«Подчёркнуто русский художник»

До революции питерец Сергей Судейкин был участником арт-группировки «Мир Искусства» и входил в число организаторов самого модного развлекательного заведения столичной творческой богемы — «Бродячая Собака». В 1917 году, когда в Москве и Питере стало «жарковато», Сергей уезжает в тихий Крым, откуда позже через Грузию в 1920-м бежит в Париж. Там он пробудет всего два года, перед тем как обоснуется в Нью-Йорке, где он сделает успешную карьеру театрального декоратора, попутно иногда подрабатывая декоратором в Голливуде или автором обложки гламурного журнала а-ля «Vanity Fair».

Вероятно, по известности писатель Алексей Толстой, тот самый «красный граф», выигрывает в России в сравнении с Судейкиным, хотя девять картин последнего имеются в Третьяковской галерее. В 1921 году Алёшка Толстой, тогда ещё эмигрант, написал о Судейкине статью в только открывшийся эмигрантский журнал о русском искусстве «Жар-Птица». В ней Толстой рефлексирует о состоянии русского искусства начала 1920-х годов, когда только-только закончилась эпоха «Серебряного века».

Алёшка — это не фамильярность, так его называли ненавистники из эмигрантов, впрочем, всегда признавая его талант. «Алёшка, ё… твою мать! Третий Толстой! Хоть ты, конечно, и сволочь, но талантливый писатель. Продолжай в том же духе!» — напишет из Парижа в 1930-х Толстому лауреат Нобелевской премии Иван Бунин.

Портрет Алексея Толстого пера Павла Кокорина, 1940 год

Толстой изначально склонялся к белым, затем проделал типичный эмигрантский маршрут «Константинополь — Париж — Берлин», по впечатлениям от которого позже он напишет блистательные произведения «Эмигранты», «Приключения Невзорова или Ибикус», «Хождения по мукам». В Берлине он будет сотрудничать со «сменовеховцами» (если очень просто и огульно — белыми сторонниками примирения с красными), и в 1923 году уедет в Москву. Насовсем. Там, в отличии от большинства реэмигрантов Толстой закончит жизнь не с пулей в затылке, а лауреатом трёх Сталинских премий первой степени и, что более важно, другом самого Иосифа Виссарионовича.

Обложка американского журнала для буржуазной богемы «Vanity Fair» с иллюстрацией Сергей Судейкина. Декабрь 1922 года

Но в то время, пока Толстой ещё жил в Берлине, он успел написать статью о своём собрате-эмигранте. Давайте же к ней обратимся.

Климент Таралевич

Перед картинами Судейкина

Передо мной картины Судейкина: вот — чудесный, полный поэзии, радости и юмора, мир старинных пейзажей, дворянских усадеб, хороводов под зелёной синью рощи, жеманных молодых людей, влюблённых в сельских красавиц: оживший мир беспечной прелести и любви, над которым купидон, выхоленный в бабушкиных перинах, натягивает свой лук. Вот — ярмарки, балаганы, петрушка, катанье под Новинским, где всё пьяным-пьяно, где на тройке пролетают румяные купчихи, а курносый чиновник, томясь от вожделения, глядит им вслед.

Вот — жарко натопленные мещанские горницы, кабинеты в трактирах, с окошком на церковный двор, непомерные бабищи, рассолодевшие девки, половые с каторжными лицами, и тот же курносый чиновник утоляет вожделение за полбутылочкой рябиновой. Вот — сказочный мир глиняных вятских игрушек.

Вот — упившийся сладострастием и ленью восток, — Грузия, Персия, Армения. Вот, наконец, портреты современных нам лиц, взятые в какой-то особой, таинственной, жуткой их сущности. Стоишь, очарованный этим несравненным поэтом, насмешником, мистиком, могучим и яростным колористом, и спрашиваешь, — из каких глубин выросло это искусство?

«Чаепитие под машину», 1910-е, Сергей Судейкин

* * *

Для меня рассуждения об искусстве всегда сводятся к одному: искусство (живопись, музыка, поэзия и др.) это — сеть, которою улавливается дух жизни и, уловленный, заковывается в кристаллы звука, слова, краски, формы. Кристаллы эти разрушаются временем, но искусство снова и снова закидывает сеть. По богатству улова судят о богатстве века. Но есть и другое различие в этих уловках вечности: степень их насыщенности вечным, тем, что в искусстве мы называем Красотой. Об этом, в сущности, и говорят, когда говорят об искусстве, или когда по нём судят о современном ему веке.

* * *

Ловцы вечности строят свои формы из хрупкого и тленного материала жизни.

