Erisena все записи автора

 

Жил посреди голого поля пень – невысокий, но крепкий. Когда-то пень был деревом, махал ветками облакам, шумел ветру листьями, позуживали ему летающие птицы и ползающие козявки, а под корнями пряталась мышь-полевка с выводком. Случилась гроза, с неба упала молния и, чтобы не разбиться о землю, молния повалилась на большое и мягкое дерево и с него утекла в землю. Земле ничего, молнии тепло и сыро, а дерево кончилось: приехали углежоги на черной телеге и срубили дерево на дрова, на мертвые, черные угли.

Так остался в голом поле пень – невысокий, но крепкий.

Пень почитал себя украшением голого поля и даже побег пустил, но что такое побег, он ведь только по называнию побег, потому пень не отпускал его от себя, а все смотрел на тоненькую его теньку, вспоминал прожитое и тихонько радовался, мечтая, что, может, когда-нибудь дерево вернется к нему – огромное и могучее.

От самого-то пня тень была никакая – куценькая, толстенькая, обрубочком, замухрышка, а не тень. И вот с этой-то замухрышки...

Впрочем, по порядку.

Раз в году, в лунную майскую ночь, когда самое полнолунье настает, с тенями происходят всякая чертовщина – это всем на свете известно, кроме, разве что, какого-нибудь совсем уж одеревенелого пня: оставленные без призору тени пускаются в рост, срываются с насиженных мест, ползут и летят во все концы, дороги не разбирая, без удержу.

Самые крепкие запоры, самые толстые стены и самые плотные шторы не способны остановить шествие теней в такую ночь. Вся лесная и полевая живность в майское полнолунье забивается куда подальше и крепко, изо всех сил, держит – кто лапами, кто крыльями, кто клювами и зубами – свою тень, потому как стоит на полминутки отвлечься – прощай тень!

А уж куда твоя тень после подастся, в какие края и чего там понатворит – поди узнай, а все на тебя свалят. И как, с такой славой, дальше жить? Как лесному-полевому народу в глаза поглядеть, когда ты сам за себя и за свою собственную тень не ответчик?.. 

И надо ж было случиться, что в этакое облунье одна лесная сова проворонила - проморгала единственную тень! Ворона, а не сова, это я вам как зявзятый и заядлый орнитоед заявляю.

Но, по совести сказать, если такое и могло случиться, то с кем как не с совой, потому сова есть самая бесшумная на свете птица – летит, и ни одна мышь ее полета не услышит, а уж совиная тень, та и вовсе легкость беззвучная, воздуха не шелохнет, чуткого сна не потревожит.

Ухнула сова, заметив, что тень свою клювом прощелкала, поднялась на крыло и – низенько - низенько, сама будто тень и морок ночной, понеслась - поскользила вдогонку. Летит, ухом поводит, молчком поухивает: «Ох-ты, ах-ты, что за невидах-ты!»

А и впрямь «невидахты» сове в полнолунье – глаз слепит, лунной пыльцой перо царапает, сердечко поскрипывает, заходится, куда несет ее – сама не ведает. С самого разлету-то низенького и бухнулась сова головищей о посреди голого поля пень. Бухнулась, шмякнулась, сидит на хвосте, крылом шишку трет и говорит сама себе, чтоб никто не подслушал:

- Кажется, я залетела...

А мышь-полевка из под корня ей: «Нашла, дескать, залетная, где яйцы висиживать».

Тут и пень с такого переполоху проснулся, да как заскрипит:

- Заломала, ой заломала отросточек под самый корешок, будущей жизни лишила! 

Глядит сова: побег, что на пне вырос, надломился с налету, теньку свою тонюсенькую откинул, а за тенькой и тень самого пня зашевелилась, зашуршала мыши-полевке на ухо: «Отгрызи корешок, пойду по миру, коли уж нет мне жизни».

Глупая мышь возьми, да и отгрызи, и что тут началось – ни словом сказать, ни пером описать!

... Поднялась над голым полем огромная тень – в тыщу раз выше бывшего когда-то над пнем дерева, такая огромная, что и во всем мире если поискать, - не всякая гора такой тенью похвалиться сможет.

Будто все тени всех срубленных и сожженных когда-то деревьев в ней одной срослись. И накрыла Великая Тень все голое поле, весь ближний и дальний лес, и речку, и луга и леса за речкой, и стала над городом, с окраин которого приезжали лесорубы, углежоги и охотники. И не стало видно за тенью ни луны, ни звезд за нею, ни самого неба.

И все тени со всего света бесшумно помчались к ней, и всех принимала в себя Великая Тень. И собрались-сползлись-слетелись к Великой Тени тени потерянных для жизни существ, а также и тени, неловко и по недосмотру потерянные живыми. И молчали они, и Великая Тень наливалась черною тишиной. 

И тогда в городе заплакали все жившие в нем дети и женщины, а мужчины вышли на улицы и площади накрытого мглою города, и не знали что им делать – в первый раз в своей жизни. И гасли – один за другим – фонари, а за ними лампы, и даже свечи с лампадами в главном городском соборе вздрогнули и притихли. И двинулась на город Великая Тень...

Как знать, чем бы вся эта история кончилась, но в самую черную минуту со стороны голого поля и леса за ним в город влетела серая тень – это была сова, та самая, что «головой об пень», и с которой вся заваруха и началась.

Бесшумно неслась сова над головами высыпавших в улицы испуганных людей, ярко горели огромные ее очи. И все, кто встретился с совою взглядом, менялись сию же минуту и прямо на глазах друг у дружки: глаза их округлялись и желтели, и начинал проливаться из них свет – наружу и вовнутрь каждого человеческого существа, и всматривались люди в себя и друг в дружку, и проницали самые темные глубины своего потрясенного духа, и достигали самых сияющих вершин его.

И так было со всеми, кто увидел в этот час залетевшую в город сову, - и с мужчинами, и с женщинами, и с детьми, включая и самых малых из них, вовсе еще младенцев...

Дрогнула Великая Тень и отступила, и распалась, и рассеялась – до следующего майского полнолунья. Просияло небо и звезды в нем, и взошедшее среди звезд солнце отразилось в тысячах желтых, сияющих глаз жителей города.

И прищурилось солнце, всего на миг (хотя, может быть, это мне и померещилось). И стал этот город самым светлым на всей земле, и прославился он во всех краях и пределах мудрой добротою своих жителей, и странники приходили и дивились им, и поэты слагали стихи, и певцы пели песни, и художники писали портреты, но ни один портрет не мог отразить всей глубины взгляда изображенных на них людей.

И сделали жители города символом своим золотую сову, и установили ее изображение на высоком шпиле городской ратуши, и пошло с тех пор по миру поверье, что совы вершат судьбы этого мира, хотя на самом деле все вовсе не так, утверждала одна знакомая мне сова с огромной шишкой на лбу.

«Судьбы мира вершат мысли и поступки его обитателей», - наставляла она меня, и я, сам не знаю отчего, ей верил. Хотя иной раз, нет-нет, да и закрадывается глупая мысль: это с такой-то замухрышки, с такой-то ротозейной серой и залетевшей об пень вороны может новый мир пойти!..

Не иначе – сказка, глупая и ненастоящая...