгане тогда жили в Грузинах — и женился на ней. А с материнской стороны у Миронова была и немецкая кровь. Смуглый, с густой черной шевелюрой. Длинные черные брови вразлет – как распахнутые ласточкины крылья. Прямой большой нос и маленький рот, одновременно добрый и твердо сомкнутый. Узкое лицо, темные глубокие глаза, светившиеся мрачной и восхищенной нежностью. Ася видела в нем сразу и Рогожина, и Мышкина...

     Он появился здесь минуту назад, проездом с фронта, оставив длинную шинель в прихожей и принеся с собой едва уловимый запах вокзальной угольной гари. Офицерский мундир подчеркивал его неотразимую мужественную красоту. Как раз к концу Марининой тирады вошла горничная Соня и неожиданно произнесла: «Барыня, Вас и Анастасию Ивановну спрашивает офицер Миронов»…

     Да и вообще – разве можно здесь что-нибудь посоветовать? Разве можно что-нибудь понять в любви? Как все удивительно, как все перепутано, как непостижимо…

      Шел 1915 год. Немцы наступали по всем фронтам. Асе исполнилось двадцать лет. У нее был прелестный сын Андрюша от первого брака с Борисом Трухачевым, и она снова была беременна – ждала ребенка от Маврикия Александровича, своего гражданского второго мужа. В один из дней, проведенных в Маринином доме, Коля останется с Асей…Она познакомит его с мужем, они даже будут мечтать о жизни втроем после войны…

     «Я никогда не хотела показать себя лучше, – лукавить, – вспоминала она о том времени, – замысел дневника моего – писать одну за другой все мои правды, смену силы и слабостей, все достоинства и недостоинства, всю дисгармонию ума, сердца, все как оно есть. Этому замыслу, ему одному я служу. Мне нет причин уклоняться от истины, ходить на ходулях: я ни перед кем не играю, я свободна, я не боюсь осуждения, я подставляю ему, как ветру, лицо. Я страстно хочу записать все, целую жизнь человека, сохранить все волны, бросавшие его челн, ничего не упустить в вечность. Страстное коллекционерство – глотание всего, что течет из вокруг – в душу, отзыванье Эоловой арфой на движение каждой воздушной струи, служение постоянной смене счастья и горя, смене сердец человеческих, их сравнению и упоению общения с ними, раз во всей вечности встреченной – так, именно так это во мне звучало, во весь рост исконной патетики жизни неповторимой, единственной. Перед этим мещанское осуждение окружающих с их убогой «моралью» мне казалось просто нулем. И перед этим нулем – лукавить, что-то таить, накладывать на себя – грим?»…

     Ася была младшей дочерью Ивана Владимировича Цветаева и Марии Александровны Мейн. Кроме нее, в семье Цветаевых было еще трое детей – Валерия и Андрей, дети Ивана Владимировича от первого брака с Варварой Дмитриевной Иловайской, умершей вскоре после рождения сына, и Марина. Ася родилась крошечной – как писал Иван Владимирович своему другу, «сравнительно с Мариной она представляется какой-то половинкой», – и часто болела. Асино детство прошло в Москве, в родительском доме в Трехпрудном переулке, летом – на даче в Тарусе, а потом – в Италии, Германии, Швейцарии. Марии Александровне необходимо было сменить климат и лечиться у европейских врачей: у нее обнаружили туберкулез.

     Ссоры и драки с Мариной, при этом у каждой был свой стиль – Марина кусалась, а Ася царапалась, отчаянное соперничество, ревность, борьба за любовь и внимание матери прекратились, когда Марии Александровны не стало. Жарким июльским днем 1906 года молодая женщина скончалась в Тарусе. Перед смертью она сокрушалась о том, что не увидит, какими станут ее дочери…  Асе было двенадцать лет. Ивана Владимировича, лишившегося жены, хватил удар, надолго приковавший его к больничной койке. Оправившись, он вновь с головой окунулся в свои бесчисленные дела. А для Аси наступило время тоскующего сиротства, душевной растерянности и глубокого внутреннего одиночества…

     «…Разве на катке Бывают роковые встречи?» – спрашивала в стихах Марина. Оказалось – бывают. Самые что ни на есть роковые.

    Ясным зимним днем на катке на Патриарших прудах гимназистка шестого класса Ася Цветаева встретила его – невероятно красивого, с пронзительным взглядом синих глаз, в легком пиджачке и золотой собольей шапке, надетой немного набок, из-под которой выбивались пышные, длинные, как у Листа, белокурые волосы. В нем было что-то необыкновенное, романтическое, никогда не виденное, пленительное, нужное...

