http://kp.ru/radio/stenography/19604/
За рубежом дипломы российских вузов не котируются, и иностранные студенты нашей «вышке» предпочитают западную или амеркианскую
Фото: Андрей КАРА



В студии — директор Института развития образования Высшей школы экономики Ирина Абанкина, корреспондент «Комсомольской правды» в Нью-Йорке Алексей Осипов и корреспондент регионального отдела «КП» Ольга Медведева.

Ханга:

– Добрый вечер, дорогие друзья. Поговорим о нашем высшем образовании. Информационным поводом послужил тот факт, что, как пишут газеты, Московский государственный университет (МГУ) упал на 20 позиций и выбыл из первой сотни лучших вузов мира в рейтинге, составленном компанией QS. В этом году МГУ поместили на 112-е место. В прошлогоднем рейтинге университет занимал 93-е место. Почему наше образование так низко ценится за рубежом? Со мной на эту тему будет беседовать директор Института развития образования высшей школы экономики Ирина Абанкина, корреспондент «Комсомольской правды» в Нью-Йорке Алексей Осипов и, конечно же, Ольга Медведева, без которой не обходится уже практически ни одна наша передача.

Осипов:

– По поводу информационного повода… Наверное, принципиально важно отметить, что, говоря об МГУ, в этом рейтинге ни в прошлом, ни в позапрошлом году, ни в нынешнем вообще больше никаких российских вузов нет…

Ханга:

– Секундочку. Напомню, что, помимо МГУ, в рейтинг попал еще один ведущий российский вуз – это Санкт-Петербургский госуниверситет. Он занял 251-е место, откатившись, по сравнению с прошлым годом, на 41 пункт. Еще международные эксперты отметили Новосибирский университет, Томский государственный университет и Высшую школу экономики – вашу любимую, Ирина. Ну, собственно, вот и вся любовь.

Осипов:

– Ирина Всеволодовна, у меня к вам вопрос. Получается, что против одного специалиста, человека, работающего в столь уважаемом заведении, сразу три журналиста. Я не знаю, корректно это или не очень, но вам придется отбиваться. В чем проблема? Проблема диплома, который нужно доказывать, сдавать, пересдавать, потому что он написан на русском языке, или проблема в корне – в образовании?

Абанкина:

– Вы знаете, проблем действительно несколько. Первая проблема с откатыванием. Иногда это связано с тем, что не столько мы откатываемся, сколько нас обгоняют. Мы очень медленно двигаемся в современном мире. Мы в этом смысле законсервировались, очень не хотим меняться и любому изменению сопротивляемся. Нас обгоняют очень современные, интересные новые вузы. Это вузы и Китая, и Сингапура, и Южной Кореи. Финляндия, Австралия, они тоже начинают подниматься в рейтингах и даже нас обгоняют.

Вторая проблема связана с тем, что мы очень плохо представлены, скажем так, в англоязычном пространстве. Все-таки вузы должны предоставлять сами информацию о себе. Когда собираются эти рейтинги, вузы добровольно заполняют анкеты. И то, как они относятся к заполнению этих данных, вызывает очень много нареканий. С другой стороны, без их участия с сайтов вузов собрать информацию в нашей стране тоже часто не представляется возможным. Если даже мы сами посмотрим, как мы выглядим на английском языке, по сайтам наших вузов, мы сами себя не узнаем, настолько это убого отражает реальную ситуацию по нашим программам, по условиям обучения, по тому, кем работают выпускники наших вузов, каковы их дипломы, каковы их научные премии, публикации и т.д. Действительно, это трудно узнать. Мы очень сколлапсировались в пространстве русского языка, у нас очень мало международных программ на разных, нескольких языках. И мы очень неактивно налаживаем связи со студентами в других странах, создавая комфортные условия…

Ханга:

– Я бы хотела уточнить для наших радиослушателей, по какому принципу составляется этот рейтинг. Для составления этого рейтинга используется несколько показателей. Это репутация в академической среде, отношение к выпускникам университета работодателей, цитируемость публикующихся сотрудников вуза и относительная численность в университете иностранных преподавателей и студентов, что тоже, как выясняется, очень важно. А также соотношение числа преподавателей и студентов. Скажите, что у нас по этим позициям?

