Unico_Unicornio (Читальный_зал) все записи автора
Роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы» я воспринимаю как катастрофическую ошибку в творчестве автора и литературную драму европейского масштаба. Почему ошибку? Потому что налицо расхождение грандиозного авторского замысла и его реализации. То, что у Литтелла в конечном итоге получилось, никак не могло быть тем, что он задумывал, хотя бы в силу тех его личных свойств, о которых немало информации можно почерпнуть в сети. Почему катастрофическую? Потому что в это произведение было вгрохано огромное количество времени, труда, таланта и вдохновения. Таланта – незаурядного, редкого. Таланта, промахнувшегося мимо цели и создавшего не просто неоднозначное, спорное произведение, а нечто, инфернальное по свойствам, вгоняющее читателя в хтонический ужас, размазывающее его по стенке. Можно с некоторой уверенностью предположить, как такое могло случиться.
Потомок выходцев из России американский еврей, живущий в Испании и пишущий по-французски, Джонатан Октябрь Литтелл – человек активной жизненной позиции. Он побывал во многих горячих точках планеты. В Боснии и Герцеговине, Афганистане, Чечне, Руанде, Конго, Сирии, Судане. Душа его пропиталась кровью и жестокостью, против которых, собственно, и обращён его литературный посыл.
И вот такой человек однажды решил написать книгу о немецком фашизме. Полтора года он путешествовал по Германии и России, перелопатил огромное количество материала, прочитал две сотни книг по теме. Затем, говорят, приехал в Москву, заперся в номере отеля с ящиком виски и за очень короткий срок – 112 дней – стерев пальцы в кровь – сочинил свой сумасшедший 900-страничный роман.
Роман написан от лица полубезумного, подверженного нездоровым сексуальным фантазиям и желаниям, офицера СС – из службы безопасности, которого судьба закидывает и на Украину (Бабий Яр), и в Крым – по лермонтовским местам, и в Сталинградский котёл, а затем во Францию, Польшу (Освенцим), Венгрию, пока он не заканчивает войну в Берлине.
Автор нисколько не симпатизирует своему герою, он выводит его подноготную безжалостно, сопровождая его размышления и рассказы (а это по преимуществу рассказы об убийстве) описаниями отвратительных снов и фантазий. Мало того, он делает его скрытым матереубийцей. Скрытым – потому что сам Ауэ в своём болезненном полубредовом состоянии не помнит (и даже мысленно не допускает) того факта, что убил свою мать. И вот в шкуру этого чудовища Литтелл предлагает влезть читателю, и это не просто описание будней эсэсовского офицера, это длительное погружение в его тёмное бессознательное, которое не знаю уж, насколько психиатрически достоверно изображено, но вызывает омерзение. И, учитывая, что Ауэ – не самый гадкий персонаж романа – вокруг него вращаются фашисты разных мастей, и среди них встречаются и откровенные садисты, и люди совершенно без совести – это погружение происходит для читателя болезненно. Ведь Ауэ – чуть ли не лучший в своём окружении. И он – какой-никакой интеллигент, доктор права, человек, которому ведомы порой обыкновенные человеческие чувства, а он их старательно задвигает поглубже, и даже подчас его настигает сострадание, но даже и милосердие в нём какое-то болезненно извращённое. И – да, от постоянных убийств его выворачивает наизнанку, хотя сам он и полагает, что это проявление желудочного заболевания. Тем не менее, повторюсь, Ауэ далеко не худший персонаж романа и, поскольку читатель видит войну его глазами, в какой-то момент он начинает отождествляться с этим чудовищем, и это по-настоящему, реально пугает. Прошибает насквозь. Потому что нормальный человек не может чувствовать себя адекватно в такой ситуации, когда его сознание против его воли включается в инфернальную сферу зла. Это страшно.
Это произведение рождено личным надломом: погружением автора в жуткие страницы истории, живым наблюдением за убийцами и садистами в горячих точках («Живодеры никогда не говорят, — а если и говорят, то правды в их словах нет»), алкоголем, безудержным вдохновением (всё-таки 4 месяца по 9 книжных страниц в день – это полное растворение в работе) и специфическим предыдущим литературным опытом (переводы маркиза де Сада и Жене). Соедините все эти условия в одном флаконе, и вы получите тёмный и неконтролируемый поток сознания. И слова «тёмный» и «неконтролируемый» в данном случае ключевые. А писателю следует контролировать свой творческий процесс, поскольку на нём лежит ответственность за то, как его слово будет воздействовать на читателя. По большому счёту, «Благоволительницы» - одна из тех вещей, которые автору не следовало преподносить миру, а стоило убрать подальше от человеческих глаз в дальний ящик комода. И мне неприятно это говорить, потому что вещь действительно очень талантливая, хотя и сырая местами, а к концу и вовсе потерявшая грамотное композиционное строение и съехавшая со стиля. Про то, что древнегреческие аналогии в композиции притянуты за уши и едва ли уместны – про это и вовсе разговора нет. Но в книге есть сила. Злая, но сила. И учитывая то, как озвучивают свои впечатления от романа нормальные интеллигентные люди, нельзя исключить того, что на не очень устойчивых психологически или не очень умных людей эта вещь не подействует деструктивно. Аналогов этой книги я не знаю и сравнить её мне в литературе особо не с чем. Но вот Рошак в «Киномании» писал о чём-то подобном в мире кинематографа:
«Фильм продолжался немногим менее девяноста минут. Когда он закончился, первым заговорил Шарки, нарушивший хрупкую тишину.
