Зима 2003–2004

Я проснулся в бесснежный декабрьский мороз. Увидел самый простой пейзаж, какой только можно придумать. Длинная линия крыши подрезала небо. Окошко выходит на запад. Поздно всходящее солнце окрасило розовым светом плоскость панельного дома. Разом вспыхнули стекла. Этого зрелища мне пока что хватило. Земля поросла неказистыми зданьями, в них живут недалекие люди. Чем меньше их в кадре, тем лучше.

Постойте, постойте… кто проснулся, где, когда? Наверное, здесь и сейчас, судя по тому, что увидел продравши глаза. Надо поскорей дать ему имя. А то он и на ноги не поднимется. За ерундой дело стало? Так пусть его отныне Артемом Балабановым зовут. И да будет ему все по барабану. Это как? Ну по фигу. Вставай, подымайся, рабочий народ. Под лежачий камень вода не течет. Не боись жизни. Гляди как вскочил. Уговаривать не приходится. Не на такого напали. Кто рано встает, тому бог дает. Парень хорошего стройного роста, только лица на нем пока еще нет. Так таки и нет? Вот так вот и нету. Может, появится, когда он начнет действовать. Ждите. Ждите. Ждите.

Это у меня-то, у Артема Балабанова, нет своего лица? ну-ну. Так даже лучше. Пусть мое истинное лицо как можно дольше будет от вас сокрыто. Я прочно стою на обеих ногах, делаю самую  примитивную зарядку. Мне не в лом и не западло. Такие движенья изображали во времена моего детства художники от слова «худо». На картонных плакатах – для пионерлагерей, на стеклянных витринках – для поликлиник. Я еще застал. Не только красный галстук носил – в комсомол успел вступить. Ненадолго забежал. Сейчас вот машу руками, как ветряная мельница.

Ага, ему лет тридцать пять. Ишь разговорился. Ой, у него лицо появилось. Даже очень правильное, почти античное. И простые гимнастические движенья ему идут. На тех стендах у каждой фигуры было нарисовано по многу рук и ног, как у Шивы. Один комплект прорисован как следует, остальные паучьи ручки-ножки пунктиром. Этот человек преломился на стыке эпох, как луч на границе двух сред. Хороший объект для наблюденья и описанья. Фиксируюсь на нем. 

Руками намахался. Теперь сучу ногами. Напоминаю кинохронику тридцатых годов – физкультурный парад. Не хватает только сатиновых трусов. А сам гляжу в окно, где уж погасло огненное отраженье. Гляжу, поскольку ничего иного мне жизнь сейчас не предлагает. Ни скамеек с изящными спинками, ни ажурных решеток, ни стушевавшихся при свете дня висячих фонарей. Все просто. Все лаконично. Стена. The wall. Залитые варом швы. Рамы, тусклые стекла. Редко где провал открытой форточки. Смотрю долго, пока под давленьем моего взгляда одно окно, отделившись визуально от родной панели, не перелетает плавно ко мне поближе. На работе весь день вожусь с психотропным излучателем. Побочный эффект. Двигать глазами стаканы – ништяк. Скоро дом подвину.

Ишь какой прыткий. Держи ухо востро. Как там с роковыми яйцами-то вышло? И где это он с психотропным излучателем балуется? Оборонки вроде все завяли? Все, да не все. Надо провести независимое журналистское расследованье. Чем скорей, тем лучше. Какие у него глаза жесткие. Ой-ёй-ёй.

Мне вдруг показалось – в мое окно заглянули. Это на третьем-то этаже. Так живо показалось. Задернула занавеску, не помогло. Как раз одевалась, чтоб идти. У нас в фирме вообще выходных нет. Можно взять, с вычетом из зарплаты. Мне двадцать семь, все мои быстротечные романы на работе. Не пришлось бы идти по второму кругу. И без того тошно. Занавески будто стали прозрачными под неведомо чьим взглядом. Ощущенье, как во врачебном кабинете. А в голове мысль: не ходи на ближайшую остановку. Поди сразу к магистрали. Через четверть часа выбегаю на нее. Люди какие-то встрепанные. Прислушиваюсь: возле той остановки, во дворе отделенья милиции, нашли пакет со взрывным устройством. Ведь меня предупредили. Тот, кто заглянул утром в мое окошко, – он и предупредил.