Абанкина:

– По всем этим позициям у нас действительно показатели невысокие. Мы очень мало приглашаем иностранных профессоров. Мы до сих пор не имеем хорошей системы нострификации дипломов. То есть признания зарубежных дипломов. Только сейчас в Госдуме, я надеюсь, будет принят закон – мы принимали участие в его разработке – о том, чтобы мы признавали дипломы ведущих университетов мира.

Осипов:

– Подождите, а вот тот самый болонский процесс, который Россия поддержала и подписала, все признается вроде бы или это не так?

Абанкина:

– Нет. Все равно у нас, для того чтобы получить подтверждение своих дипломов, нужно диплом перевести на русский язык. Фактически его здесь в Высшем аттестационном комитете (ВАК) представить со всеми документами и чуть ли не переподтвердить и перезащитить. Процедура существует, но она очень громоздкая, это явный барьер. А взять реально, не лекцию прочитать, а на семестр или тем более на год профессором соответствующей должности с соответствующей зарплатой и т.д. иностранного преподавателя у нас очень и очень сложно.

Ханга:

– Почему? Потому что денег нет?

Абанкина:

– Деньги сейчас выделяются. Именно барьеры. Все документы, которые должны быть, чтобы вы прошли на вакансию профессора… Прежде чем они подтвердят свои дипломы, проходит иногда даже не один семестр, а целый год, если не полтора.

Осипов:

– Тогда зачем подписывали этот болонский процесс?

Абанкина:

– Болонский процесс движется, и это реальная мобильность. Но мы очень тормозим и в болонском процессе. Вот сейчас договорились о чем? Что в России будет составлен перечень авторитетных вузов, для которых не нужно профессуре подтверждать свои дипломы, они предъявляют, какие у них есть, и это засчитывается, учитывается и признается. Если не входит вуз в этот перечень, тогда процедура более-менее старая. Кстати, этим занимается ВАК.

Осипов:

– Да, кстати, может ли какой провинциальный вуз на это рассчитывать? Понятно, что для МГУ, Санкт-Петербургского университета это…

Абанкина:

– Нет, это вузы зарубежные. Понимаете, у нас есть несколько документов, подписанных, например, с Чадом, с Нигерией. У нас туда едут высшие руководители и подписывают ряд документов. Вот там документы их профессуры мы признаем. Не надо ничего в ВАКе подтверждать. А если из Европы или, не дай бог, из Гарварда приедут, вот тут надо все перевести, подтвердить, и это очень сложно.

Ханга:

– Кстати, о Гарварде. Я просто хотела заметить, кто возглавил этот рейтинг высших учебных заведений мира. Возглавил Кэмбриджский университет, причем второй год подряд. Второй – Гарвардский университет. И третий – Массачусетский технический институт. В этой связи я хотела сказать: может быть, они каким-то образом тормозят наш процесс вливания в этот рейтинг? Я сейчас объясню, о чем речь. Когда я жила в Америке, я очень часто слышала возмущение американцев. Они говорят: чтобы закончить, скажем, медицинский институт, мы должны проучиться там чуть ли не 11 лет, заплатить чудовищные, никак не сопоставимые с нашими, деньги и тут, только мы выходим и ищем работу, появляются, к примеру, русские или нерусские. Но чаще всего их возмущают представители бывших соцстран: вот они приезжают, денег они практически не заплатили, учились пять лет, как они учились – большой вопрос, но они приезжают с высшим образованием…

Медведева:

– Но они там и не признают эти дипломы…

Ханга:

– В этом-то все и дело. Они и не признают поэтому.

