Дмитрий_Шепелев все записи автора

Зрелище, открывшееся нам, поразило меня своей непринужденной вычурностью. Я словно попал в классический мир вампиров, воссозданный с невероятной достоверностью и мастерством. Все здесь было пропитано сладко-кислой атмосферой упадничества и самолюбования. Это был воплощенный декаданс.

Кругом были люди с нереально белой кожей и одетые во все черное – это первое, что бросилось мне в глаза. И все их движения были слегка замедлены, как будто они двигались под водой. Само помещение представляло собой большой зал в два этажа высотой, с готическими сводами и колоннами, вздымавшимися ввысь через каждые пять-семь метров. Я подумал, что когда-то здесь мог быть фешенебельный ресторан; теперь же это место сильнее всего напоминало декорацию из вампирского фильма. На колоннах, ближе к середине, крепились настоящие факелы, горевшие желтым пламенем. И над всем этим гремела музыка – тягучая и мрачная, как бредовый сон.

Мы с Гудмэном сдержанно улыбнулись томной вампирше, смерившей нас своим фирменным взглядом, и углубились в толпу живых мертвецов. Меня окутал пряный аромат каких-то благовоний, музыка теперь отдавалась во всем моем теле, и внешний мир остался позади. Обходя танцующих, двигаясь вперед, без всякой цели, я ощущал, как полы длинных одежд касались меня, я ловил на себе равнодушные и в то же время пристальные взгляды, и понимал, что никакие ухищрения не позволят нам с Гудмэном слиться с этой черно-белой толпой детей ночи, пульсировавшей как единый организм.

Мы прошли к деревянным столикам с миниатюрными торшерами под красными, зелеными и фиолетовыми абажурами, миновали кожаные красные диваны, на которых вальяжно полулежали вампиры, томно поводя головами, и подошли к барной стойке. Бармен, грузный лысый вампир средних лет в кожаной жилетке на голое, покрытое татуировками тело, обратил на нас свое непринужденное внимание. Мы с Гудмэном сели на табуретки, и бармен сказал:

- Что привело вас сюда, незнакомцы?

- Путь наш извилист и непрост, - ответил Гудмэн. – Но намерения открыты и благородны.

Бармен чуть приподнял одну бровь.

- Мы ищем одного вампира, - сказал Гудмэн без дальнейших обиняков. – Он здесь чужой, и он очень опасен.

- Кто такой? – спросил бармен.

- Некто, преступивший закон, - ответил Гудмэн.

- Наше сообщество полно неписанных законов, - сказал бармен. – О каком законе ты говоришь?

- Главный закон, - сказал Гудмэн. – Смерть одного из нас. Убийство другого вампира.

Бармен как будто даже подался назад, не в силах вынести подобного кощунства.

- Такие слова не бросают на ветер, - сказал он.

- Я отвечаю за каждое слово, - сказал Гудмэн. – Этот ничтожный вампир, позор нашего племени, лишил жизни дорогое мне существо. Мою возлюбленную.

- Раз так, - сказал Бармен, задержав на Гудмэне взгляд своих холодных глаз, - можешь сделать заказ. Что будем пить, мистер…

- Моррис, - сказал Гудмэн. – Мы с Джеком выпьем сухого вина. Красного, разумеется.

Бармен окинул меня взглядом и принялся наполнять два бокала.

- Опиши мне его, - сказал он, - и, может быть, я тебе помогу.

- Благодарю, - ответил Гудмэн. – Как я сказал, он здесь незнакомец. Нечистая совесть и страх расплаты гонят его из города в город. Сам он родом из Салема, насколько я знаю. Он – одиночка, ни в каком клане он не состоит, а звать его Дик Страйкер.

Бармен медленно кивнул своей тяжелой головой.

- Он бежит от правосудия, потому что совершил преступление, - продолжал Гудмэн. – С тех пор мы с Джеком преследуем его. И мы его настигнем, рано или поздно. Что до внешности его, то он молод, среднего роста и довольно костляв, а лицом похож на загнанного волка. Волосы носит короткие.

Бармен какое-то время сверлил Гудмэна взглядом, потом посмотрел на меня, и хотел уже что-то сказать, но Гудмэн его опередил:

- Да, и еще, - сказал он. – Этот Дик владеет гипнозом. Что делает его особенно опасным.

Тогда бармен вздохнул, словно взваливая на себя нелегкую ношу, и сказал, что попробует нам помочь. В ответ на это Гудмэн клятвенно заверил его в чистоте наших намерений и своей полнейшей готовности выполнять любую работу для достижения цели. После этого он заплатил за вино, и мы поднялись, собираясь пройтись по залу и выбрать подходящий столик для наблюдений.

Долго искать нам не пришлось, и вскоре мы уже сидели в некотором отдалении от танцующих, склонившись над зеленым абажуром, в ожидании официанта.

- Скажи, почему ты сказал, что его зовут Дик Страйкер? – спросил я.

- Это имя из одной вампирской книжки, - ответил Гудмэн. – Я попробовал сыграть на подсознании бармена.

Наша беседа была прервана подошедшей к нам официанткой, инфернальным ангелочком с художественным беспорядком на милой головке и в черной униформе – легком платьице с короткой юбочкой. Мы заказали стейки с кровью и пару бокалов томатного сока. Ангелочек задумчиво улыбнулась и упорхнула.

Тем временем за соседним столиком разместилась занимательная вампирская компания из трех человек. Они вели оживленную беседу.

