Икатель_истины все записи автора

ПОТОМКИ ПЕТРА СТОЛЫПИНА (воспоминания)

 

14 (1) сентября 1911 года, 105 лет назад, в Киеве был убит премьер-министр России Петр Аркадьевич Столыпин.

Его могила на территории Киево-Печерской Лавры.

Для меня при поездке в самый русский город, в Киев, отдать дань памяти Столыпина, положить цветы на его могилу – обязательные действия.

К сожалению, из-за государственного переворота в соседней стране ПОКА невозможные.

******
Сегодня фигура Петра Аркадьевича очень востребована и актуальна. Настолько, что слепленная за три месяца до выборов либеральная «Партия Роста» идя в Думу не гнушается спекулировать на памяти Столыпина. Но Бог и избиратель им судья!
Сегодня хотелось бы поговорить о детях Столыпина. О той судьбе, которая постигла эту семью во времена смуты, которая наступила через несколько лет после убийства её главы. И что важно – явилась его прямым следствием.  При Столыпине-премьере возможность втягивание России в войну было минимальным, а именно война стала точкой вхождения нашего государства в хаос и гибель.

 

У Петра Аркадьевича Столыпина и его супруги Ольги Борисовны было шестеро детей.

Пятеро дочерей и один сын — самый младший ребенок в семье. 

_________________________________

 

ПАРИЖСКОЕ ИНТЕРВЬЮ СО СТОЛЫПИНЫМ Д.А. (внуком)

В истории Российской империи, пожалуй, трудно найти более противоречиво оцениваемую фигуру, чем Петр Столыпин. 15 апреля 2002 г. в Москве отметили 140-летие со дня рождения Великого Реформатора, как называют его в России.

В Саратове нашлись деньги на открытие многофигурного памятника Столыпину, в чем-то перекликающегося с киевским, снесенным 16 марта 1917 года. В нашей стране этот юбилей, как и 90-летие его смерти, никто не заметил. Может возникнуть вполне закономерный вопрос «Зачем нам Столыпин? Что он сделал для Украины? Пусть в России им и занимаются».

В этом, безусловно, отражается негативная оценка и ярлыки, навешанные на Столыпина еще его антиподом — Лениным. О крахе «столыпинской политики» написан не один десяток монографий. По-прежнему муссируются темы от «столыпинских галстуков» до «столыпинских вагонов». Он то «гонитель евреев», то «кат українського народу» (это надпись в течение десятилетий присутствовала на его могиле в Лавре). Да и сегодня восхищаться Столыпиным — все равно, что расписываться в шовинизме.

Большинству читателей более известны подробности смерти Столыпина, чем его деятельность на государственном посту. К множеству свидетельств обстоятельств его гибели, приведенных в десятках книг и сотнях статей, добавлю свои размышления. Для меня, киевлянина, непостижимо, почему, признав состояние раненого чрезвычайно опасным, его повезли в НЕ САМУЮ БЛИЗКУЮ клинику Маковского, к тому же расположенную на улице, покрытой неровным булыжником? Чтобы сильнее растрясти рану?

Клиника св. Владимира была ближе, а Анатомический театр совсем рядом. Думаю, в данном случае была применена та же модель политического убийства, что впоследствии и в убийствах Кирова, Кеннеди. Убийце вручают оружие, дают возможность приблизиться к жертве, чтобы после покушения в течение нескольких дней убрать исполнителя. До сих пор нет ответа на вопрос: кто был заказчиком этого самого трагического по последствиям для России убийства?

Удивительно и то, что из неоднократных покушений на семью Столыпиных удавались только те, которые совершались в Украине. О смерти своей тети Ольги рассказал мне в Париже внук Великого Реформатора — журналист Дмитрий Аркадьевич Столыпин. Внук не любит встречаться с нашими соотечественниками-журналистами. Для меня Д.Столыпин сделал исключение лишь потому, что я был непосредственным инициатором восстановления могилы его деда.

Вкратце об этом. Премьер-министра похоронили возле Успенского собора Киево-Печерской лавры. Весной 1961 года, рано утром, когда на территории заповедника никого не было, приехал кран, надгробные крест и плиту выкорчевали и куда-то оттащили. Спустя 28 лет на месте захоронения П.Столыпина встретились И.Глазунов, С.Грабарь и я. Илья Сергеевич обратился к нам, киевлянам, с просьбой найти надгробие и принять меры по восстановлению могилы.