Осипов:

– Они признают, но требуют сдачи дополнительных экзаменов.

Медведева:

– Да, надо пересдавать, потому что для них наши пять лет ни о чем не говорят.

Абанкина:

– У медицины во всем мире совершенно разное лицо. Она даже в этих рейтингах, как правило, не…

Ханга:

– Секундочку, я заканчивала журфак. Казалось бы, это не медицина, где ты можешь не то отрезать и не то пришить – там говорят: вы должны пересдать, потому что это здоровье человека. А что там может быть неправильным на журфаке МГУ? Нет, они не признали, и мне надо было чуть ли не все заново пересдать…

Абанкина:

– Они, как правило, сравнивают учебные планы, и там может не хватать количества часов.

Ханга:

– Но можно ли предположить, что они это делают для того, чтобы оградить своих студентов, которые ищут работу, после того как много заплатили и много изучали всего, от наших, которые приезжают фактически на готовое?

Абанкина:

– Несомненно, здесь каждая страна старается защитить все-таки свой рынок, скажем так, интеллектуальных услуг, консалтинговых, там, где конкуренция довольно высокая. Несомненно, те же голландцы обязательно попросят вас работать на голландском языке, а даже не на английском.

Ханга:

– Это делается специально, чтобы…

Абанкина:

– …чтобы защитить в том числе свои рынки. Мы приглашаем и очень часто работаем на английском языке и не требуем знания русского языка для очень многих, в том числе и профессуры. Здесь действительно есть это. Тем не менее все-таки и болонский процесс поэтому затеян, ради студентов, ради преподавателей, ради взаимного признания и мобильности студентов и преподавателей и, в общем-то, либерализации, конечно, вот этих секторов, связанных с интеллектуальным, я бы сказала так, бизнесом, современным креативным бизнесом. Поэтому процесс, конечно, такой конкурентный, но, тем не менее, он идет.

Осипов:

– Мне кажется, мы ушли несколько в элитную сферу. А ведь для большей части наших радиослушателей, я почти уверен, проблема состоит в другом. Человек, выпускник российского вуза, из глубинки, у него есть два варианта: либо поехать на стажировку или на работу за границу, либо поехать получать новую степень, заниматься научной работой в какой-то западный или американский университет. И вот человек, переведший на английский язык свой диплом, отправивший его в Гейдельбергский университет, к примеру, где было четко написано, что его могут принять только при условии, что у него есть, как минимум, степень магистра (человек закончил в 1988 году, к примеру, Новгородский университет) – в результате в приемную комиссию Гейдельбергского университета приходит копия его диплома, полноценная, не фальшивая, не купленная в метро, и ему говорят: вы не соответствуете.

Абанкина:

– Но это правда несоответствие.

Ханга:

– Что делать?

Абанкина:

– Ну, во-первых, если он имел диплом специалиста, то буквально годовая магистерская программа позволит ему после специалиста стать магистром и через год подать документы, которые соответствуют тем требованиям, которые есть. Все-таки в магистратуре тот комплекс компетенций, которые даются в исследовательских, аналитических и так далее областях, он действительно превышает специалиста…

Осипов:

– Но ведь специалист – это совсем новинка. Я не знаю, что написано в вашем дипломе, наверное, написано просто – что вы получили специальность такую-то. Вам присвоена такая-то квалификация. Слова «специалист», «магистр» или «бакалавр» не было. Это удел, скажем так, поколения последних десяти лет. В чем наша разница с вами? Что у меня написано «специалист», а у вас не написано…

Абанкина:

– Понимаете, вот тем самым объемом программы, компетенция которой и есть – не только знания, но и возможности. Потому что, действительно, умение вести аналитическую работу, научную, обрабатывать информацию, собирать ее, как правило, в меньшем объеме и с меньшими требованиями дается на стадии бакалавриата.

Ханга:

– До нас дозвонился первый слушатель Игорь. Здравствуйте!

