Дмитрий_Шепелев все записи автора

Через некоторое время в дверях появился Хартгроув и доложил, что обед готов. Кажется, мы все почувствовали облегчение, и поднявшись со своих мест, пошли вслед за Гербертом в столовую. Проходя через комнаты и коридоры, я вновь обратил внимание на изысканность обстановки, свободную, впрочем, от педантизма, и раскрывавшую передо мной внутренний мир, скорее, мрачного романтика, нежели сухого сноба.

Столовая оказалась длинной двухэтажной комнатой, выдержанной в осенних тонах. На потолке был выложен витраж, рассеивавший по всему пространству матовое свечение. Герберт уселся во главе длинного дубового стола, в готическое кресло с резной спинкой; мы разместились по сторонам: Гудмэн по левую руку, я и Бетти – по правую. Больше в столовой никого не было, не считая слуг, менявших блюда.
- Отношения между людьми проистекают из трех факторов – энергетики, силы и харизмы, - произнес Герберт, заправляя салфетку за воротник. – Тот, кто обладает всеми тремя качествами, стяжает славу и благополучие; лишенные их – всегда будут прозябать на обочине жизни.
- Твоя убежденность в своих словах, как обычно, меня поражает, - сказал Гудмэн, - но как, скажи мне, можно втиснуть живую человеческую личность в эти прокрустовы рамки?
- То, что в твоем понимании является рамками, на самом деле – есть объективная реальность, - сказал Герберт, - не более того. И правда этих слов подтверждается моим жизненным опытом.
- Даже если так, - сказал Гудмэн, - это всего лишь твой личный опыт. Не более того.
- Ты – приятный собеседник, Дэвид, - сказал Герберт, - просто ты не хочешь расстаться со своими иллюзиями. Раскрой глаза, и ты увидишь мир без прикрас, таким, каков он есть. Не каждому достанет силы вынести такое.
- О какой силе ты говоришь? - сказал Гудмэн. – Есть сила камня, а есть сила воздуха. Сила сносить удары и сила разоружать противника. Есть ли в твоей системе мироздания место человеколюбию?
- Очередная химера, так популярная в современном обществе потребления, - сказал Герберт. – Кого, скажи мне, в целом свете, когда-либо спасало человеколюбие? Оно годится лишь на утешение юродивым.
- Что ж, с этим можно поспорить, - сказал Гудмэн, - но я не стану терять время.
- Разумеется, - сказал Герберт. – Лучше подумай о том, как развить в себе качества, о которых я говорил. Тогда, быть может, мир предстанет перед тобой с другой стороны, и тебя перестанут мучить кошмары твоего прошлого.
- Спасибо, друг, - сказал Гудмэн, - я обязательно подумаю об этом.
Дальнейшая беседа как-то естественно перетекла к личностям выдающихся бунтарей, среди которых выделялась одиозная фигура Алистера Кроули, воплощения распущенности и эгоцентризма. Впрочем, Герберт в данном случае обращался не к Кроули-либертену, но к Кроули-философу.
- «Твори, что ты желаешь. Да будет то законом», - процитировал Герберт.
- «Любовь – закон, - продолжил цитату Гудмэн. – Любовь, подчиненная воле».
- Воистину, так, - сказал Герберт. – Подчиненная воле. Впрочем, как заметил тот же Кроули, человеческая близость есть, в сущности, пустая фикция, и каждый из нас одинок навсегда. Хмельная компания и всевозможные наркотики (секс – один из них) способны заглушить осознание этого факта на какое-то время, но потом все возвращается на свои места.
- Кроули сложно назвать счастливым человеком, - сказал Гудмэн.
- Пожалуй, - сказал Герберт. – Но даже известный гуманист Ричард Бах вторит ему, говоря словами своей чайки: «Единственный объективно существующий закон – тот, что дает освобождение. Других законов нет».
- Свобода может быть двоякой, - сказал Гудмэн. – Свобода любить или свобода ненавидеть. Мудрец говорит: «проживите каждый день своей жизни так, словно он – последний», тем самым подразумевая каждодневную готовность предстать перед творцом. Но глупые, зацикленные на своих эгоистических желаниях люди могут понять эти слова совсем иначе: раз я живу последний день, значит, мне все дозволено, и никакого наказания не будет. Одиночество разрушает. Только любовь способна наполнить жизнь подлинным смыслом.
- Здесь, как ты говоришь, возможно двоякое понимание, - сказал Герберт. – Любовь может поработить человека. Обезличить его. Из глубин древности до нас доходят легенды о людях, потерявших свои души из-за женщин. Общий сюжет примерно таков: могучий муж, нередко великан, влюбляется в красавицу. Он поддается обольщению и раскрывает перед ней все свои тайны. Он знает, что непобедим, поскольку жизнь его заключена не в теле, но в его душе, спрятанной где-то очень далеко. До тех пор, пока душа его в безопасности, он – непобедим. Но вот, красавица выведывает местоположение его души, и сообщает об этом своему молодому любовнику. И что же – этот молодчик проходит через все испытания и настигает, наконец, душу непобедимого великана. Развязка всем ясна: юный герой уничтожает душу великана, представленную, обычно, в виде некоего хрупкого предмета, и сам великан, находящийся в этот момент за тридевять земель, внезапно умирает. А молодая обольстительница заполучает богатства покойника и делит их с его убийцей. Суть таких легенд проста – мужчина непобедим, пока душа его отдана делу, но стоит ему раскрыться перед женщиной, как она своим коварством подавляет дело его жизни, тем самым, лишая его жизнь смысла, то есть, по сути, завладевает его душой. Прав был Гитлер, сказавший, что рядом с великим человеком самое место посредственной женщине.