— Я сдаюсь. Это было кино?
Ни я, ни Клер не ответили. У нас не было названия для того, что мы видели. Мы не были уверены, что видели весь фильм и в правильной последовательности. То, что мы видели, явно было черновым монтажом — даже оборванные края пленки не были срезаны. И тем не менее мы знали, что все это не имеет значения, потому что после нескольких минут разговора стало ясно: фильм — такой, каким мы его видели, — действовал. Все мы, просмотрев его, испытывали одно чувство — абсолютного, парализующего ужаса. Но это был ужас не страха, а отвращения. Нас задела непристойность: сознательно доведенная до грани приемлемости, она удерживалась в этой рискованной позиции почти невыносимо долго, но не так чтобы слишком. Будь режиссер чуть менее искусен, и эта неприкрытая грубость фильма заставила бы нас выключить проектор или уйти из зала. Но все было сработано так ловко, так умело, что мы остались, мы смотрели. Мы досмотрели до конца против своей воли.
Но что нас удерживало? Любопытство? Или более глубокое эстетическое наслаждение, в котором мы ни за что не хотели себе признаться?
Мы были так неподдельно очарованы, что еще долгое время все, что говорили об этом фильме Клер, Шарки и я, было проникнуто негодованием. Никто из троих не желал допускать, что нашими чувствами можно так ловко манипулировать. Мы всегда неохотно подчиняемся художественному гению, никогда не желаем восхищаться властью, которая может дотянуться до самых наших сокровенных чувств и нарушить их неприкосновенность».
Прошу прощения за столь длинную цитату, просто она довольно точно иллюстрирует мои личные впечатления от «Благоволительниц». Я допускаю, что ошибаюсь и преувеличиваю негативное влияние романа на читателя, но вот один из критиков признаётся: «Я прочла его два года назад, когда вышел английский перевод, и тогда он меня абсолютно победил. При том, что я по разным причинам страшно этому сопротивлялась». И главный редактор российского издания говорит: «И парадокс романа Литтелла, как я вижу, заключается в том, что он написан от лица побежденных, и не просто от лица побежденных, а он написан от лица зла. И вот это очень сильно потрясает в момент чтения, а особенно – долгого чтения, когда в какой-то момент ты начинаешь понимать, что ты в силу литературной формы этого романа следишь за жизнью и поступками героя, и начинаешь не то что ему сочувствовать, а начинаешь с ним немножко идентифицироваться. А герой – это чистая фигура зла». И такое совпадение ощущений и чувств разных людей нельзя просто игнорировать, от воздействия этого романа так просто не отмахнёшься. Если уж браться за его чтение, то делать это следует с осторожностью. Помните спор в доме Карамазовых о солдате в плену, который только в душе, на миг один, под пытками, отрёкся от Христа – остался ли он христианином для вечности? Так и тут, если ты на мгновение, под впечатлением потока безумного сознания, вдруг почувствовал себя на миг Максимиланом Ауэ - нелюдью – как дальше оставаться человеком?
По теме:
Статья о романе в Википедии
Статья о Литтелле в Википедии
Вокруг "Благоволительниц". Обзор
Обсуждение редколлегии и критиков на радио
Статья на фантлабе
Интервью для редакции "The New Times"
Долли_Дурманова,
Эд_из_Сибири
АРТ_АРТель, 
Этот сборник публицистики Сент-Экзюпери, опубликованный во Франции ещё в 1956-м, у нас вышел гораздо позднее – где-то к концу 80-х, а кое-что, судя по датам переводов, и вовсе на русском языке появилось впервые совсем недавно. В общем-то, и немудрено. Хотя официально отношение к Сент-Экзюпери в СССР было превосходным – таки погиб, воюя против немцев во 2-й Мировой, а что был граф – так это неважно, ибо зарабатывал на хлеб своим трудом, перевозя на самолёте почту, но пролетарским писателем отнюдь не был, ибо писал замысловато, коммунистом не являлся и даже не особо симпатизировал, и взгляды имел весьма и весьма своеобразные. А главная книга – «Цитадель», так и вовсе сугубо религиозная, с идеологически неправильным – не материалистическим, а духовным базисом. 
Существует замечательный фантастический испанский сериал – «Министерство времени», обращённый не столько в будущее, сколько в прошлое - в славные (а порой бесславные) страницы истории этой страны. По тому, сколь часто сценаристы сериала то и дело втыкают «шпильки» в современников, можно предположить, что испанцы как нация болезненно переживают утрату величия родной державы. Культура, породившая Лопе, Сервантеса, Веласкеса, Лорку и Пикассо, оскудела в наши дни. Но так ли это?
