CrisM все записи автора

 

Правозаступники – предшественники правозащитников

28.03.2015

Екатерина Павловна Пешкова

На этой неделе правозащитное движение могло бы отметить важную дату — пятидесятилетие со дня смерти одной из первых российских правозащитниц Екатерины Павловны Пешковой. Могло, но не отметило

Мы абсолютно оправданно чтим память диссидентов позднесоветской эпохи, возмущаемся, опять же справедливо, закрытием музея «Пермь-36», негодуем из-за множащихся бюстов палача и тирана Сталина. Но истоки русского правозащитного, или, как говорили раньше, правозаступного движения преданы забвению. Забыты люди, которые помогали политзаключенным 100 лет назад, в эпоху кандалов и виселиц в тюрьмах, в эпоху тотальной тьмы, когда не было не то что оппозиционных сайтов и Общественных наблюдательных комиссий, но и «Радио Свобода» с «Голосом Америки».

26 марта, в пятидесятую годовщину смерти Пешковой, на ее могиле на Новодевичьем кладбище лежали лишь две гвоздики. В честь Пешковой не названа ни одна улица, ее имени нет на московских мемориальных досках. Историк Ярослав Леонтьев рассказал Открытой России об этой мужественной женщине и о ее организации «Политический Красный крест»:

— Имя Екатерины Пешковой связано прежде всего с ее правозащитной работой, с помощью политзаключенным царской России и Советской России. Когда вообще возникли в нашей стране организации, помогавшие политзаключенным, каков был их генезис?

— Это XIX век. Говоря о генезисе, я бы назвал еще два имени: доктор Федор Гааз, о котором очень подробно рассказывал Герцен в «Былом и думах», и княжна Мария Дондукова-Корсакова, дочь камергера императорского двора и вице-президента Академии наук. Она добилась разрешения у церковных властей, у Священного синода, на посещение самой секретной тюрьмы — Шлиссельбургской. О княжне оставила очень теплые воспоминания Вера Фигнер.

То есть с одной стороны, были вот такие индивидуалы. С другой стороны, были нелегальные структуры, которые занимались помощью политическим узникам, одним из первых был «Красный крест Народной воли».

Когда в начале XX века образовывались массовые политические партии, у них были свои «Красные кресты», — они были и у эсеров, и у социал-демократов, у анархистов были «Черные кресты». Кроме чисто партийных «Красных крестов», которые, разумеется, были нелегальными, существовали надпартийные, межпартийные «Красные кресты», которые возглавлялись известными общественниками. Например, Вера Фигнер, уехав за границу, в 1910 году организовала «Комитет помощи политическим каторжанам». Пешкова встала на стезю помощи политузникам, именно начав работать с этим комитетом Веры Фигнер.

Параллельно тогда же Софья Кропоткина, супруга Петра Кропоткина, возглавила в Лондоне «Комитет помощи административно-ссыльным». То есть была некоторая специализация. Были и комитеты помощи узникам конкретных тюрем, например «Шлиссельбургский комитет».

— То есть Пешкова начала правозащитную работу в 1910 году?

— Я полагаю, Пешкова начала оказывать какое-то содействие, еще когда жила в Нижнем Новгороде в браке с Максимом Горьким. Они познакомились, когда она работала корректором в одной самарской газете, где публиковался Горький.

Максим Горький и Екатерина Пешкова

Возможно, она оказывала помощь местным краснокрестным организациям, которые там возглавлял Короленко. В дальнейшем Пешкова вошла в партию эсеров. Вполне может быть, что это было сделано отчасти и в пику Горькому после его романа с Марией Андреевой: Горький ведь, как известно, был ярым социал-демократом, а Андреева — большевичкой.

— Пешкова была политической активисткой, для которой правозащитная работа была частью партийной активности, или она была правозащитником в чистом виде?

— Уехав на Запад, Пешкова входила в «Заграничную делегацию» партии, которая заменяла собой в определенный период ЦК. Но видимо, ее не прельщала чисто партийная работа, хотя и после революции Пешкова была, по крайней мере формально, членом Московского партийного комитета (еще до раскола на правых и левых эсеров). Но проявила она себя в полной мере не как партийный активист, а именно в работе с политзаключенными.