     Он появился внезапно, стремительно, кому-то что-то рассказывая на ходу и прерывисто дыша как на бегу, подхватил Асину подругу, прокатился с ней несколько кругов и вновь предстал перед Асей. Девушка вмиг почувствовала, что это она должна летать с ним, а никакая не ее подруга. И что выражение «безумно влюбиться», почерпнутое из литературы, теперь относится непосредственно к ней.

      – Ася Цветаева! – быстро протянула она ему свою ладошку.

      – Борис Трухачев! – представился он, сильно грассируя. В его грассировании было что-то старомодное, что-то от русской знати из «Войны и мира», а в манере забавно проглатывать букву «л» – что-то детское, непосредственное, милое.

      «Музыка гремела, летел снежок, синее небо вечера медленно и плавно кружилось над нами, и казалось, что кружится голова…», – потом вспоминала Ася.

     Они неслись и неслись по кругу на норвежских коньках под звуки вальса – играл военный оркестр, – взявшись крест накрест за руки, пока окончательно не стемнело, и не зажглись фонари. Борис сказал при знакомстве, что ему двадцать семь лет. Совсем взрослый! Приврал, конечно, для солидности. На самом деле он был старше Аси всего на два года и слонялся без дела, исключенный из гимназии.

     Кататься на коньках Анастасия Ивановна любила всю жизнь, до самой старости. В восемьдесят лет нарезала на том же катке на Патриарших по семнадцать кругов. Маленькая, худенькая, в рейтузах и спортивной шапочке с мысиком, Анастасия Ивановна была похожа на школьницу. Боялась, что мальчишки забросают ее снежками. За ней действительно гонялись мальчишки, но обогнав и увидев морщинистое лицо «Бабы-Яги», в ужасе бросались врассыпную.

    Иван Владимирович сразу невзлюбил жениха младшей дочери. Если Сережа Эфрон вызывал у него доверие, то Борис – никакого. Ничегонеделанья профессор не одобрял. Учиться надо, получать образование, двигаться вперед! Борису приходилось пробираться в комнату Аси незаметно, в просторном одеянии, чтобы было похоже на женскую фигуру. Они встречались каждый день, пользуясь частыми командировками отца.

    До этого у Аси были «совместные» с Мариной влюбленности – сначала в поэта-символиста Льва Кобылинского, писавшего под псевдонимом Эллис, потом в филолога и переводчика Владимира Нилендера, которого сестры прозвали Чародеем. Но это все было детское, ненастоящее, мимолетное…

     Летом Ася уехала  в Коктебель, в дом поэта Максимилиана Волошина, где уже состоялась другая роковая встреча – Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Вскоре за Асей примчался истосковавшийся Борис. Влюбленные пары не задержались у Волошина надолго и разъехались: Марина и Сергей – в Уфимские степи, где Сергей должен был пить кумыс, чтобы лечиться от туберкулеза, а Ася и Борис – в Феодосию и через Москву на финский курорт Эсбо. Потом по примеру старшей сестры в декабре 1911 года Ася уехала со своим женихом в заграничное путешествие. Тайное, разумеется. В разных поездах, чтобы родители ни о чем не догадались. Под предлогом лечения. На самом деле Ася была беременна.

     Варшава, Женева, Монако, Монте-Карло, Ницца… Чудесные европейские места. Наслаждение свободой, молодостью, любовью…

    Вдалеке от осуждавших их взрослых, делавших все, чтобы не дать Асе и Борису соединиться.  А, может, им было виднее? Они не думали о том, что ждет их впереди. Юные, праздные, беззаботные…

     Борис сидел напротив Аси за столиком кафе. Им подавали тартинки с черной икрой. Борис курил сигару, что придавало ему элегантный вид. Его синие глаза ослепительно блестели. В них – щемящий душу холод, полное его одиночество. В Борисе было что-то лермонтовское. Словно он предчувствовал свою раннюю гибель. И, возможно, поэтому они с Асей никогда не говорили о будущем.