Ну хватит, я уже зарядился. И успел поймать чей-то сигнал. @16785y@ku@ Человек шел, будто с комком энергии. Взрывные устройства дают такой фон. Большие партии наркотиков тоже. Совершенно не успев все это прочувствовать, послал в то, подлетевшее ко мне окно сигнал тревоги. Он даже словесно не был оформлен. Что грозит – я бы не смог сказать. Просто пошел приказ: перемени стратегию. Не делай того, что собиралась делать. Не ходи тем путем, каким ходишь всегда. Потом подошел к компьютеру и поместил на рабочий стол ярлык этого окна, которое само о себе напомнило. Размешал кофе и сел смотреть запись событий в том, поднадзорном окошке за последний месяц. Она классная. А он мне не понравился. Его выделим и перетащим в другое окно.

Утром на работе непонятно почему Вадим со мной не пообщался. Он ничего, и я ничего. В одиннадцать вечера увидела его мельком возле дома – входил в соседний подъезд. Не по ошибке, там и остался. Я никак не среагировала. Сейчас так. Можешь – живи в этом ритме, не можешь – выбывай из игры. Хоть бы кто-то задержался, загляделся, что ли, на прядь волос. А чего глядеть. Краска номер такой-то. Стандартный сорок второй размер. Сойдешь с дистанции – шизнешься.

Так, значит, я того парня переместил в шестьдесят девятое окно. У меня в компьютере окна сами пометились номерами квартир. Ее квартира – пятьдесят вторая. Имени пока что программа мне не выдает. Оставим птичку поскучать в одиночестве? Или кого-нибудь подсадим ей в клетку? Поживем – увидим. Захотим – подсадим.

Я оцепенела, жизнь моя застыла. Никто ко мне не подходит, ровно к прокаженной. В голове моей завелись мысли, это похуже вшей. Не хочу быть манекеном для блузки и костюма. Слишком дорого платишь. Все время, все силы за то, чтоб получить бон на очередную недолгую связь. Потом снова на биржу.

Думает, стала белой вороной. Однажды сниму запрет – снова будет расцениваться по классу одежды, прически и косметики. А программа оказалась самоорганизующейся. Где взял? На работе, где же еще. Зашел в локальную сеть и случайно взломал пароль нашего аса Околелова. Он каждый день меняет. Тут сам перед собой решил приколоться – поставил ругательство. И я как раз его набрал. От радости обалдел. Все скачал, разбираться не стал. Понял с ходу – надо кровь из носу вынести. Магнитный контроль на проходной засекает не то что диски, а и дискеты. По счету получаем, в первый отдел сдаем, в их присутствии за негодностью списываем. На стене памятка: пока полосатый халат не одел, тащи все секретное в первый отдел. Сперва я метнул пустой диск с улицы через забор. Дискобол. Потом эту летающую тарелку на территории нашел. Записал программу. Улучил момент перед самым звонком – запустил из окна в приемной директора чуть что не на мостовую. Выскочил через контроль и успел подобрать в сумерках. Нужны хорошие спортивные данные плюс смелость и везенье, чтоб все это получилось. Низко над забором пролетит – взвоет сирена. Близко к забору со двора подойдешь – тоже. Десять раз могли замести. Так вот, программа научилась переводить на монитор изображенье сорок девятого дома с моей сетчатки. Дальше как раз увидал на окнах номера квартир. Отдельные окошки стали увеличиваться, показывать происходящее в комнате, при открытой занавеске, потом при закрытой. Стали слышны разговоры, побежали титры. Пошла видеозапись в мое отсутствие. Постепенно нащупал возможность управлять перемещеньем людей, их контактами. Компьютер штука бездонная. Долго ли коротко ли, в окнах высветились номера телефонов, городских и мобильных, и, наконец, имена-фамилии абонентов. Она – Евгения Щебетова. Началась фиксация телефонных разговоров. После видеозапись с мобильников, не только при разговоре, а всю дорогу. На мониторе – точные координаты, чтоб можно было шарахнуть миниракетой с видеонаводкой. Сравнительно точно работает. Сейчас могу на расстоянье обнаружить взрывное устройство, дать команду на взрыв или предотвратить его. А с Околеловым никто не носится. Сидит, кушает клубничный йогурт стащенной из столовой чайной ложечкой. Рыжий, рыжий, конопатый. Кучерявый, как барашек. Небось, давно отправил свое произведенье в корзину. Шизик с моральными принципами. Подхожу по утрам к своему п/я. Вижу две встречные колоннады, подозрительно глядящие друг на друга. У меня дома лучшая игрушка, когда-либо рождавшаяся в этих глухих стенах. Единственные окна – директорский кабинет и приемная – уставились во двор, не так далеко от забора. Остальные – вглубь колодца. Я обхитрил вас, безымянные зодчие сталинской эпохи. Пленная мысль улетела на волю. А ты попалась в сеть, Женечка. Фьють, фьють. Гуляй по городу. Хорошая актриса, смотришься в кадре. Скоро стану режиссером твоей жизни. Боеголовки на тебя никто не потратит… больно нужно… ВПК не заказывал. У вас вот в шестьдесят пятой квартире обитает подлинный террорист. Кавказской национальности. Зовут Русланом Золоевым. Телефоны: 191-52-35 и 8 (903) 561-05-14. Работал на заводе Хруничева. Очень способный. Квартира начинена взрывными устройствами. Пришлось поставить специальную компьютерную страховку, чтоб тот дом раньше времени не взлетел на воздух. Наиграюсь, потом пожалуйста. Краденая программа все самоорганизуется. Начинаю считывать словесные обрывки мыслей и видеокартинки в их мозгу. У этого всегда перед глазами зеленые горы.