Формы обуславливают содержание: жизнь довлеет над творчеством. Действительно, нельзя кровавый закат насытить радостью ясного утра. В этом трагедия искусства и его неуставаемая борьба с формой, — с жизнью сегодняшнего дня. Только в редкие эпохи счастливого и пышного расцвета жизни искусство современно ей, — тогда оно обожествляет эту жизнь, тогда — улов щедрый и Красота совершенна. Но такие эпохи редки. Обычно взор искусства в поисках формы обращен назад, в глубь отошедшего времени, и чем тусклее современность, тем пронзительнее взор в глубину. Но здесь снова трагедия: давно отошедшие формы прекрасны, но мертвы, их не наполнить вином бытия, как не наполнить истлевшего меха. А то, что живо, — тускло и безнадёжно. Мы только что пережили подобное время в искусстве: десятилетие перед мировой войной.

«Русский зимний карнавал», 1923 год, США. Эта картина Судейкина ушла на торгах Sotheby’s за 650 тысяч фунтов стерлингов

(это реклама? конечно... и вряд ли текст Алексея Толстого - ЮК)

* * *

Связь искусства с жизнью — связь в любви и ненависти одновременно. Связь эта предвозвещена огненным мечом Архангела, преградившего первому человеку райские врата. Мечта о райских вратах — вечная тоска искусства. Оно приковано к жизни, но оно всегда впереди неё, одушевлено этой мечтой. Поэтому искусство всегда веще, пророчественно. Веще и пророчественно не содержание искусства, но само его качество, его окраска. Как по убору птиц, по их полету, мы говорим о весне и об осени, так по убору и взлету искусства мы гадаем о грядущих днях.

«Романс Глинки», 1910-е, Сергей Судейкин

* * *

Я помню, как в 1910 году мы ждали конца мира: хвост кометы Галлея должен был коснуться земли и мгновенно насытить воздух смертельными газами циана. Так за десятилетие перед мировой войной, перед гибелью Российской империи, всё русское искусство, сверху донизу, в смутном предчувствии гибели, было одним воплем смертельной тоски. В живописи была изысканность, сладострастие формы; в поэзии — белая дама; в романе — проповедь самоубийств; в музыке, наиболее ясновидящем из искусств, — пылающий хаос. Поэма Огня — прямое указание на грядущее потрясение мира. Этого мало: последнее поколение «ловцов вечности», в исступлении и смертельной тоске, начали размазывать себе лица похабными рисунками, становиться на голову и кричать, что весь мир кверху ногами. Свинцовая туча надвигалась, покрыла Россию, и Империя, со всей трехсотлетнею культурой, рухнула в бездну. Век был изжит.

* * *

И вот, мы стоим по эту сторону бездны. Прошлое — груда дымящихся развалин. Что же сталося с искусством? Оно погибло? Или его уцелевшие остатки доживают век? Об русском современном искусстве, во всём его объёме, говорить сейчас трудно: оно раскидано по свету и только теперь начинает собираться в ячейки. Но по отдельным частям его, преимущественно живописи и музыке, уже можно провидеть в нём новую кровь, свежую силу: преображение. Не осталось и следа разочарования и упадка. И уже ясно проступают его резкие грани: строгость, сила, простота, утверждение жизни, жажда овладения хаосом. Я повторяю, — ещё рано определять качество русского искусства. Никто не знает, какими дорогами пойдет Россия, каков путь её искусства, но по его окраске, по его взлёту уже чувствуется в тумане грядущего весенний расцвет, а не безнадёжное угасание осени. Так, первые птицы, долетевшие до этого берега из тьмы гигантского пожара, ещё окрашены кровавыми отблесками, но движения их сильны, кровь горяча и голос громок.

(верно "кровь горяча и голос громок - поэтому-то самоубийства"  в романах и "белые дамы" это не было лицом эпохи - лицом эпохи стал Есенин ("классическая форма умерла но ныне в век наш величавый я вновь ей вздернул удила") Маяковский а в прозе - Михаил Булгаков и Андрей Платонов - все космические вершины мирового искусства - ЮК)

«Масленичный петрушка», 1910-е, Сергей Судейкин

* * *

Возвращаюсь к Судейкину. Определить этого поэта-живописца, то русского Ватто, то суздальского травщика, так же трудно, как трудно выразить словом славянскую стихию: какое-то единственное сочетание противоречий. Бывают в России такие лица: строгие, серые, раскольничьи глаза и усмешка рта, не предвещающая доброго. Эти лица не забываются, очарование их волнует. У первого человека, мне кажется, было такое лицо — ясно, как зеркало, отражающее первоначальную и неуспокоенную двойственность души. В этой, гармонически успокоенной, возбуждённой двойственности — весь красочный и фантастический мир Судейкина.