     «Я помню себя в элегантном пальто с огромным воротником из «пана» – шелковистого бархата, спадавшим на плечи и грудь мягкими складками; в большой, с черными маргаритками, шляпе – и зонтик помню в руке…

     Я помню широкой волной на все дни разостлавшегося настроения – безделья; ласковое безразличие к тому, день ли сейчас или вечер. Запах сигар, запах фиалок. Запах воды. Бесцельность денег в щегольских портмоне, наши чуть скучающие фигуры у витрин…

     Взглянув на нас, кто бы сказал, что мы муж и жена! Как безнадежна чувствовалась жизнь впереди – полное отсутствие будущего. И как мудры были мы в 17 и 19 лет, иностранцы и путешественники, – что не глядели вперед.

     И ведь мы вправду ничего не хотели!» – писала через много лет Ася в своем автобиографическом романе «AMOR».

     Здесь же, за границей, начались разногласия влюбленных. Каждый из них обладал сильным и сложным характером, никто не хотел ни в чем уступать другому. В Асе проявлялись властные черты, она была чересчур требовательна, а Борис не умел или не мог приспосабливаться – ни к людям, ни к обстоятельствам.

     Поводом для первой размолвки послужил рассказ Бориса о своем старшем брате, залепившем пощечину экзаменатору за то, что поставил не ту оценку. «Какой же грубый человек Ваш брат!» – возмутилась Ася. В ответ Борис сказал, что он уезжает назад в Россию. Ася не стала его удерживать. Из гордости. Но проводила в поезде до русской границы, так как Борис плохо знал иностранные языки. Он вернулся в Москву, а Ася одна поехала в Италию и потом в Париж, чтобы встретиться с Мариной и Сережей, находившимся после венчания в свадебном путешествии.

     Борис прислал Асе телеграмму с просьбой вернуться, чтобы обвенчаться: как порядочный человек – а это чувство в нем было сильно, – он не мог допустить, чтобы его ребенок родился вне брака. А потом можно и разойтись, добавлял он. Странные, непонятные отношения! Еще свадьбу не сыграли, а уже думают о том, как расстанутся…   

     Ася и Борис поженились в том же году, что и Марина с Сергеем – в 1912, с разницей в три месяца. Венчание состоялось в скромной церкви села Всехсвятского «Убежища увечных воинов», а потом вся компания отправилась в ресторан «Прага», в позолоченный зал на втором этаже. Так получилось, что сестры не были на свадьбах друг у друга. Их первенцы – сын Аси Андрей и дочь Марины Ариадна Эфрон (Аля), – родились с разницей в три недели.

     Но разве готовы были юные Ася и Борис взвалить на себя семейные обязанности? Во всяком случае, Борис к этому был явно не готов. Он вел свободный образ жизни, встречался с друзьями, играл на бильярде, приходил и уходил, когда ему вздумается, – и в два часа ночи, и под утро. Если бы Ася спросила его, куда он уходит, он бы попросту не ответил. Она и не спрашивала. Он ничего плохого не делал, не изменял своей жене, но тесной спаянности, слиянности между ними уже не было. А может, ее не было с самого начала? Что-то у них не заладилось, не сложилось. Они как-то быстро охладели друг к другу. Их жизни протекали рядом, но не вместе, по независимым траекториям. Безумная романтическая влюбленность ушла, не оставив следа.

     Шафером на Асиной с Борисом свадьбе был его гимназический друг Боря Бобылев. Они почти все время проводили вместе – Борис любил собирать у себя товарищей. По вечерам в гостиной пылал камин,  молодые люди пили красное вино, глядя на огонь через отливающий рубином хрусталь бокалов. Пели песни, романсы. Их юные лица были ярко освещены. Наверху в детской спал под присмотром няни маленький Андрюша. Сияла всеми цветами радуги круглая бриллиантовая брошь на строгом черном платье Аси. Боря Бобылев смотрел на Асю с нескрываемой нежностью – он был в нее влюблен. В ее жизнь Бобылев вошел близким преданным другом. Она подолгу разговаривала с ним, читала ему наброски своих будущих книг, делилась сокровенными переживаниями…

     А с Борисом они с каждым днем отдалялись друг от друга, почти не бывая наедине. Отчуждение нарастало, иногда доходя до грубости. Борис мог позволить себе неожиданные выходки, рожденные его отрешенностью и гордыней. Ася постепенно привыкала к своему одиночеству. Запершись в комнате, она заносила в дневник дни своей жизни, которая рвалась на глазах… Впоследствии дневниковые записи переросли в книгу, которую Ася назвала «Королевские размышления». Потом родилась еще одна книга – «Дым, дым и дым», посвященная Марине.     