Игорь:

– Здравствуйте. Я вот слушаю вас, и мне кажется, что какая-то надуманная проблема. У меня, например, 1989 года диплом МФТИ. После того как я решил поработать, у меня было штук 15 статей, и не было у них вопросов – какой магистр, чего магистр? У них были просто мои статьи, и вопросы про магистра не возникали. Я продемонстрировал свою квалификацию, и какой диплом, новгородский или не новгородский, больше никого не волновало.

Абанкина:

– Вы абсолютно правы. Особенно если эти журналы с вашими публикациями признаются и если действительно вы попадаете в индексы цитирования.

Осипов:

– Мне кажется, что здесь есть специфика МФТИ. Во-первых, все-таки вуз не последний в рейтинге России.

Ханга:

– Это один из лучших вузов России, который все прекрасно знают за рубежом. Я знаю, что западные эксперты приезжают туда и еще на стадии пятикурсников начинают себе отбирать студентов…

Осипов:

– А во-вторых, физики, химики, точные науки, программисты… в Силиконовой долине половина русских, и без диплома, но все на прекрасных зарплатах. Здесь есть специфика. А вот человек, закончивший инженерный, педагогический, какой-либо другой, медицинский, юридический…

Абанкина:

– Юридический у нас тоже очень большая специфика, мы по-другому сейчас систему права, изучаем, как правило, статьи законов, а не прецеденты… Очень большое недоверие к гуманитарному нашему образованию, нас до сих пор считают большими догматиками, что здесь мы мало продвинулись.

Медведева:

– Я думаю, о том, почему не котируются наши дипломы. Может быть, за границей и правы, что приходится подтверждать. Потому что немало случаев, начиная с ЕГЭ, когда нарушения происходят во время сдачи госэкзаменов. И мы знаем по итогам именно этого года, что да, немало было нарушений…

Осипов:

– А по итогам походов в метро, где продают дипломные корочки?

Ханга:

– Леш, кстати, где вы учитесь?

Осипов:

– В университете итальянской Швейцарии. В Швейцарии несколько кантонов, и один из них италоговорящий кантон Тичино, так вот в одном из центральных городов этого кантона, в городе Лугано, на границе с Италией, есть древний университет…

Ханга:

– Но это не первый ваш вуз?

Осипов:

– Нет, это как раз все то, что называется пи-эйч-ди.

Абанкина:

– У нас это даже чуть больше, чем кандидатская. Не совсем докторская диссертация, но где-то между.

Осипов:

– То есть, когда я получу диплом, вы в следующий раз ко мне будете обращаться «профессор» или нет?

Абанкина:

– Да.

Ханга:

– Нет, подождите, кандидат наук – это не значит, что ты профессор.

Абанкина:

– Не значит. У нас это иногда называют холодными профессорами. Можно быть профессором. Но пи-эйч-ди больше, чем кандидат…

Ханга:

– Поговорим о коррупции в сфере образования… Ольга?

Медведева:

– По статистике – если я неправа, меня поправят специалисты – ежегодно в России выдается около 500 тысяч фальшивых дипломов.

Осипов:

– Выдается или…

Медведева:

– Покупается.

Осипов:

– А можно ли обвинить вузы в том, что они выдают?

Медведева:

– Вот вы говорите, что не может быть, а на самом деле если зайти в Интернет…

Абанкина:

– Нет, покупается – это точное слово, потому что у нас выпуск примерно 700 тысяч, не может из них быть две трети…

Медведева:

– Ну так вот. Если зайти и набрать просто – купить диплом. И все. И масса ссылок. Сотни ссылок на «купить диплом»…

Ханга:

– Я не совсем понимаю. Купить – это фальшивка, в смысле корочка?

Медведева:

– Конечно, просто корочки, да. Без предоплаты, за пять минут. То есть вариантов масса. Заполните бланк, отошлите…

Ханга:

– Но это же легко проверяется.