- Так чем мы здесь, по сути, занимаемся? – сказал один. - Защищаем искусство? Но от кого? И, главное, зачем?

- Не в этом дело, - сказал другой. – Просто Дориан и Джун по-разному смотрят на роль искусства в обществе.

- Верно, - сказал третий. – Мы с Джун словно говорим на разных языках. Для нее ценность книг и фильмов выражается не в их богатстве впечатлений, ощущений, настроений, но в их практической ценности для человека. Она не видит смысла в искусстве ради искусства.

- Астральные вихри, - произнес первый. – Всякое искусство порождено непроизвольным ощущением чего-то тонкого и прекрасного, душевным порывом и желанием поведать об этом миру. Эзотерики называют мирское искусство стихией астральных вихрей.

- Вся эзотерика для Джун сводится к гаданиям и гороскопам, - сказал третий. – А еще она штудирует учебники по практической психологии. Я для нее – вечный ребенок. Она так понимает мою любовь к искусству, богатство моего внутреннего мира. Что я могу поделать? Как мне объяснить ей, что детскость в моем отношении означает свежесть восприятия и непредвзятость мнений, а вовсе не беспечность и незрелость.

- Ей не нужен твой высокий полет фантазии, - сказал второй. – Для нее это определяется одним простым словом – сумасбродство. Возможно, если бы тебе вручили Пулицеровскую премию за твои рассказы, она взглянула бы на тебя иначе, а так…

- Я пишу не для премии, - сказал третий. – Через эти рассказы я выражаю свой внутренний мир. Что здесь непонятного?

- Все кристально ясно, - сказал первый. – Однако Джун способна оценить лишь гонорар за твои сочинения, а твои гонорары оставляют желать лучшего.

- Я не виноват, - сказал третий. – Вспомните Кафку. Никто вообще о нем не знал. И не узнал бы, если бы не Брод.

- Она же мексиканка наполовину, - сказал второй. – У латиносов вся энергия уходит в секс и домоводство. Ей нужен первоклассный любовник и надежный кормилец.

- Не рассуждай как расист, - сказал третий.

- А я что сказал? – сказал второй.

- Понимаете, в чем дело, - сказал третий. - Джун такая самостоятельная, такая хозяйственная, но в то же время, в ней живет неугомонный маленький ребенок, жадный до всякого рода увеселений. Она может сотню долларов за раз просадить в парке развлечений. Так что, с одной стороны, моя оторванность от внешнего мира, моя… рассеянность совершенно выводят ее из себя; с другой, она считает мой внутренний мир бессмысленным ворохом всякого хлама, а мои любимые книжки и фильмы для нее – сплошной груз.

- Знаешь что, дружище, - сказал первый. – По-моему тебе следует просто взять себя в руки и наконец показать ей, кто в доме хозяин.

- И кроме того, - сказал второй. – Она же работала стриптизершей. Ты у нее, как минимум двадцатый; если считать серьезные отношения.

- Что вы такое несете, ребята, - сказал третий, - Я ведь люблю ее. Больше жизни люблю. Навсегда. Понимаете?

Дальнейшее течение этой душещипательной беседы ускользнуло от моего слуха, благодаря официантке, принесшей наш заказ. Мы с Гудмэном вооружились вилками с ножами и принялись за стейки, запивая их томатным соком. Однако, до меня долетело еще одно высказывание, произнесенное кем-то из трех друзей: «Человеку достойному надлежит быть смятенным и неприкаянным, каковые качества есть неоспоримые мерила его достоинства». Пафос этих слов наводил на мысли о цитате, возможно из некоего богословского сочинения, или же слова эти могли возникнуть в голове законченного декадента.

Той ночью, при всех совершенных нами открытиях, мы так ничего и не узнали об Алексе Кроу. Но было бы неверно сказать, что мы ушли «не солоно хлебавши», - так велика была наша насыщенность ощущениями от всего испытанного. Основную дозу впечатлений мы получили после полуночи, когда на сцене – расположенной вдоль узкой (если такое определение здесь уместно) стены зала – появилась готическая рок-банда и стала зажигать, подвывая и тряся длинными черными волосами. Особое очарование этой варварской музыке придавал женский вокал, волнующий и терпкий как летняя ночь в горах Трансильвании. Мы сами едва сдерживались, чтобы не присоединиться к этой толпе одержимых, двигавшихся в ритме музыки еще более неистово, чем до того, вопящих вместе с вокалисткой, и вскидывавших руки в дьявольском экстазе. Дальнейшие события скрывает от меня фиолетовая пелена небытия, или, лучше сказать, суровое похмелье, одолевшее меня следующим утром. Помню только компанию развеселых вампиров, подсевшую к нам познакомиться, и явно недоумевавшую, какие отношения связывали нас с Гудмэном – родственные (кровно-родственные?) или сексуальные. Они нам что-то подливали из своих бутылок, приобщая таким образом к своему мировосприятию, а мы, конечно, не смели отказываться, боясь нарушить нашу конспирацию. В голове у меня звучит ныряющий голос Гудмэна: «Я и мысли не допускаю, что серьезный человек в здравом уме может не верить в вампиров». И слова одного из вампиров: «Глэм-рок уходит корнями в средневековый балаган».

Выйдя на улицу на рассвете, морщась от первых лучей, мы не могли скрыть друг от друга наши смущенные полуулыбки, которыми мы словно разделяли некую общую тайну, переживание этого бурлескного шоу, в котором мы оба приняли участие.