     …Зима, искристый морозный вечер. Ася возвращалась домой в черной плюшевой шубке, неся только что купленный в кондитерской торт к чаю. В комнате Бориса горел свет – значит, он дома. Дверь открыл Боря Бобылев. «Миронов приехал!»  – с порога сообщил он Асе радостную новость.  Если бы только Ася знала, что будут значить в ее жизни эти слова! Они прозвучат еще не раз, с многолетними паузами, внося сердечное смятение и взрывая, казалось бы, только-только устоявшийся жизненный распорядок.

     Миронов учится на  юридическом факультете университета. Она уже что-то слышала о нем. Откуда-то из Сибири, кажется, из Иркутска, где заканчивал гимназию. Гость двинулся навстречу раскрасневшейся от мороза Асе. Она сняла шапочку, золотые кудри рассыпались по плечам.

       – Знакомьтесь, Николай, это жена Бориса.

        – Нет, это же маленький лорд Фаунтлерой!

     «Ася, я полюбил Вас с первого взгляда и на всю жизнь», – скажет он ей потом…

     Всех четверых словно связали какие-то незримые темные узы, запутанные, непостижимые, предсказывающие, что добром это не кончится…   

     В феврале 1913 года не стало одного из неразлучных друзей – Бори Бобылёва. Он покончил с собой, отравился цианистым калием. Приняв слишком большую дозу, умирал долго и мучительно. Его место у камина опустело…

     «Борис подчеркнуто бережно добр ко мне,  – вспоминала Ася о тех тяжелых днях. – Я не таила от него любви Бори ко мне и моей к нему. Я не пряталась. Не лгала. Не лукавила. Все было на виду, явно. Все было Борису ясно, любовь его друга Бори ко мне — так понятна, упрекнуть можно было, только если бы мы обманывали или если бы перешли черту. Мы не перешли ее, даже не подошли к ней. Ни Боря, ни я не тянулись друг к другу физически. (Трудно поверить? Но — так. Боря был юноша. Я — и до него, до Бориса так долго отвращалась физической близости. Перешла черту только для Бориса и с ним. В эту область никто мною не был впущен. Жена, я была верна Борису. И он это знал.)

     Но сестра Бориса, Маруся, убедила его в обратном, сказав, что именно потому Бобылев и покончил с собой. Борис почему-то поверил и пропал. Почти на неделю. Мать с трудом нашла его на другом конце Москвы в какой-то наспех снятой комнате. Он не возвращался к Асе – то ли от стыда перед ней за то, что поверил клевете, то ли по другим причинам. Тогда Миронов встал на защиту Аси и не расставался с ней ни на минуту, покидая ее только на ночь. Жить на старой квартире, где все напоминало об ушедшем друге, о разрушенном семейном счастье стало невозможно.

       – Мне надо другую квартиру, – сказала Ася Миронову. –  И надо — скоро, чтобы папа, придя, нашел уже все устроенным, чтобы не огорчать его ответами на вопросы, слухами. Папу надо щадить. Вы поможете мне, Николай Николаевич?

     Тот помог и с переездом – нашли другую квартиру, в Борисоглебском переулке, во дворе дома, где позже поселится Марина, и с перевозкой вещей. Они ходили с Асей по просторным комнатам, как будто этими бесконечными шагами – почти до утра – пытались заглушить ужас пережитого, боль и тоску потери. Шаги гулко отдавались в пространстве, за окнами темнела ночь, а они все ходили и ходили, словно от этого становилось немного легче.

     Ася смутно догадывалась, что полюбила Миронова, но говорить об этом не решалась… Миронов первый признался ей в любви на одном из бессчетных поворотов из столовой в переднюю. В глубокой ночи его голос прозвучал медленно, тихо и безудержно. «Мне кажется, я тоже Вас люблю, – еле слышно прошептала Ася в ответ на его признание, наполнившее ее безумным восторгом и безотчетным страхом. – Но Вам сейчас лучше уехать». Он не спорил и уехал в Иркутск к родителям. Он понимал, что его любимая женщина пока остается женой Бориса, и совесть не позволит ей сделать никаких шагов в его сторону.

     И Асю не покидало ощущение, что ее жизнь – сплошная фантасмагория, что она совершенно одинока. Коля уехал – а что ему оставалось в этой ситуации? Бобылев лежит на кладбище, под крестом, на котором висит металлический венок из незабудок, заказанный для него Асей и Мариной. Борис не появляется, а если появляется – быстро уходит. Он больше не любит ее. Да и она его не любит. Она – восемнадцатилетняя женщина с маленьким ребенком – всеми брошена. Так сложились обстоятельства, и с этим ничего нельзя было поделать. Ася плакала целыми днями и бессонными ночами. А надо ведь как-то выживать. Вставать утром. Начинать новый день. Заботиться о сыне. В душе тихим эхом отдавались слова Миронова, сказанные при прощании на вокзале: «Ася, нам нельзя вместе жить, но мы вместе умрем... И где бы мы ни были — мы позовем друг друга...»…

     Господи, зачем это было?