Абанкина:

– Это проверяется. Есть дипломы, которые более трудно проверяются, потому что пять лет могут ваши документы перекладывать из одной коробочки в другую. По курсам двигаются документы, но никак не вы сами. Дипломы проверяются и очень многие сверяют по базам, в том числе выпускников по спискам, уважающие себя компании. Но, кроме этого, понимаете, все равно нет смысла доверять только бумаге и только диплому. Очень многие компании все-таки проводят действительно тестирования свои, квалификационные измерения, тесты.

Ханга:

– При поступлении на работу, да?

Абанкина:

– Да. И очень большой конкурс. Вот приведу в пример Яндекс. Он на 30 мест объявляет конкурс. К нему является больше 350 человек. То есть конкурс очень высокий. Для чего? Чтобы поступить на работу? Нет, сначала чтобы отучиться. Они выбирают 30 человек, их обучают, остается из них две трети после этого обучения. Из них уже по результатам их обучения выбирают столько, сколько нужно. Все вакансии если заполнятся, замечательно. Если нет, новый тур. И вообще, у нас есть даже специализированные компании, которые работают с подбором кадров, в том числе выпускников, доверяя не только бумаге, но и просто персональным возможностям человека. Насколько он готов работать, насколько его это интересует и насколько он соответствует требованиям компании.

Медведева:

– Но далеко не всегда эти тесты устраивают. И масса историй, когда люди на нормальных должностях работают не один год. Я приведу пример из регионов. В прошлом году стало известно, что в аэропорту Сургута больше четырех лет работал авиадиспетчер по фальшивому диплому. Он якобы закончил Киевский международный университет гражданской авиации. Или в ульяновской детской поликлинике разоблачили лжехирурга, который устроился туда по фальшивому диплому, работал больше полугода, оперировал детей. Или в 2007 году был крупный скандал, когда лучшим учителем России стала некая Марина Петрова из Ростова-на-Дону, ну и стали все, естественно, о ней писать, копаться в ее биографии, и тут вдруг выяснилось, что она 10 лет преподавала русский и литературу по фальшивому диплому.

Ханга:

– Ну это не так страшно.

Медведева:

– Она так и сказала. У меня вот дар, я так хотела работать с детьми и не думала, что это когда-нибудь откроется.

Осипов:

– Ну ей да, зачтется. А вот у меня другой вопрос. Что происходит, когда к вам как работодателю приходит человек и приносит диплом, не знаю, Нью-йоркского университета, Лондонской школы экономики? Это каким-то образом должно учитываться?

Абанкина:

– Я думаю, что да, это учитывается, что это не отменит некоторого тестирования…

Осипов:

– Да, Ольга, у меня к вам вопрос. Почему сейчас на большинстве сайтов мигают баннеры типа «Дистанционное образование из университета там Небесной Аризоны». Вот будучи в Америке я точно знаю, что таких университетов нет. Мало того, это и во всем мире известно, что, заполнив определенную форму в Интернете, заплатив 20 долларов по кредитной карточке, ты получаешь роскошный совершенно диплом в рамочке, где написано «Манчестерпольский университет Северной Великобритании, вам присвоена степень магистра»…

Медведева:

– Да, Ирина Всеволодовна, почему наши дипломы за границей не признают, а в России специалисты, наоборот, склонны верить заграничному образованию?

Абанкина:

– Есть специальности, в которых довольно серьезные требования. В том числе и дипломы, которые, конечно, стараются проверить. Выборочно или не выборочно. Есть компании, которые имеют перечень университетов, в том числе по всему миру, дипломы которых они готовы признавать и про которые ничего не знают и не хотят знать… Но есть довольно большой сегмент бизнес-сектора, где это не так важно и где формальные требования если соблюдены, то дальше все зависит от того, насколько их человек этот устраивает или нет. Сказать, что у нас все работодатели ориентированы на то, чтобы подобрать именно качественный персонал, – думаю, что это не так.