Мы знали, что снос мемориального захоронения производили наспех, до прихода посетителей и сотрудников. Плита и могильный крест были невероятно тяжелые, далеко их переместить не могли, скорее всего, они находятся на ближайшей свалке. Таким местом оказался первый ярус Большой колокольни. Там под хламом, засыпанные тридцатилетней пылью, и валялись плита с крестом.

Илья Глазунов обратился тогда к первому секретарю ЦК Компартии Украины С.Гуренко, и тот дал указание администрации Киево-Печерского заповедника вернуть надгробие на могилу. Многотонную плиту притащили на первоначальное место, а следом водрузили и каменный крест. Дмитрию Аркадьевичу эти обстоятельства были известны, поэтому и состоялась наша встреча.

Внук П.Столыпина рассказал о том, что произошло с детьми Петра Аркадьевича после рокового выстрела в Киевском городском театре:

— Мой дед, Петр Аркадьевич Столыпин, еще студентом женился на Ольге Борисовне Нейдгарт: кстати, она потомок А.Суворова по прямой линии. У них было пять дочерей и один сын, мой отец. Моя старшая тетя Мария Бок (родилась в 1885 г. и прожила почти сто лет) опубликовала воспоминания о своем отце, где много внимания уделила покушениям на него. Она и сама пострадала в результате взрыва 12 августа 1906 г. на Аптекарском острове в Санкт-Петербурге. Тогда погибли 23 человека, 35 были ранены.

 

Пострадавших детей перевезли в покои Зимнего дворца, где они прожили три года.

Сестра отца Наталья, по мужу Волконская, была изувечена и осталась инвалидом на всю жизнь. Однако и она, и ее сестра Ольга, став сестрами милосердия, отправились на фронт, где участвовали в сражениях на территории нынешней Украины. Ольга Петровна Столыпина нашла свою смерть в Украине. Хочу подробно об этом рассказать.

Ее сестра Елена (умерла 90-летней в 1985 г. во Франции), была замужем за Владимиром Щербатовым. Его сестра и мать приютили вдову Столыпина Ольгу Борисовну с детьми в своем Немировском дворце (сейчас Винницкая область).

Учитывая симпатии местных жителей к Марии Григорьевне Щербатовой и ее благотворительную деятельность, председатель Совнаркома Украины Христиан Раковский дал указание ревкому о неприкосновенности семьи, их дворца и парка. Под это покровительство попадала невестка Елена, урожденная Столыпина, и ее родственники.

Но в январе 1920 г. в Немиров вошло подразделение Красной армии, в ряды которого затесался некий Андрей Лесовый, бездельник и пьяница, люто ненавидевший Щербатовых. Вместе с тремя красноармейцами, напившись до бесчувствия, Лесовый ночью 20 января расстрелял в парке возле дворца трех женщин — саму графиню, ее дочь Александру и их подругу Марию Гудим-Левкович. Потом отправились на поиски Столыпиных.

Нашли 23-летнюю Ольгу и смертельно ее ранили — несколько дней она была в агонии. У ее кровати постоянно находилась младшая сестра. Не сумев заступиться за женщин, местные жители расстреляли убийц. Щербатовых и Ольгу Столыпину похоронили в монастыре.

Мой отец Аркадий, единственный сын П.Столыпина, родился 2 августа 1903 г. в семейном имении Колноберже, что в Литве. В детстве он воспитывался вместе с крестьянскими детьми, так что в Немирове за короткое время сдружился с местными ребятами. Они и провели его вместе с матерью и сестрами мимо не спускавших глаз с дворца бандитов. Правда, пришлось всю ночь сидеть в канаве. Немировцы пять месяцев прятали Столыпиных.

Выручило их короткое пребывание на Виннитчине украинских и польских войск, сражавшихся против большевиков. В июне 1920 г. оставшиеся в живых члены семейства Столыпиных на поезде Красного Креста отправились в Варшаву. Оказавшись за границей, рассеялись кто куда. Через Варшаву, Тироль и Рим отец попал во Францию. Поселился в Париже.

В 1924 г. Аркадий Петрович поступил в знаменитую офицерскую школу Сен-Сир, но учебу пришлось оставить по состоянию здоровья. В 1929 г. он встретил Грасилу Луи, дочь посла Франции в России. Они обвенчались, и через два года у них родился мой брат Петр, довольно способный художник. Я родился в 1934 г. Отец вступил в НТС (Народно-трудовой союз), организацию, с гуманистических позиций выступающую против коммунистической идеологии классовой борьбы.