     Борис все же вернулся к жене после долгих уговоров своей матери. Они с Асей пытались продолжать жить вместе, хотя бы ради сына, но прежней жизни уже не было. Да и быть не могло. Слишком много произошло страшного и непоправимого…

    После смерти Ивана Владимировича в том же 1913 году Ася и Борис расстались окончательно. Они разошлись тихо, с достоинством, без скандалов и сцен, оставшись друзьями. Пришли в Консисторию с прошением о разводе, веселые, держась за руки. Священник долго не мог понять, что эта дружная молодая пара и есть те самые супруги, которые разводятся.

     У Аси появился новый – гражданский  муж Маврикий Александрович Минц, у ее бывшего мужа – новая жена, актриса Мария Кузнецова-Гринева. Ася подружилась с Марией, которая ей очень понравилась, и сохранила эту дружбу на всю жизнь. А Борис подружился с Маврикием Александровичем. Встретившись, они могли проговорить по душам до рассвета…

     Маврикий, или Морек, как звала его Ася, приходил к ней каждый день. Он был старше ее на десять лет. Скромный человек с застенчивой улыбкой и очень светлыми печальными глазами. Легкий, тихий, непритязательный, неторопливый. Постепенно они врастали друг в друга, и Ася чувствовала, что нестерпимая горечь уходит с души, что истерзанное сердце оживает, что она рождается заново. С ним было легко – как во сне, тихо и глубоко, как над колодцем, в котором не видно дна. Он относился к ней нежно и бережно. Заботился, чтобы она вовремя ложилась спать. Часы, проведенные с ним, были неповторимы. Ася и не знала, что такое бывает. Расставаться с каждым днем становилось все труднее… Но в воздухе носилось: что-то должно было нарушить этот странный завораживающий ритм…

     Неожиданно принесли телеграмму: Коля Миронов просил Асю приехать в Тулу, чтобы проститься перед его отправкой на фронт.

      – Я люблю его и люблю Вас, – потерянно и твердо сказала она Маврикию. – Что мне делать?

      – Ехать, – ни минуты не колеблясь ответил он.

     Почти сутки Ася провела на Тульском вокзале. Эшелон, в котором ехал Миронов, опаздывал. В сотый раз выходила она к железнодорожным путям. И вдруг…

     «Прямо ко мне, шагом, крупным и твердым, полоща в ветре полы шинели, переходит пути человек в военной папахе,  – писала Ася в романе «AMOR». – Не узнаю. Помню его черноту, ее нет – папаха серая, весь в хаки, военный цвет. Одни брови черные! … Я просто забыла Миронова. Стою, онемев. Чувствую ровно столько, сколько надо – чтобы сойти с ума. … Но на моем щите – как некогда на щите моей матери – начертано слово «долг»».

     Сидя в купе за чашкой горячего чая, Ася рассказала Коле все – о расставании с Борисом, о необыкновенной сновиденной жизни с Маврикием. Она говорила, что Маврикий любит ее навсегда, так же как и Коля. Она должна вернуться к нему. Она обещала. А что ждало Колю на войне? Об этом было страшно подумать. Душу захлестнула отчаянная борьба. Может, она видит его в последний раз? И что же – вот так встать и уйти и отпустить его на смерть? Ася не смогла подняться с дивана, на котором сидела, и направиться к выходу из вагона. Это было выше ее сил. Она осталась сидеть на месте. Эшелон глухо вздрогнул, заскрежетал, тронулся с места и повез их к линии фронта…

    В эшелоне Ася заболеет скарлатиной, три месяца пролежит в больнице в Варшаве, откуда ее заберет вызванный телеграммой Маврикий. Они поселятся вместе в городке Александрове, куда Маврикия Александровича направили служить в учебную команду. Ему, еврею, несмотря на два высших образования, офицерское звание было не положено. 25 июня 1916 года Ася родит второго сына Алешу. В крестные отцы Алеше она запишет известного философа Василия Розанова, с которым вела переписку, и тот считал свою юную корреспондентку равным собеседником. Близкие отношения с мужем почему-то прекратятся, но он примет это с достоинством и будет еще больше трогательно заботиться о жене и детях.