У нас ведь еще одна проблема – мы готовы признавать диплом, полученный 20-30-40 лет назад и не готовы признавать диплом, полученный один-два года назад. Потому что нам иногда неизвестен этот вуз. Хотя дипломы 20-летней давности устаревают точно так же.

Осипов:

– А ведь заглянуть в Интернет и найти сайт этого вуза достаточно легко.

Абанкина:

– Да, но дело не в том. Даже если у вас абсолютно подлинный диплом, но просто 20-летней или тем более 40-летней давности, образование зачастую точно так же устаревает. Вы не соответствуете современным требованиям. Поэтому сегодня и говорят о том, что образование сопровождает всю вашу карьеру, его надо обновлять, в него надо инвестировать, для того чтобы двигаться в своей карьере и быть успешным. Поэтому диплом – это не навсегда, он не один и не на всю жизнь.

Ханга:

– Вы сказали, что к нашим медицинским дипломам относятся так осторожно, потому что у них чуть другая система образования. А почему мы не скорректируем…

Абанкина:

– Это очень непростой вопрос. Нельзя врача научить за партой. Поэтому в большинстве стран, конечно, медицинское образование сопряжено с клиниками.

Осипов:

– Другая фармакология. Тот же аспирин называется по-разному.

Ханга:

– Но, я думаю, это решаемо.

Абанкина:

– Дело в том, что у нас не все медвузы имеют свои клиники и не все обучают в клиниках.

Ханга:

– Ну давайте хотя бы говорить о тех, которые имеют.

Абанкина:

– Там нужна очень большая работа по, скажем так, тому, что международная комиссия приехала и сертифицировала наши дипломы.

Ханга:

– Вот вышка, например, ваша родная вышка, она сертифицирована?

Абанкина:

– Мы делаем сейчас очень много усилий, мы создали международный наблюдательный совет. У нас преподают экспаты, у нас созданы международные исследовательские лаборатории, мы стараемся печатать свои статьи в зарубежных журналах…

Ханга:

– Я так понимаю, ваши студенты получают дипломы автоматически английской…

Абанкина:

– Лондонской школы экономики, да. Они получают и диплом вышки, и Лондонской школы экономики. Но это как бы два диплома. Это не значит, что наш диплом Высшей школы экономики равен диплому Лондонской школы экономики. Они сдают в параллель два, скажем так, потока экзаменов…

Ханга:

– А почему нельзя его сделать равным, раз уж и педагоги одни и те же, и учебники практически одни и те же…

Абанкина:

– Сейчас, я думаю, мы все-таки на пути согласования всех этих моментов. В том числе на уровне российского законодательства. У нас это связано и с ВАКом, он реформируется, по-моему, уже очень много лет, но результатов не так много. Это работа сложная и кропотливая. Надо стать очень прозрачными и открытыми и действительно получить международное признание. Мы ведь даже сейчас стандарты обновили. Они не соответствуют многим международным требованиям.

Осипов:

– Я бы хотел буквально одну заметку сделать. До Америки я работал и жил в Израиле, так вот среди израильтян, русских и нерусских, медицинские вузы России, Украины, Прибалтики и Румынии были и продолжают быть жутко популярными. А – жутко дешево, Б – довольно быстрое по времени образование: не 11 лет, как в Америке, а пять-шесть, в зависимости от факультета… И есть еще один момент. Почему не едут к нам учиться иностранцы? Потому что они русского не знают. А наши вузы обеспечить преподавание на их родном или на английском не могут.

Ханга:

– С этим я согласна. Но вот если говорить о языке, раньше же полно было студентов, вспомните…

Осипов:

– Да, но они приезжали и первый год посвящали изучению русского языка. Они учились бесплатно, за них платили советские всевозможные фонды…

Ханга:

– Я недавно была в Китае, встречалась с молодежью чаще всего, и они говорили: сейчас мы подкопим денег и поедем в Америку. А я говорю: но ведь можно же не так много денег потратить и приехать к нам. А они отвечали: нет, спасибо, мы лучше будем копить и копить, но все-таки поедем туда. Они считают, что с их дипломами они лучше смогут интегрироваться на глобальном рынке труда.