В 1944 г. его арестовали гестаповцы, он чудом остался жив. В 1946 г. Аркадий Петрович участвовал в издании журнала эмиграции «Голос Свободы», а с 1949 г. работал в агентстве «Франс Пресс». Всю свою жизнь Аркадий Столыпин был на стороне лиц, выступающих против коммунистической тирании, дружил он и с украинскими диссидентами. За ним постоянно следило КГБ. Аркадий Петрович не принял французского подданства, оставшись до последнего дня политическим эмигрантом. Скончался 13 декабря 1990 г. Похоронили мы его на Русском Православном кладбище в Сэнт-Женевьев де Буа возле бабушки Ольги Борисовны, умершей в 1944 г.

Я много сотрудничал с отцом, вместе мы выпустили три книги на французском языке, напечатали много статей. В 1957 г. я поступил в агентство «Франс Пресс», где и проработал до пенсии. Но, в отличие от отца, меня больше интересовали искусство и литература, чем политика. В 1971 г. вышла книга «Литературная жизнь в СССР», которую я написал вместе с М.Славинским. Особой своей заслугой считаю то, что вместе с Франсуа Мориаком сделал все для представления к Нобелевской премии друга отца Александра Солженицына.

Я долгое время являюсь одним из трех вице-президентов французского Пен-Клуба. В браке с Анной Дюфур де Новиль у нас родились трое детей: Аркадий — юрист, работает в автомобильной фирме; София посвятила свою жизнь учению и воспитанию подрастающего поколения, даже провела шесть месяцев в Индии; Александр — художник и декоратор. Все дети носят знаменитую фамилию Столыпин. Моя гордость — это внуки, их шестеро, а мальчик только один — Николай. Внешне, в отличие от меня, он унаследовал столыпинские черты, высокую худощавую фигуру.

В нем все, даже ногти, свидетельствует о дворянском происхождении! Когда произошли демократические преобразования на родине моего отца и деда, я старался посетить места, связанные с их деятельностью, в первую очередь — Саратов, где П.Столыпин был губернатором. Побывал и в Москве, и в Киеве — на могиле деда. Это замечательно, что вы с Грабарем и Глазуновым водрузили на место надгробие и крест. Большая просьба ничего не менять и поддерживать могилу в приличном состоянии. Жаль, что здоровье не дает мне возможности участвовать во всех мероприятиях, проводимых в Москве, Саратове и Киеве в честь моего деда.
14 февраля 2003

Виктор Киркевич
http://gazeta.zn.ua/SOCIETY/parizhskoe_intervyu_so_stolypinym.html

 

В первом ряду (слева направо) : дочери Ольга (1895-1920) и Александра (1897-1987).

Во втором ряду (слева направо) : неизвестная (1), дочь Наталья (1891-1949), сын Аркадий (1903-1990).
В третьем ряду (слева направо) : неизвестная(2), дочь Елена (1893-1985), жена Ольга Борисовна (1859-1944), дочь Мария (1885-1985) и сам П.А. Столыпин (1862-1911).

Дети Столыпина перенесли ад, чувство постоянной опасности и обреченности не покидало семью с момента первого покушения, но это их не сломило. Для всех них была характерна прямая осанка, подчеркивающая силу воли и способность к сопротивлению, трезвый ум. Они всегда оставались русскими.

В США живет ещё один правнук Столыпина – Николай Владимирович Случевский. Он является внуком Марии Петровны Столыпиной.

Вот небольшое интервью  с ним:

http://www.pravoslavie.ru/64082.html

А теперь предлагаю вашему вниманию несколько фрагментов интервью со Столыпиными.

-Интервью Аркадия Петровича Столыпина (он скончался в 1990 году):

«— Аркадий Петрович, что вы помните о Февральской революции?

— Вначале никто ничего как следует не понимал. Мы смотрели из окон нашего дома на солдат, которые шли к Думе. Смутно доходили вести об отречении Государя. Вообще, было ощущение какой-то бестолковщины, мы не понимали, что произойдет далее, и надеялись, что жизнь опять войдет в нормальное русло. Не было ни малейшего подозрения, что раскрылась какая-то бездна.

— А где был ваш дом в Петрограде?