    … И тут с фронта вновь приехал Миронов.

     Судьба подарила им с Асей еще шесть дней безмерного счастья. Эти безумные дни, проведенные с Мироновым, едва не стоили Асе жизни. Она в прямом смысле слова была на волосок от смерти. Маврикий Александрович, в отчаянии, не видевший выхода из трагически-мучительной ситуации, задумал отравить Асю, Алешу и себя. Он был инженером-химиком и хорошо разбирался в ядах. Но в последний момент, когда все было готово, кто-то незримый словно отвел его руку. Они остались жить.

     Но драма на этом не закончилась, вскоре обернувшись настоящей трагедией. Весной 1917 года Маврикий неожиданно скончался от острого перитонита. Он давно уже жаловался на боли в правом боку, но врачи не распознали аппендицита. Ася с детьми отдыхала в Крыму у Волошина. Она даже не успела на похороны, застав лишь свежую могилу. Потрясенная обрушившимся на нее несчастьем, Ася вернулась в Коктебель, к Волошину, к его матери, – туда, где ей было легче пережить свое горе. И где через два месяца так же внезапно и страшно умер от дизентерии ее младший сын – годовалый Алеша. Нянька, по ли нечяанно, то ли с каким-то умыслом дала малышу немытые вишни прямо из корзинки проходившей мимо дамы. Коктебель, который Марина называла «местом моей души», стал для Аси самым скорбным местом на земле.

     «Я стою на Дорогомиловском кладбище не в силах что-либо понять… – напишет она в своем романе «Amor». – Еще нет младшему года, когда в девять дней от гнойного аппендицита – ошибка врачей – умирает Маврикий. А через шесть недель в Крыму умирает в пять дней наш сын, начавший ходить, говорить, так на отца похожий! Я осталась в двадцать два года одна… Алеша был веселый ребенок! Совсем здоровый. Зачем нужна его смерть? Где он? В Бога, в иную жизнь я не верила. Здесь же – потерян смысл».

     В этот кошмарный период ее первый муж Борис бросил все дела и примчался к Асе, в Коктебель, чтобы ее поддержать.  Привез ей, оставшейся без каких-либо средств, свои последние деньги, полученные по завещанию матери. Помог перевезти их сына Андрея, тоже заболевшего дизентерией, в Феодосию, нашел врача… Он спас ее…

     Всего полтора года спустя они встретятся снова, в Старом Крыму, в соседнем Коктебелю селенье, отрезанные от мира гражданской войной.  Она поселит его в своем доме. Он заболеет тифом. И надеясь, что молитва спасет его, грязно-размокшей крымской зимой, сквозь стужу и ветер, Ася из последних сил проползет через несколько улиц на коленях до церкви, путаясь в подоле длинной шерстяной юбки. Бог не уберег Бориса. По странному велению судьбы ему было суждено умереть на руках у Аси, в возрасте двадцати пяти лет, в том самом Крыму, где когда-то цвела под южным солнцем у моря их безумная любовь…

     Пережив смерти сына и двух мужей, Ася поверила во фразу «каждому воздастся»…

     Жизнь в голодном Крыму в окружении могил становилась невыносима. Благодаря хлопотам Марины, Ася с Андрюшей прорвалась в Москву – больная, изможденная, потерявшая все зубы от голода и цинги. Она стала работать, писать, переводить. Увлеклась мистическими учениями. Сблизилась с Борисом Зубакиным, основателем тайной ложи розенкрейцеров, похожим на прямого потомка Шекспира. Съездила к Алексею Максимовичу Горькому на Капри и в Париж, где в последний раз увидела Марину, бывшую там в эмиграции…

     В двадцать восемь лет Ася дала перед Богом обет целомудрия, нестяжания, неедения мяса и запрещения лжи. По сути, монашеский обет в миру. С тех пор близких отношений с мужчинами у нее больше не было. Так закончилась женская история Анастасии Цветаевой, история ее земной любви и страсти, увлечений и кружений сердца… Она могла влюбиться, но не переступала известных рамок, загоралась, так как была очень темпераментной женщиной, но подавляла себя, чтобы держать данное слово. Ее юношеский атеизм давно испарился, уступив место глубокой, сосредоточенной вере в Бога.

