Дмитрий_Шепелев все записи автора

 

Тайна человеческих отношений скрыта за семью печатями, мы приобщаемся к ней в момент осознания самих себя, она сопровождает нас в течение всей жизни и провожает в мир иной. Кто может постичь ее? Возможно ли приблизиться к пониманию истинной сути самих себя и разглядеть за внешним образом эту же суть в других?

Меня всегда занимал вопрос о тонкой взаимосвязи между дружбой и любовью, особенно когда речь идет об отношениях  мужчины и женщины. Существует ли подлинно глубокая дружба вне сексуальной связи, на чем основано взаимное влечение и как оно определяет характер взаимоотношений?

Рассказ Дэвида Гудмэна о его дружбе-любви к юной Кэтрин заставил меня обратить внимание на мою дружбу с Бетти Фишер. Мы знали друг друга с первого класса, и проводили вместе много времени, но при этом между нами не возникало романтических отношений. Быть может, это объяснялось той особенной доверительностью, что сразу установилась между нами и всегда оставалась залогом нашей дружбы – у нас не было тайн друг от друга, между нами было абсолютное доверие. При этом, мы не стремились посвятить друг друга во все закоулки наших душ, никто из нас не являлся исповедником для другого. Мы просто дружили и дружим до сих пор, хотя после школы виделись не больше десятка раз.

Возможно ли, что Гудмэн влюбился в Кэтрин потому, что она полностью отвечала его представлениям об идеале женственности? Или она оказалась идеальной моделью для воплощения его романтических фантазий, почерпнутых из книг и фильмов? Если его чувство было настоящим, почему он не мог признаться ей в этом? Ведь подлинная любовь невозможна без взаимного доверия, и не важно, что ты услышишь в ответ – ты просто любишь.

 

Часть Вторая

 

Прошло около месяца со дня той встречи в музее, и за все это время не случилось, кажется, ничего примечательного. Я посещал различные места, общался с людьми, читал книги – в общем, проводил время в свое удовольствие. Но затем наступил июль, памятный июль 1989 года, когда на Аркхэм обрушился сокрушительный ураган. Я все это время был в городе и отлично помню события той ужасной ночи.

Ближе к полудню по радио передали штормовое предупреждение, а к вечеру подул прохладный ветер. В тот день я отправился после обеда в читальный зал Гарвардской библиотеки и засиделся там до закрытия; выходя на улицу, я увидел, что надвигается непогода. Хотя дорога до дома была неблизкой, я почему-то, решил пройтись пешком, ведь я всегда любил дождь, к тому же, у меня с собой был зонтик. Я шагал под звуки шелеста мокрых ветвей, и с каждой минутой мне приходилось все крепче сжимать ручку зонтика, чтобы порывы ветра не вырвали его у меня. Кажется, до последней минуты я не воспринимал эту перемену погоды всерьез. Когда я сворачивал за угол в конце Честнат Стрит, где ветер гудел особенно сильно, у меня над головой что-то хрупнуло, и в следующий момент рядом со мной на асфальт грохнулась стеклянная вывеска парикмахерской, разлетевшись на мелкие осколки. Внезапно на меня налетел порыв ветра такой силы, что я едва устоял на ногах, а зонтик мой вывернуло наизнанку. Тогда я заметил, что улица стремительно пустеет, а высокие деревья раскачиваются, словно тонкие прутики. Вскоре меня обогнал автобус, шедший как раз в направлении моего дома, и остановился на остановке, метрах в десяти впереди меня. Я изо всех сил поспешил к нему, закрывая лицо руками, чтобы не захлебнуться ветром, и успел забраться последним. Я сел у окна и смотрел на улицу, сквозь потоки воды, заливавшие стекло. Когда автобус переезжал по мосту через Мискатоник Ривер, его начало так качать, что я испугался, как бы он не свалился прямо в бурлящую реку. Рядом с кафе «Веселый Феликс» автомобиль врезался в пожарный кран, и фонтан воды бил в небо, как бы соревнуясь с ливнем, низвергавшимся на землю.

Едва я вышел из автобуса, как снова мне пришлось ощутить на себе всю силу ветра, налетавшего на меня отовсюду, словно стремясь оторвать от земли и швырнуть куда-нибудь как невесомую щепку. Вдоль тротуаров бежали ручьи, деревья продолжали извиваться, а небо, тем временем, заволокло тяжелыми свинцовыми тучами с багряными краями. Приближаясь к дому, я обратил внимание, что в окнах не было света, как впрочем, и в других домах по Дерлет Стрит. А затем раздался страшный треск, словно небо рвалось на части, и прозвучал оглушительный раскат грома.