— На Гагаринской улице, в той части, что между набережной и Сергиевской. Наша улица как раз вела к Таврическому саду и Таврическому дворцу. Так что все эти шествия проходили мимо нас. Раньше, после падения Перемышля, там проводили австрийских военнопленных, и мы так же на них смотрели, как из театральной ложи. Через некоторое время после революции у нас начались едва ли не ежевечерние обыски. Приходили какие-то солдаты, которые сами не знали, что они ищут, задавали всякие бестолковые вопросы. Казалось, что им просто было любопытно погулять по дому, посмотреть, что в нем происходит.

Тогда моя мать написала очень раздраженное письмо военному министру Временного правительства Гучкову о том, что так жить невыносимо, и нам поставили в передней охрану, которая никого не пускала. И вдруг в один темный вечер, без предупреждения, к нам приехал сам Гучков, якобы посмотреть, все ли в порядке, довольны ли мы тем, что он устроил, но на самом деле чтобы завязать с нами какие-то отношения. Он чувствовал себя виноватым после всего, что натворил, и ему хотелось опять войти в наш дом, где он бывал при жизни моего отца.

Помню, как он сидел, рассказывал про отречение Государя, и, в известной степени, все это звучало оправданием, дескать, он и другие заговорщики иначе поступить не могли. Как будто перед тенью отца, в этом доме, ему хотелось объяснить свое поведение. В его раздражении против Государя было что-то мелочное. Помимо критики того, что делала царская власть в последнее время, было чувство личной неприязни. Кроме того, мне запомнился его напускной оптимизм. Мать его спросила: «А где теперь Государь?» Гучков ответил: «Он себя прекрасно чувствует, живет спокойно в Царском Селе с семьей». То есть он совершенно не понимал, что это был шаг к дальнейшим ужасным событиям, которые, в конце концов, и привели к екатеринбургской трагедии.

— А как вы прожили весну и лето 17-го года?

— Жизнь текла более или менее нормально, я продолжал посещать гимназию. Помню, как с аптек срывали орлов, некоторые люди вдруг стали говорить вещи, которые они раньше не говорили, критиковать решительно все до мелочей, как теперь критикуют Хрущева, когда он свалился. Но особых страданий не было. Люди больше боялись войны, чем революции. Не было предчувствия того полного хаоса, который приближался.

Весной мы поехали в Скандинавию, просто прогуляться. Тут война, лишения, и мы захотели в нормально живущую страну, в Норвегию. Мы там катались на автомобиле, играли в теннис. У матери сделалось какое-то жуткое предчувствие, что Государя могут казнить, пошли слухи о том, что его вывозят из Царского Села. В июле произошло первое восстание большевиков, и мы решили как можно скорее возвращаться домой. Осенью мы приехали в Петроград и были поражены, застав его совсем угрюмым. Знакомых становилось все меньше, начались трудности с продовольствием, появились хлебные карточки. То есть обстановка нас потрясла, но уму-разуму не научила. Мы думали, что это все из-за войны, из-за того, что немцы взяли Ригу, но, в конце концов, все уладится.

— Скажите, а ведь после смерти отца ваша семья не испытывала финансовых трудностей?

— Нет, у нас были доходы от имения, а, кроме того, Государь назначил матери пенсию в размере жалования отца.

— Положение как-то изменилось после Февральской революции?

— Начинали уже поговаривать, что из имения больше ничего не приходит, что, может быть, придется сдать часть петроградского особняка. Что и произошло в действительности, когда мы вернулись из Норвегии в сентябре.

Тогда же я вернулся в свою гимназию, хотя уже все вокруг скрипело. Я стал один на трамвае, а не в автомобиле с гувернанткой, как раньше, ездить на занятия, мы ютились в пяти или шести комнатах, что для тех времен казалось известным лишением. Но все-таки было стремление сохранить привычный образ жизни: в день, когда был октябрьский переворот, мне пришла прихоть непременно купить скаутский костюм, потому что все мои друзья в гимназии были скаутами. Транспорт не ходил, и я потащил мать пешком через весь город в большой магазин, где продавались эти костюмы.