Впрочем, общественная работа Пешковой не ограничивалась только лишь помощью политзаключенным. Она в годы Первой мировой войны возглавляла детскую комиссию в организации «Помощь жертвам войны». Они выезжали на линию фронта, занимались поиском и вывозом из зоны боевых действий детей. Схожей работой Пешкова занималась и в годы Великой Отечественной войны — она тогда эвакуировалась в Узбекистан и занималась проблемами детей, вывезенных из блокадного Ленинграда, из прифронтовых территорий.

После окончания советско-польской войны 1920 года Пешкова занималась обменом военнопленных — разыскивала поляков, отправленных в Сибирь, способствовала передаче их Польше в обмен на пленных красноармейцев, умиравших в польских лагерях.

— Интересно, как русская история, развиваясь по какой-то мистической спирали, воспроизводит вновь и вновь типажи людей. Ваш рассказ о Пешковой напоминает чем-то историю нашей современницы, журналистки и правозащитницы Виктории Ивлевой, которая участвовала в общественных кампаниях по освобождению узников «Болотного дела», а сейчас пытается помогать мирным людям в Донбассе, пытается вывозить детей из зоны военных действий… А какова была судьба возглавляемого Пешковой «Политического красного креста» после 1917 года? В царское время, как я понимаю, деятельность организации была нелегальной, а потом?

— Да, до 1917 года и эта организация, и другие подобные ей не были официально признанными. Поэтому приходилось идти на всякие ухищрения, называться и невестами, и сестрами, пытаясь добиться свиданий с политузниками. Но после революции эти организации получили пропуска в тюрьмы, проводили там анкетирование, навещали больных — в структуры «Политического красного креста», помимо юристов, входили и медики. Организовывалась помощь продуктами, одеждой, активно работала библиотечная комиссия.

— Таким образом, Советская Россия в первые годы своего существования, в отличие даже от путинской России, официально признавала, что у нее есть политзаключенные и эти заключенные имеют некие особые права, отличные от прав остальных заключенных, имеют право на особое внимание правозащитников?

— Совершенно верно. В то время слово «правозащитник» еще не использовалось, но был другой термин, семантически близкий, — «правозаступник». Да, Советская Россия не скрывала, что у нее есть политзаключенные. Это видно и из дальнейшего развития пенитенциарной системы: появятся политизоляторы, появится официальное понятие «политрежим».

— Как сложилась судьба «Политического красного креста» в дальнейшем? Ведь большевистский режим ужесточался со временем…

— Организация существовала в легальном поле с 1917 года вплоть до 30-х годов.

Когда организация была возрождена в 1918 году под прежним названием «Политический красный крест», за счет мощных фигур, которые были приглашены, — Короленко, Веры Фигнер, Кропоткина, — она держалась в Москве вплоть до 1922 года. Когда в 1922 году началась тотальная кампания по пресечению деятельности оппозиции — процесс над правыми эсерами, чистка кооператоров, «философский пароход», — старая структура «Политического красного креста» была закрыта. Закрытие состоялось под предлогом того, что у них в офисе на Кузнецком мосту нашли архив правых эсеров (они действительно взяли его на хранение). Кроме того, один из адвокатов, возглавлявших послереволюционный «Политический красный крест», Николай Муравьев, широко известный по процессам над большевиками, социал-демократ, стал в 1922 году адвокатом правых эсеров. Муравьев из Москвы был выслан.

Николай Муравьев (сидит в центре) с помощниками-адвокатами

Начался новый раунд переговоров Пешковой с реформированной ВЧК, которая теперь называлась ОГПУ, организация была возрождена под другим названием: «Помощь политическим заключенным» («Помполит»).

В таком виде организация просуществовала до ежовских времен. Это было связано с обстоятельствами очень близкого личного знакомства Пешковой через Горького с Дзержинским (он приезжал к ним в Италию, на Капри), она была лично знакома и со Сталиным, и с Ягодой. Более того, Ягода ухаживал за ее невесткой, супругой ее общего с Горьким сына Максима.

Внучка Пешковой в беседе со мной вспоминала, что однажды Ягода игриво спросил Пешкову: «Когда же вы наконец прикроете свою лавочку?» Пешкова на это ответила: «На следующий день после того, как вы прикроете свою». Черный юмор этой истории заключался в том, что Ягода был арестован и расстрелян до того, как «Помполит» окончательно прекратил свое существование.

— Анализируя деятельность «Политического Красного креста», партийных «Красных крестов», какие можно было бы извлечь уроки, полезные для сегодняшней России, сегодняшнего русского правозащитного движения?