     Назревала совсем другая история – история крепнущего духа, не сломленного допросами и лагерями, издевательствами следователей и непосильным трудом, подступающей слепотой и страшной вестью о гибели Марины. До начала другой истории оставалось несколько лет, а пока… 

     Как-то вернувшись домой, Ася от соседей узнала, что в ее отсутствие два раза заходил и спрашивал ее «какой-то Миронов». Ее словно током ударило. Сердце бешено заколотилось, и казалось, готово было выскочить из груди. Они не виделись целых шестнадцать лет! Им уже под сорок! Она и хотела, и боялась этой встречи. Звонок в дверь – и невероятно – на пороге стоял прежний улыбающийся Коля, но все же неуловимо изменившийся, постаревший. Он долго ходил по Мерзляковскому переулку, не решаясь подняться на четвертый этаж и войти. Боялся, что увидит старуху. «А ведь ты совсем молодая!» – со смехом заключил он, сжимая ее в объятиях.

     Миронов приехал в командировку с Дальнего Востока и намерения имел самые четкие: жениться на Асе и хотя бы вторую половину жизни провести вместе. Он никогда не понимал Асю рядом с Борисом, но не оспаривал ее, не добивался. Просто радовался тому, что она – есть. Жизнь столько раз разводила их, заготовив на их долю сплошные разлуки и расставания. Сколько же можно! Он заберет Асю и увезет ее с собой. Они наконец-то будут счастливы. Но ведь Коля ничего не знал про данный Асей обет! Он прожил у нее несколько недель и радовался, как ребенок, как будто его долгожданная семейная жизнь с любимой женщиной уже началась. Но почему-то такое естественное для них обоих желание близости – естественное, как дыхание – оставалось лишь желанием… Может быть, Асю что-то смущает?

     За те годы, что они не виделись, Коля успел жениться, но жена оставила его и с их маленькой дочкой уехала в Шанхай. А он вместе с другом занимался перевозкой товаров в Японию на  шхуне «Конек-Горбунок», выучил английский язык. Теперь они с Асей свободны, и ничто больше не помешает им быть вместе. Правда, Ася? Она не ответила и как-то внутренне напряглась.

     «Ты разлюбила меня?» – голос Коли дрогнул. И тогда, гладя его по черным волосам, в которых уже вовсю серебрились нити седины, Ася рассказала ему все. Что она дала слово. Что ей стоит неимоверных усилий его сдержать, но поступить по-другому она не может – иначе перестанет себя уважать. Что все кончено. Что они должны расстаться и на этот раз – навсегда.

     Два не совсем уже молодых человека не сдерживали слез.

      – Я скоро уеду, – говорил Миронов, бережно целуя своего «маленького лорда Фаунтлероя» в лоб и глаза, – я не сделаю ничего, о чем бы мы потом пожалели. Но знай, что я всю жизнь любил и буду любить только тебя. Тебя одну…

     Опять проводы, вокзал, поезд, горький, отдающий паровозным дымком, запах разлуки. Теперь уже в последний раз. Трудно, невозможно в это поверить, но это так. Она больше не сядет с ним в поезд и не уедет за тридевять земель, на райские острова, где под голубым небом плещутся ласковые волны… Волны их любви и счастья, теперь уже невозвратного, невозможного… Странная, бередящая душу смесь грусти, тревоги, ожидания. Тревоги за судьбу Коли. За свою собственную судьбу. А ожидание – чего? Новой встречи? Но ведь ее больше не будет! Никогда…

     Зачем все это было?

     Всю силу любви к Миронову, переполнявшую ее существо, Ася выплескивала за пианино. Она возобновила уроки фортепианной игры и не отрывалась от клавиш своего старого темно-желтого инструмента. Музыкальные волны заполняли комнату, напомнив о страстных звуках рояля, звучавшего в гостиной Трехпрудного переулка, когда на нем часами играла мама. В романтическом порыве, в отчаянной тоске по несбывшемуся… 

     «Не бросай никогда музыку, трудись у рояля и, если взгрустнется, что меня уже нет на свете, – помни, что я продолжаю любить тебя, и сыграй мне вслед – я услышу…», – завещала Анастасия Ивановна своей внучке Оле Трухачевой.

     Большой портрет Миронова стоял у Анастасии Ивановны на полке до конца ее дней.