И вот мы увидели Петроград в исторический день Великого Октября. Вышли мы из дома, вероятно, часа в 3 дня, пошли по Сергиевской, потом по Литейному, где все было более или менее нормально, потом мы вышли на Невский проспект и там уже натолкнулись на какой-то базар. Масса людей, бестолково толкающихся в разные стороны, солдаты, старающиеся проложить себе дорогу, не то правительственные, не то восставшие, дальше какие-то грузовики с пулеметами, направленными в сторону Адмиралтейства. Кажется, я даже спросил одного из солдат — что происходит, он ответил «отстань!», или что-то в этом духе, он сам не знал.

Я отчетливо помню, что мы, в тот момент, не думали ни о какой революции, а все происходящее казалось нам простым ярмарочным беспорядком. Мы повернули по пустынной Морской и вышли на Дворцовую площадь, совершенно пустую, прошли через арку Генерального штаба. Никакого всенародного восстания, никакого штурма Зимнего дворца не было. Стояли баррикады из дров перед фасадом Зимнего, за ними мелькали какие-то фигуры, кажется, женские. Мы медленно шли через площадь и смотрели на них. И они высовывали головы и с любопытством нас разглядывали, по-видимому, думали, что пожилая дама и отрок вдвоем идут на штурм дворца. Мы повернули на Миллионную, и там, на подъезде к Эрмитажу, где знаменитые Атланты, нам встретился маленький отряд казаков, подтянутых, но хмурых, молчаливых, они топтались на холоде в полной растерянности.

Дальше на Миллионной мы наткнулись на отряд красноармейцев. Им тоже было скучно. Они стояли там, очевидно, уже два или три часа, было холодно, один затеял ссору с каким-то суетливым бородатым старичком, который крутился рядом. Просто чтобы отвести душу и чем-нибудь себя занять. Старик спросил: «Зачем с вами штатские?» И тот заорал: «Тебе какое дело?! Это красноармейцы, если хочешь знать!» Никаких поручений и приказов они, вероятно, не получали, стояли там и смотрели на казаков, а казаки смотрели на них.

Так что не было никакого всенародного восстания, и миф Великого Октября кажется просто смехотворным. Судя по всему, так и толкались все до вечера, защитники дворца понемногу разбредались, а красноармейцы, видя, что им никто не препятствует, просочились во дворец и заняли его. Я уверен, найдись какой-нибудь небольшой организованный отряд офицеров, все красноармейцы разбежались бы, и никакого Великого Октября и не было бы.

Вечером мы с мамой вернулись домой раздосадованные оттого, что напрасно потеряли время: магазин был закрыт. Кажется, вечером у нас были гости, говорили о всякой всячине, а на следующий день узнали, что произошел переворот, и Временное правительство, которое всем осточертело, ушло, и что какие-то другие, совершенно незнакомые люди, стоят у власти.

— А имена Ленина или Троцкого вы тогда знали? Помните ли вы, что говорили об этих людях до Октября?

— Говорили о Ленине, о том, что он произносит с балкона особняка Кшесинской речи. Мои старшие сестры, в частности, Александра, даже ходили туда, слушали. А я не ходил.

— Жизнь вашей семьи резко изменилась после Октября?

— Абсолютно не изменилась. Я ездил в ту же гимназию, только некоторые испуганные родители моих товарищей обсуждали — не нужно ли уехать на Дон или в Крым. То есть настроение изменилось, но темп жизни был тот же самый.

— Когда же вы покинули Петроград?

— 21 ноября, меньше, чем через месяц после переворота. Пошли, наняли места в спальных вагонах, которые ещё ходили, и уехали себе преспокойно в Киев. Была толпища солдат, нас провожали управляющий дома и несколько друзей. Уезжали мы, скорее, от недостатка провианта, уезжали от войны, но не от большевиков, не потому что предчувствовали какие-то ужасные расправы.

— Вы застали в Киеве все главные события тех времен — подписание Брест-Литовского мира, немецкую оккупацию, потом петлюровскую?

— Да, мы все это видели своими глазами. В январе в Киев пришли большевики, потом петлюровцы вернулись вместе с немцами, потом провозгласили гетмана. При гетманстве всех обуяла эйфория: гремели оркестры в Купеческом саду, и все петербургское общество, которое поселилось тогда в Киеве, смотрело, как пылал Подол, потому что какие-то местные коммунисты устраивали пожары.

Конец восемнадцатого, весь девятнадцатый и начало двадцатого года мы жили в Подольской губернии, в сорока верстах от Винницы. Власть менялась каждый день, приходили то одни, то другие банды. Кончилось все это для нас трагически — убили семью Щербатовых и семью моей сестры. Потом пришли поляки, и мы уехали с ними за границу.