— Сегодня, как и 100 лет назад, необходимы решительные действия самих политзаключенных в плане самоорганизации, с одной стороны, и лоббирование в хорошем смысле слова, продавливание путем каких-то шагов гражданского общества самого статуса политзаключенного, с другой стороны. Вероятно, должна быть прозрачная, пользующаяся общим доверием институция – именно такой организацией был «Политический красный крест».

И еще очень важный момент: после свержения самодержавия возрожденный «Политический красный крест» занимался реабилитацией бывших политзаключенных. Людей нужно было серьезно лечить, социально адаптировать. И если в современной России такая правозащитная структура, равная по влиятельности «Политическому красному кресту», все же сложится, то в будущем в случае политического успеха у нее все равно будет много работы — уже по реабилитации бывших политзаключенных. Она сможет переформатироваться в другую организацию с не менее важными общественными задачами.

— Один из самых болезненных вопросов современного правозащитного движения — это вопрос о том, кого можно считать политзаключенным. Одни считают, что политзаключенными нельзя признавать радикальных националистов, другие — что политзеками не могут быть те, кто совершил насильственные преступления, даже если они заключались в закидывании краской какого-то административного здания и объяснялись политическими и очень благородными мотивами. Были ли такие проблемы сто лет назад, и если были, то как их решали?

— Вопрос о том, кого считать политзеком, применительно к сегодняшней России, конечно, сложный, дискуссионный, на него так сразу и не ответишь. Но если проводить аналогии с прошлым, то там нужно разделять две ситуации: до 1917 года и после 1917 года.

До 1917 года организации, возникавшие явочным порядком, квалифицировали своих заключенных как солдат революции. Когда возник первый политический Красный крест, «Красный крест Народной воли», он сразу попытался апеллировать к принятым в 1864 году Женевским конвенциям по обращению с военнопленными. В дореволюционный период какой-то дискуссии по поводу того, кого считать политзаключенным, не велось, хотя иногда некоторые нюансы возникали. Например, когда начался поток массовых арестов во время первой русской революции 1905-1907 годов, там же было какое-то количество людей (например Махно, Котовский), которые оказались в заключении не по политическим статьям, а по уголовным, как участники вооруженных нападений; сами они считали эти нападения «экспроприациями», но российское уголовное право квалифицировало это как разбойные нападения. Можно было ли их считать политзаключенными? По этому поводу были разные мнения, но этот вопрос стоял скорее не перед правозаступниками, а перед самими коллективами политических арестантов.

Надо сказать, что тюремный мир политических узников был устроен особенным образом: у них были свои внутренние, ими же установленные правила, понятия. Было, например, понятие «коллектива» — не партийного коллектива, но некоей общности всех политузников в конкретной тюрьме. У этого коллектива был староста — все контакты с тюремной администрацией, с надзором могли идти только через него. Политузники не могли становиться частью тюремных уголовных сообществ, не должны были играть с уголовниками в карты, и так далее.

А вот после 1917 года вопрос о том, кого считать политзаключенным, решали уже правозаступники.

Хотелось бы развеять одно из стереотипных представлений, согласно которому правозаступники оказывали помощь исключительно социалистам, то есть левакам. Это далеко не так. По материалам архива «Политического красного креста» и «Помполита» прекрасно видно, что помощь оказывалась и участникам различных повстанческих движений (Антоновского восстания, Кронштадтского мятежа), тем, кто оказывал сопротивление коллективизации, представителям духовенства, представителям несоциалистических партий, бывшим офицерам. Им всем, по возможности, оказывалась помощь. Например, социалисты вряд ли бы согласились с тем, что арестованные крестьяне-кулаки являются политзаключенными. Но правозаступники помогали и им тоже. И самое интересное, что потом началась и самоорганизация заключенного духовенства, к примеру. А старые «политики» стали образовывать кассы взаимопомощи и выработали свой четкий кодекс чести.

Доктору Гаазу через 56 лет после его смерти, в 1909 году, в Москве открыли бюст, есть больницы и улицы, носящие его имя.

Про Пешкову, увы, не помнит ни Церковь, хотя она помогла не одной сотне репрессированных священнослужителей, ни даже сами правозащитники, которые могли бы озаботиться хотя бы мемориальными досками в ее честь.

Роман Попков

Источник: Открытая Россия

https://istpamyat.ru/lyudi-i-sudby/pravozastupniki...hestvenniki-pravozashhitnikov/