* * *

Судейкину омерзительна современность, — асфальтовая улица со всей своей очевидной логикой, тусклые лица толпы, пыльные одежды. Его глаз пронизывает, как мираж, забытую господом богом прогорклую суету современности, и по каким-то неуловимым знакам, неясным очертаниям творит яркую и радостную жизнь в одеждах прошлого. Вот первое сочетание двойственности: Судейкин весь в прошлом, но он весь живой, радостный, реальный. В нём нет ни капли сладкого яда меланхолии. Современность подсовывает ему асфальтового, прогорклого от скуки чёрта, и он пишет с него пышную, весёлую девку в кокошнике и сарафане, и чувствуешь: она жива, она среди нас, — нужна лишь творческая воля, чтобы, преодолев пыльную завесу современности, снова войти в росистый сад Господа Бога.

* * *

Судейкин — подчёркнуто русский художник. В нём очень выявлена та особая черта, которая простому глазу кажется насмешкой над самим собой: нарисует, например, человек от всей своей душевной взволнованности картину и под конец, где-нибудь сбоку, усмехнётся, нарочно покажет кукиш, — всё, мол, это нарочно… всё, мол, это пустячки. Черта эта — стыдливость, или юродство, или лукавство, или, быть может, ещё не осознанный инстинкт, — лежит в самой основе русского человека. В его жилах текут две крови: прозрачная — кровь Запада и дымная — азиатская кровь. Ещё не умом, но кровью русский человек знает больше, чем человек Запада, но инстинкт его до времени велит охранять это знание крови. Отсюда — лукавство, заслоночки в тех местах, где — вот-вот — откроется провал в вечность, отсюда — юродивое бормотанье Достоевского, отсюда — хитрый, раскосый глаз в уголку каждой картины Судейкина.

* * *

Три периода жизни Судейкина, — он родился в старинной усадьбе Смоленской губернии, юношеские годы провел в Москве, зрелые в Петербурге, — обусловили три основных грани его творчества: романтическую поэзию, реализм и изысканность. Старинная помещичья усадьба насытила его душу очарованием: волнистых полей, покрытых хлебами и пятнами мирно пасущейся скотины; просёлочной дороги, по которой вдали, в облачке пыли, скачет в бричке отставной штабс-ротмистр, спеша куда-нибудь в гости; зелёным сумраком рощи, где босоногие красавицы в цветных сарафанах водят хоровод, а барин с трубкой под дубом глядит на них, ласковых, сильных, пугливых, и не наглядится…

Москва раскрыла ему весёлую, полнокровную, живую реальность. До ближайших к нам лет Москва не поддавалась унынию асфальтового черта: трамваи, семиэтажные дома, автомобили и пр. лишь увеличивали её полнокровие. Никакими усилиями из этой развесёлой деревни нельзя было сделать индустриальный, унылый город. Лихач с непомерным, ваточным задом запускал злого жеребца прямо с Тверской в переулки, на Живодёрку, в такие места, которые могли переварить какую угодно логику, какое угодно уныние. Однажды Судейкин рассказал мне о том, как он пировал за Москвой-рекой, где-то в Девкином переулке, на купеческой свадьбе, — сам Островский крякнул бы от удовольствия, слушая этот рассказ. Лет пятнадцать тому назад в самом разгаре был петербургский художественный период, выраженный в формуле: «Искусство для искусства». Формула эта была страшна и гибельна для малокровных, для творцов без сильного запаса творчества: у них она вырождалась в чистый эстетизм, в кружковщину.

Но Судейкин приехал тогда в Петербург с такими залежами творчества, что эстетическая формула была для него лишь благодетельна: она организовала его талант и придала ему высшее очарование. Судейкин сразу же вышел на европейскую арену.

«Бульварчик», 1910-е, Сергей Судейкин

* * *

Судейкин соединяет в себе два извечных противоречия, две культуры: Восток и Запад. Давнишний спор о путях русского искусства даёт, в лице Судейкина, сильный перевес тем, кто утверждает, что культурная миссия России в соединении двух миров, Востока и Запада, двух враждебных и каждого в отдельности несовершенных миров, влекущихся и не могущих постигнуть друг друга, как два начала — мужское и женское. Россия — их мучительное слияние. Россия сегодняшнего дня — исступленные, кровавые судороги двух слившихся, наконец, миров. Россия будущего — благодать изобилия, цветение земли, мировая тишина. Русскому искусству — венец на пиру. 

Гр. Алексей Н. Толстой

-=-

из дневника Bo4kaMeda .

-=-

теги:

«Подчёркнуто русский художник»,КАРТИНЫ СУДЕЙКИНА * статья Алексея Толстого,КАРТИНЫ СУДЕЙКИНА * Косаговский,: Климент Таралевич