— В каком году вы покинули пределы России?

— В июле 20-го года. Мы поехали сначала в Берлин, 2-3 года прожили в Литве. Потом я жил в Италии у моей сестры Щербатовой, потом во Франции.

— А как вы сейчас оцениваете то, что произошло в России в 1917 году?

— Упадок власти начался ещё в царское время, происходила хаотичная смена министров, власть обнаруживала недостаток воли. У меня такое чувство, что нужно было десять лет России побыть без войны, нужно было время, чтобы укрепился этот новый конституционно-монархический строй, парламентаризм, который спотыкался на каждом шагу. Тогда, может быть, России удалось бы избежать катастрофы.

Александра Петровна Кайзерлинг:

— Какие у вас лично остались воспоминания о Февральской революции?
— Магазины стали вдруг пустыми, в один день пропали все продукты. Остались одни огурцы. Потом начались митинги, там выступали люди, которые были одеты рабочими, говорили о том, что Керенский никуда не годится и надо передать власть Совету рабочих и крестьянских депутатов, которые заключат мир, накормят народ и отдадут ему землю. Когда я говорила с этими агитаторами, они никогда по делу не отвечали, только перекрикивали оппонентов. Вообще была ужасная кутерьма, все кричали друг на друга.

— Вы рассказывали как-то, что помните выступление Ленина?
— Да. Мой двоюродный брат сказал мне, что Ленин устроился в доме Кшесинской и я бросилась его слушать. Небольшого роста, в пальто, без шляпы, Ленин гулял взад-вперед по балкону особняка, говорил отрывисто, не очень внятно и недостаточно громко. Никто не аплодировал. Как только он закончил, появились агитаторы, которые начали пояснять и комментировать его речь. Никто ему не возражал. Вернувшись домой, я застала там моего дядю, брата матери, который был членом Государственного совета, и спросила его: «Знаете ли вы, что делается на улице?» Он мне сказал: «Мы уже назначили оппонентов Ленину». Я пошла их слушать. Они говорили не по существу, их никто не слышал, а люди Ленина были очень хорошо подготовлены и произносили ударные речи.

— А Октябрьскую революцию, 24, 25, 26 октября 17-го года, вы помните?
— Были страшные бунты на улицах. Я пошла с подругой, дочерью норвежского посланника на улицу, и мы увидели, что толпа бежит к городской Думе. Мы бросились с этой толпой, а красноармейцы с красными бантами начали в нас стрелять. На меня набросилась с криком какая-то женщина. Я кричала, что я не большевичка, а она мне сказала, что теперь все большевики, а кто не согласен, тех будут расстреливать.

Шли постоянные митинги, но нечего было есть. Когда кто-нибудь высказывался в том смысле, что раньше голода не было, агитаторы отвечали, что это богачи забрали всю еду и убежали. А теперь надо передать власть рабочим депутатам.

Когда мы приехали на Украину, там была совершенно другая картина: много еды, спокойная жизнь. Потом начались бои, большевики пытались захватить Киев. А защищали его белогвардейцы. Бои длились, кажется, дней десять. Все сидели по подвалам, однажды мать сказала нам, что нужно купить еды, а прислугу послать нельзя — могут убить. Мы с сестрой пошли. На улице лежало много трупов — сначала я пыталась их обходить, а потом прямо по ним гуляла. Мы пришли на крытый рынок, в который как раз накануне попал снаряд, похватали все, что могли.

Через десять дней все замолкло, мы вышли с сестрой на улицу и услышали, как в Царском саду расстреливают белогвардейцев, офицеров.

Это продолжалось недолго, пришли немцы, потом Петлюра, затем город перешел в ведение гетмана Скоропадского, его поставили немцы, опять началась спокойная жизнь, но моя мать говорила, что это противно.

Мы уехали в деревню, очень тихую, расположенную в шестидесяти верстах от вокзала. Тем не менее туда все время приходили банды: то Петлюра, то Махно. И делалось все хуже и хуже в смысле еды.