Абанкина:

– Плюс к этому, понимаете, мы действительно страна, отличающаяся очень низким уровнем доброжелательности по отношению к иностранным студентам.

Ханга:

– Особенно если это студенты из африканских или каких-нибудь азиатских стран.

Абанкина:

– Да, это действительно серьезный вопрос. Во-вторых, они действительно не знают русского языка. А перспектива обучиться и сделать русский почти что родным, на котором потом можно работать, она проигрывает в привлекательности английскому…

Ханга:

– Хорошо, но технический вуз. Фактически там язык-то что?

Абанкина:

– Все равно нужен. Это и общение, это и литература, это и преподаватель. И, главное, написание дипломов и работ. Это же все равно надо писать на русском языке. Проблема языка очень серьезная.

Осипов:

– Ирина Всеволодовна, вот сейчас мы от вас потребуем экспресс-гадания, экспресс-прогноза – что делать, как быть…

Ханга:

– Стоит ли ехать за рубеж, чтобы получать второе высшее образование?

Абанкина:

– Я думаю, что получать образование за рубежом стоит и интересно. Это опыт не только образования, это опыт другой организации жизни, пробы себя, и это, безусловно, вхождение именно на глобальный рынок.

Медведева:

– А не получится, что студенты, там отучившись, останутся? И лучшие из лучших уедут туда? И у нас не останется таких специалистов, которых мы могли бы иметь? Может быть, наоборот, лучше здесь предложить такие условия, чтобы они остались?

Абанкина:

– Я считаю, что не нужно ставить никаких барьеров и границ. Потому что, как могут уезжать туда, так могут и приезжать сюда. И если есть точки реализации самого себя, своих каких-то креативных проектов и возможностей, то ребята в том числе и возвращаются. А если их здесь нет, так и учиться здесь незачем. Так получается. Очень много зависит от нас. От того, как мы сами себя сможем представить, в том числе в англоязычным пространстве, и какие программы на этих языках мы сможем реализовать. Второе – насколько мы сможем развивать авторские, магистерские программы, от этого зависит позиционирование наших вузов, и я считаю, что у нас есть десяток или даже полтора десятка вузов, абсолютно конкурентоспособных, для которых вхождение – вопрос политики и усилия.

Ханга:

– Каких, например?

Абанкина:

– Несомненно, Томский университет. Новосибирский и технический, и госуниверситет. Самарский аэрокосмический, аэрокосмического приборостроения Санкт-Петербурга. Именно ведущие наши технические университеты, кроме МГУ и СПБ. Гораздо труднее нашим, может быть, гуманитарным университетам, хотя и тут у нас есть возможности. Потом, у нас проблемы в области музыкального образования. Сейчас такая трагедия с музыкальными школами и прекращением их финансирования. Это ужасная история, разрывающая просто душу.

Ханга:

– Единственное, чем мы можем гордиться и дать фору. Потому что когда смотришь «Грэмми», естественно, нам не светит ни в джазе, ни в популярной музыке, ни в роке, но как классическая музыка – то просто все наши.

Абанкина:

– Действительно, здесь сейчас просто реальная угроза. Поэтому нужны очень большие усилия самих вузов, преподавателей и их руководства, для того чтобы это поддерживать. Со стороны министерства делаются законопроекты, и сейчас, я надеюсь, пройдут вузах. Поэтому я верю в наши вузы.

Ханга:

– Спасибо. Что ж, думаю, несмотря на все эти сложности, которые мы сегодня обсудили, у нас все равно есть шансы учиться, получать высшее образование и здесь, и за рубежом. Удачи вам, всего доброго!