     В том же памятном 1933 году ее впервые арестовали. Но выпустили через два месяца – по ходатайству Горького. А в 1937 году для Аси начнется страшная эпопея – арест вместе с сыном в Тарусе, тюрьмы, лагеря, этапы, пересылки, поселения – длившаяся почти двадцать два года. Следователь ухмылялся: «Теперь Горький уже за Вас не заступится» (за год до этого великий писатель умер). Ее мучали многочасовыми допросами, не давали спать, запирали в узкий бокс, где можно было только стоять, а стоять – после допросов – сил не было. И в этих нечеловеческих условиях  хрупкая болезненная женщина не сломилась, не потеряла достоинство и присутствие духа. Отказалась отвечать на вопросы после того, как следователь назвал ее стервой. А самое главное – никого не оговорила. Ее совесть была чиста.

     Вот фрагмент из сохранившихся протоколов ее допросов:

Следователь: «Кто такой Зубакин?»

А. Цветаева: «Мой друг. Он — поэт, скульптор, талантливый импровизатор и философ. Познакомилась с ним в 1922 году в Союзе писателей в Москве. Сблизила нас общность этических и философских взглядов, а также отношение к религии и искусству. Наша дружба и личное общение продолжались до самого последнего времени, хотя в последнее время переписка и встречи стали редкими».

Следователь: «Каких философских и религиозных взглядов держится Зубакин?»

А. Цветаева: «По своим философским взглядам Борис Зубакин — идеалист. Он интересуется каббалой, мистикой и вопросами древних религиозных учений. Я разделяю эти взгляды Зубакина».

Следователь: «Назовите фамилии Ваших и Зубакина знакомых, разделяющих философские и религиозные взгляды Зубакина».

А. Цветаева: «Из таких лиц мне известны Валентин Николаевич Волошинов и Леонид Федорович Шевелев. Оба эти лица — ныне умершие».

Следователь: «Кто еще разделял философские и религиозные взгляды Зубакина из известных Вам лиц?»

А. Цветаева: «Кроме Волошинова и Шевелева, лиц, разделявших взгляды Зубакина, я никого не знаю».

     Конечно, Ася знала всех – ведь она была секретарем и ближайшим помощником Зубакина. Но она промолчала. Никаких признаний выбить из нее не удалось.

    В родную Москву Анастасия Ивановна вернулась лишь в 1962 году. Сначала ее поселили в комнате в коммунальной квартире, а потом дали маленькую однокомнатную квартиру на Большой Спасской.   

     Главное место в жизни Анастасии Ивановны занимала литературная работа. Ей было уже за девяносто, а она продолжала писать, печаталась, вела обширную переписку, помогала людям, кого-то куда-то устраивала… Скольких людей она принимала за день – сосчитать невозможно! И для каждого у нее находился совет или просто доброе слово.

     Самым большим желанием Анастасии Цветаевой было любить людей действенной любовью. Марина говорила о том же: «Любовь – это поступок».  Анастасия Ивановна была очень требовательна к другим, но в первую очередь к себе. Аскетом, строжайшим, деспотичным властителем собственного существа запомнили ее современники.

     Литературный труд ей казался легче физического. Анастасия Ивановна заботилась о том, чтобы ее сын с женой, уже пожилые, не перетрудились на дачном участке, где они выращивали овощи, ягоды, зелень. «Не надрывайтесь вы так, – говорила она. – Я напишу, заработаю».

    Вышли ее знаменитые, несколько раз переиздававшиеся «Воспоминания» – уникальная мемуарная проза, занявшая особое место в русской литературе; роман «AMOR», рассказы о животных «Непостижимые», повесть «Моя Сибирь», сборник мемуарных зарисовок «Неисчерпаемое»…

     Цветаева была прекрасной переводчицей, немецкий и французский языки знала с детства, английский учила, начиная с 1927 года, и преподавала в Тимирязевской академии, увлеклась японским и испанским. С испанского с наслаждением начала переводить в лагере. Первые стихи написала на английском языке, и читавшие их англичане говорили, что это классика. Потом уже стала писать на русском. Все ее стихи были написаны в лагере. Свой поэтический сборник Ася назвала «Мой единственный». Она говорила, что у настоящего поэта много сборников, а она не поэт, потому  у нее и сборник всего один. Когда Ася узнала о смерти Марины — два года это страшное известие от нее скрывали, — рифма от нее ушла. А в восемьдесят лет Анастасия Ивановна снова вернулась к стихам. «Мне восемьдесят лет, еще легка походка»…

     Она ходила очень быстро, буквально летела вперед. С собой носила палку, но никогда на нее не опиралась. А в другой руке была авоська с плащом и калошами на случай смены погоды.

Окончание -   МАЛЕНЬКИЙ ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ. АНАСТАСИЯ ЦВЕТАЕВА (2)