- Ты изложил легенду правильно, - сказал Гудмэн, - только забыл сказать, что между великаном и красавицей вовсе не было любви, и пострадал он по праву, решившись завладеть сокровищем, которое было ему не по зубам. А женщина – она как кошка, всегда гуляет сама по себе, и сама выбирает себе спутника жизни. Ее любовь к молодому герою делает его всесильным, и он побеждает могучего великана. Любовь побеждает власть. Ошибка великана была в том, что он отдал свою душу некоему делу, а не живой женщине из плоти и крови, чтобы пройти с ней по дороге жизни рука об руку. Как сказал поэт: любившие однажды, соединятся вновь, любовники умрут, но не любовь.
- Беда великана в том, - сказал Герберт, - что он был слишком стар на роль молодого любовника.
Это высказывание, вполне в духе Герберта, хлесткое и язвительное, на миг застало Гудмэна врасплох, и я уже с печалью хотел признать победу Герберта в этой словесной баталии, но вскоре Гудмэн вновь обрел ускользнувшую было нить своей философии, и продолжил.
- Тем не менее, любви все возрасты покорны, а самая высокая любовь способна распространяться на все окружающее. Вспомним японского поэта Басё: «Старый пруд. Прыгнула лягушка. Всплеск в тишине». Разве не прекрасно?
Герберт посмотрел на Гудмэна с жалостью, как бы сочувствуя своему старому другу, а тот, не замечая этого, продолжал развивать свою мысль.
- Однажды я задумался о зарождении поэзии, о том, какое изначальное явление способно вызвать в человеке ощущение одновременно прекрасное и печальное? И мне на ум пришел образ: вот первобытный человек смотрит в молчании на закат, и видит, как багровое светило медленно скрывается за горизонтом, быть может, за далекими пиками гор или погружается в водную гладь. Опыт подсказывает ему, что после ночи снова наступит день, но… кто мог бы поручиться за это? Не есть ли это высший пример веры, основанной на созерцании прекрасного?
Над столом воцарилось возвышенное молчание, растворявшее в себе даже закостенелый цинизм Герберта. Этот бесстрашный борец за свободу мысли и чувства, этот неугомонный обличитель всякого ханжества сидел теперь притихшим и покорным, как будто в момент наивысшего напряжения, когда он был готов разить невидимого врага, кто-то вдруг нежно погладил его по голове, вернув ему утраченное ощущение покоя. Мы все сидели молча, покоренные простым умением Дэвида Гудмэна дарить людям свет.
Внезапно двери столовой распахнулись, и перед нами предстал дряхлый старик, завернутый в синий халат. Он сразу произвел на меня отталкивающее впечатление – его лицо буквально источало желчь и старческое высокомерие: из глубоких глазниц он смотрел на нас цепким, боязливым взглядом своих водянисто-голубых глаз, спутанные пряди седых волос были зачесаны назад, а тонкие безжизненные губы были решительно сжаты.
- Обедаешь в компании друзей? – проскрипел он обманчиво приветливым голосом, обращаясь к Кеннету Герберту, слегка покачиваясь и опираясь на черную трость. – Может, представишь их мне?
- Отец, - произнес Герберт растерянно, - ты… несколько опоздал к обеду. Ты же знаешь, у тебя постельный режим, и врачи запретили тебе…
- Врачи,… - проскрежетал старик, - запретили… Да что ты понимаешь, мальчишка… Рассуждаешь здесь о добре и зле как заправский философ, среди всей этой роскоши, а сам не чаешь как свести меня в могилу.
За спиной старика появился Хартгроув, и аккуратным жестом взял его за локоть. Однако старик видимо не ожидал этого прикосновения и судорожно взмахнул своей тростью, напомнив увечную птицу, отчего едва не потерял равновесие. Дворецкий не дал ему упасть и медленно вывел старика из столовой, что-то заботливо втолковывая ему на ухо.
Мы все неловко переглянулись, и Герберт произнес сдавленным голосом:
- Мой отец уже давно болен. Как видите.
- Я не думал, что он так плох, - сказал Гудмэн, - но тогда, не лучше было бы отправить его в больницу, чтобы он мог получать там надлежащий уход?
- Он ни за что не согласится, - ответил Гудмэн. – Он считает врачей убийцами, беспринципными мясниками, которые замучают его до смерти ради своих экспериментов.
- Как грустно, - сказала Бетти.
- Действительно, - согласился Герберт, - так грустно, что хочется порой смеяться.
Вскоре после этого наш разговор подошел к концу, и мы с Бетти и Гудмэном попрощались с Кеннетом Гербертом, и покинули его печальный особняк. Помню, он еще спросил меня, нахожу ли я понимание со своими родителями, и когда он узнал, что настоящих родителей у меня нет, то выразил надежду, что это пойдет мне на пользу. Я совсем растерялся перед таким пожеланием, а Гудмэн резко его осадил.

Часть Третья

В течение нескольких последующих недель мы втроем – Гудмэн, Герберт и я – занимались поисками «салемского вампира», как его окрестили газетчики. Впрочем, Герберт предпочитал работать в одиночестве, оставаясь в пределах своей домашней «лаборатории». Медитируя над фотографией Алекса Кроу, он задавал нам направления для дальнейших поисков. Оккультные умения и копия гримуара «Necronomicon» помогли ему выявить ночную природу нашего врага, что заставило нас отправляться на поиски с наступлением сумерек.