Однажды приехала женщина с двумя вооруженными охранниками. Она была дворянка, но говорила, что левая. Она с нами обедала, потом ночевала. Никто не хотел стелить ей постель. Я сказала, что сделаю это. Во время обеда она сказала, что мы неправомерно занимаем такой большой дом, надо у нас его отнять, сделать в нем музей или библиотеку. «Вы могли бы работать здесь, но вы не так думаете, как предписывают Советы. Я — друг Ленина, я его хорошо знаю…»

— Она была его представительница?
— Не его, а украинской советской власти. В конце концов, она сказала: «Придется вас завтра всех расстрелять». Я спросила ее: «Неужели вы детей четырех-пяти лет будете расстреливать?» Она ответила: «Да, потому что все равно из них ничего толкового не выйдет».

На следующее утро, когда мы проснулись, ее уже не было, она ночью удрала, потому что пришел Петлюра, но и его власть держалась совсем недолго.

Однажды мы услышали выстрелы и вместе с моей сестрой собрались бежать на улицу. У меня в это время был сыпной тиф, но я уже вставала. В передней мы увидели группу солдат, спросили их, кто они. В ответ услышали: мы большевики. И тут же нас всех арестовали. Ночью мой брат и моя мать убежали. Мы же остались, так как моя сестра лежала больная, у нее тоже был сыпной тиф.

В какой-то момент к нам пришел комиссар, спросил: «Вы — Столыпины?» Мы ответили: «Да». Он сказал: «У меня с вами личные счеты». Поставил часового перед дверью в коридор и перед дверью в сад. И мы слышали через галерею, что он арестовывает людей, которые находились на втором этаже — семью Щербатовых. Тогда моя сестра сказала, что мы не будем, как овцы, ждать пока нас зарежут. Мы дождались, пока часовой отвернулся или отлучился, вышли в сад. Были сумерки, часов пять утра.

Мы с трудом перелезли через высокий забор, вдруг я вижу, что за нами бегут с винтовками. Моя сестра и ее муж побежали в одну сторону и были оба убиты. Я побежала в другую, постучала в первый дом, меня не хотели пускать, и я встала у двери в растерянности. И слышу как в дом, откуда меня прогнали, стучатся мои преследователи и спрашивают: «У вас Столыпина?» А хозяева отвечают: «Она дальше пошла». А я за дверью стояла. Хозяева дома меня увидели и спрятали на чердаке. Потом пришла девчонка, дала мне какое-то платье деревенское и велела мне идти к какой-то женщине, та меня заперла в погребе, я там прожила у нее десять дней. И вдруг в этот дом явился политический комиссар, Черкасский.

— Тот, который намеривался сводить с вами счеты?
— Нет, тот комиссар расстрелял всех и ушел, а это был политический комиссар полка, он возглавлял Совет, который сразу образовался в местечке.

— А это не брат издателя газеты «Копейка» Черкасского?
— Да. Так вот он пришел и сказал, что сестра моя, в которую стреляли при побеге, жива, но находится при смерти. Я, разумеется, сказала, что хочу ее видеть. Он ответил: «Только идите не рядом со мной, а за мной». Потом он мне показал на какой-то амбар, где сестра лежала, его охраняли два солдата, они спросили: «Как ваша фамилия?» Я сказала: «Сам знаешь — Столыпина». Один из солдат обрадовался: «А-а-а! Нам тебя расстреливать надо». Я ответила: «Расстреляешь, когда моя сестра умрет». Отстранила их винтовки, пошла к сестре и не отходила от нее, пока она не умерла. Гроб с ее телом я повезла в местный монастырь, а там другая шайка солдат хотела выбросить ее из гроба. Мне пришлось с ними драться.

После смерти сестры я поселилась в местечке, в каком-то сарае. Меня искали, спрашивали у местных жителей про меня, но никто не выдал. Я выходила на улицу только ночью или вечером, местные меня подкармливали, у меня же ничего не было.

Потом пришли поляки, оккупировавшие часть Украины. Они меня просили указать, кто из местных жителей сотрудничал с советской властью, но я никого не выдала.

— В каком месяце какого года происходило все то, что вы описывали?
— В декабре 19-го и в январе 20-го.

— А когда же вы покинули территорию России?
— Весной 20-го.

— А после этого?
— Жили в Берлине, потом в Литве, потом я вышла замуж, и только потом приехала в Париж..

20.09.2016

https://nstarikov.ru/blog/70951

Столыпин (в белом мундире справа) при представлении императору еврейской делегации и поднесении ею Торы. 30 августа 1911 г.

 

Рубрика: Наши гости | Опубликовано 21.09.2016http://www.klaipeda1945.org