Если писатель с даром от Бога, это не скроешь, даже когда притворишься – мол, я ни при чём тут. Само оно получается как-то так гениально, красиво, изящно, легко, а главное, просто. Эта обманчивая простота ввела в заблуждение не одного и не двух. Ей не нужен бисер многословия, путаница сюжетных линий. Два-три размашистых мазка – и вот он, сюжет, яркий, диковинный, захватит, ведёт за собой, а читатель и в ус не дует – думает: «Так и надо». Ведь просто же – куда проще? «Я бы и сам написать мог не хуже». А попробуй… Слабо? Рассказ из каких-то там ста немудрёных словечек. 99 – подкоп. Сотое – взрыв. Тема – пожалуйста, на ваш собственный выбор, любая. Есть про ангелов. Есть про секс. Про рыцарей. Про оборотней. Про всё на свете. Если писатель с даром от Бога, значит в душе его тысяча чертей мутят воду, а ему нипочём всё. Пишет так, как дышит. А дышит так – словно гроза отгремела, солнце вышло, и воздух наполнился чистотой. Если писатель с даром от Бога…
Филипом Диком я заинтересовалась благодаря любопытной современной экранизации его романа «Человек в высоком замке» и после этого прочла первый том из серии «Миры Филипа Дика». Книга включает романы: «Солнечная лотерея», «Мир, который построил Джонс», «Человек, который умел шутить», «Небесное око» и «Марионетки мироздания».
Недавно перечитала потрёпанную книгу, которая очень давно, уже около 30 лет, стоит у меня на полке. Потрёпанная она потому, что не раз и не два одалживали её знакомые психологи для того, чтобы дать прочитать своим пациентам – умирающим людям. Наверное, кому-нибудь из психологов и стоило её в конечном итоге отдать. Впрочем, теперь есть интернет, и найти «Переход» Петра Калиновского не так сложно.
Ответ на позавчерашнюю загадку, которую никто так и не попытался разгадать. Это крикетная команда. Снимок сделан 22 мая 1903 года. Из тех, кого вы хорошо знаете: третий слева наверху Вудхауз (автор знаменитых романов про Дживса и Вустера), шестой слева - Конан-Дойль, третий справа сидит Барри (автор "Питера Пэна"). В эту же команду входили Редьярд Киплинг, Герберт Уэллс, Джером Клапка Джером, Алан Милн, но их на этом снимке, кажется, нет, во всяком случае, я не вычислила.
Эта книга – как свежий глоток воды в жаркий день. Неторопливая, спокойная, добрая. О родоначальнике семейства Зотовых – Петре Алексеевиче – и его многочисленных потомках. А также об извечных вопросах, которые задают себе люди. И стараются на них ответить. Много-много-много вопросов вселенского масштаба. Тепло, с лёгким юмором. Русский вариант Габриэля Гарсия Маркеса.
Неожиданное для Кинга задушевное, насквозь проникнутое лиризмом, атмосферное произведение. Выглядит оно (не знаю уж, насколько это взаправду) преисполненным ностальгии по юности и глубоко личным. Никаких ужасов, кроме мультяшных, тех, что понарошку – ведь почти всё действие происходит в парке аттракционов «Страна радости», где подрабатывает главный герой, от чьего имени и ведётся рассказ – студент Девин Джонс. В этом развлекательном парке, как и положено для таких мест, существует свой «Дом страха», и по слухам, там появляется иногда призрак убитой много лет назад девушки. Несколько раз о ней упоминается при разных обстоятельствах, но детективно-мистическая составляющая, хоть и присутствует в повести, но как-то отдалённо, побоку, её почти нет.
Современный скандинавский детектив – интересное явление кинематографа и литературы. Одним из своеобразных авторов этого жанра является датчанин Юсси Адлер-Ольсен. Наиболее известен цикл его детективных романов о следователе Карле Мёрке, его странноватом сирийском помощнике Ассаде и совсем уж экзотичной секретарше Розе, которых из-за неуживчивости и упрямства главного героя полицейское управление спровадило работать в подвальное помещение – в специально для Карла Мёрка созданный отдел Q. Отдел Q – это такое место, где можно и вовсе ничего не делать, что совершенно устраивает Карла Мёрка, отнюдь не страдающего, как большинство выдающихся сыщиков, трудоголизмом в тяжёлой форме. В идеале же отдел Q должен заниматься перерасследованием давно оставленных и позабытых, отправленных в архив незакрытых дел. Когда Карл Мёрк наконец соизволит заняться работой, он сам выбирает из огромного количества висяков те, которым собирается посвятить время. И таким образом читатель узнает о четырёх распутанных им делах, которые, поскольку в цикле присутствует линейный сюжет, следует читать в таком порядке:
На контрасте вспоминаются воспоминания Брусилова: в поезде он ехал вместе со строевыми офицерами, те ругали "штабных". Претензии простые: пороху не нюхали, теории много, вйны не знают. Брусилов защищал штабных, но соглашался с недостатками работы. В Германии такая история не была возможна. Генеральный штаб германской армии был местом обучения, местом генерации идей, см. Генеральный штаб как учебный центр (или еще раз о культуре обучения). И Людендорф - один из лучших продуктов кухни германского генштаба.