Кнопка звонка не отвечала на мои нажатия, и мне пришлось барабанить рукой по двери. Мне открыла тетя Агата, она стояла в темном холле, со свечой в руке, и выражение беспокойства на ее строгом лице сменилось облегчением. Она проворчала что-то насчет «этой жуткой погоды» и закрыла за мной дверь, в то время как снаружи прозвучал очередной раскат грома, а на полу обозначился искаженный силуэт окна. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я слышал низкий, глубокий рокот, словно исходивший из желудка какого-то древнего монстра. Когда я открыл дверь своей комнаты, гроза ударила снова, и вспышка близкой молнии ослепила меня на секунду. Сменив промокшую одежду, я подошел к зеркальной дверце гардероба, и причесался в отсветах грозы, освещавшей половину моего лица.

В дверь кто-то постучал; это была тетя, она звала меня поужинать. Она передала мне свечку, и мы вдвоем осторожно спустились по лестнице. На кухне чадила тусклая керосинка, оба окошка были занавешены, и алюминиевые черпаки поблескивали в свете лампы. Тетя сняла сковородку с плиты – обозначилось колечко синих язычков – и подала мне свой нехитрый ужин: мясо с картошкой и баклажанами. Сама она уселась у плиты, и торопливо крестилась всякий раз, когда гром ударял особенно близко. Дядя Хэмфри заснул еще после обеда, и к ужину не спустился.

Вернувшись в свою комнату, я подсел к окну, и с интересом стал наблюдать ураган. За мокрыми деревьями, стонавшими под натиском ветра, и островерхими крышами соседних домов, виднелась на горизонте полоска неба странного зеленоватого оттенка, как будто прижимаемая к земле скоплением тяжелых свинцовых туч с багряными прожилками, извергавших один за другим разряды длинных, искривленных молний. Это зрелище завораживало меня, я был полностью им поглощен, и сидел так, буквально не в силах отвести глаз. Кажется, спать я лег только под утро, когда буря начала понемногу стихать.

 

На следующий день, едва проснувшись, я выглянул в окно. Картина разрушений, открывшаяся мне, была поистине чудовищной, хотя и вполне предсказуемой. Большинство деревьев были придавлены к земле, как будто по ним прошлись гигантским катком, другие, не пожелавшие склониться, были сломаны. Крыша одного из соседних домов была частично сорвана, и в образовавшемся проеме был виден беспорядок на чердаке.

Зрелище одновременно подавляло и будоражило меня. Я думал о величии и разрушительной силе природных стихий, и эти мысли подводили меня к осознанию глубинного расхождения между эстетикой и человечностью. Как будто природа сбросила маску благопристойности, и я увидел истинный облик вещей.

После завтрака – тетя тихонько вздыхает, дядя заспан и угрюм, а я рассуждаю урывками о тщетности буржуазного здравомыслия – позвонила Бетти Фишер. Она поинтересовалась с деланным равнодушием о том, как я провел эту ночь, и позвала меня на прогулку по городу; я, в свою очередь, спросил ее, как она поживает, и мы договорились встретиться после обеда. Весь день по радио и телевизору передавали сообщения о жертвах урагана, а мы с Бетти осматривали его живописные последствия, фотографируя наиболее примечательные из них. Возвращаясь назад, я с досадой заметил, что перед нашим домом сломан старый клен.

 

События последующих дней выветрились у меня из памяти, я просто плыл по течению, питаемый впечатлениями от урагана; жизнь города проходила, так или иначе, под знаком траура, который, впрочем, не мешал кипучей деятельности различных организаций.

Возможно, что эта история так и осталась бы ненаписанной, и мне хватило бы одних воспоминаний; но события приняли новый оборот, когда мне позвонил Гудмэн. Его голос выдавал сильнейшее душевное волнение, он сбивчиво говорил о путях провидения, об ответственности перед будущим, которую судьба налагает на него, повторял о демонах своего прошлого, и просил меня приехать к нему, чтобы подтвердить или опровергнуть его опасения. Конечно, я не мешкая отправился к нему, хотя и терялся в догадках о причине его расстройства.