У меня перед глазами зеленые горы. В Москве выхожу из дома уже в сумерках. На звонки по мобильному отвечаю только в людных местах. Так мне кажется безопасней.

Напрасно кажется. Ты на мушке, можно кокнуть в безлюдном месте. Дать команду на взрыв твоей ноши. Счастлив твой мусульманский бог – за тобой слежу я, а не они.

Они за мной пока еще не следят. Видел врага в лицо и узнаю затылком.

Много на себя берешь, абрек. Да, у тебя чутье зверя. Ты живешь поддержкой тесных ущелий, откуда вас не выкуришь. Но случилось непредвиденное. На твой след вышел человек не из ихней банды. Враг и им, и тебе. Всеобщий враг. Оттого и не срабатывает твоя интуиция. В подсознанье не заложена такая модель.

Живу поддержкой тесных ущелий. Скала глядит на скалу. Стоит недвижно горный баран, никто в него не стреляет. Он выбрал место, где можно стоять целый день. Упасть можно только в поток, и тот унесет добычу. Воркуют улары, в них тоже стрелять бесполезно. Стрелять здесь можно врагов, и то из надежной засады.

Абрек в Москве двадцать лет, говорит без акцента и видом почти незаметен. Но ненависть, ненависть! вот у кого поучиться. Его причина проста, моя гораздо сложнее. Двадцать восьмое окно. Оно интересное – там беспрестанно пишет несчастный затворник.

Я пишу без перерыва. Набираю почти отделанный текст даже когда говорю по телефону. Втискиваю ухом трубку в плечо, чтоб нажать Shift одновременно с чем-то еще. Если только можно – нажму вместо этого два раза Caps Lock. Перед сном кладу на табурет у изголовья лист бумаги и карандаш. В темноте пишу крест накрест пришедшее в голову – ведь поутру все сотрется. Посреди чистки картошки записываю фразу мокрыми грязными руками. Повсюду листочки – дерево графомана. Хорошо еще, моего тихого помешательства никто не наблюдает в полном объеме. Засвечены лишь те часы, когда я работаю на балконе в пальто, перчатках и валенках. У меня с некоторых пор своя фабрика грез. То, что предлагают с экрана, меня редко устраивает. Того, что в книгах, мне тоже не стало хватать.

Я, я тебя наблюдаю в полном объеме, аутсайдер несчастный. На тебе моя программа научилась дуриком считывать из чужого компьютера. У тебя вообще никакой защиты. За несколько секунд все воруется. Пишешь чушь, Георгий Еремеев, скажу я тебе. Плетешь вздор, никогда не выйдешь к читателю. Ни в жисть не пробьешься. Смотри на стену моего дома. Вот такая стена перед тобой. Напрасно положил годы жизни. Это все псу под хвост.

Это все псу под хвост. Моей жизни уж не вытащишь, сам загубил. Женя говорит – я пишу для того, чтоб соотечественники меня приняли хотя бы после смерти. Нет, просто жаден до влиянья на людские сердца.

Это какая такая Женя? Живо просмотреть записи двадцать восьмого и пятьдесят второго окон. Ага, незапрограммированное перемещенье. В эту самую минуту на глазах осуществляется. Сейчас мы их выведем из жизни друг друга. Не выводятся. Сбой. Выкидывается крест и предупрежденье: программа сделала недозволенную операцию и будет закрыта. Компьютер выказывает своеволье. А мне без разницы. Евгения с некоторых пор тормозит. Стала равнодушна к деньгам, застолбила себе в фирме свободный weekend. Работает с десяти до семи пять дней в неделю. Бродит по просыпающимся паркам, улыбается ожившим церквям. По вечерам сидит за пультом. Лазит в интернет, еще с чем-то копошится. Пробовал считать начинку ее компьютера. Интернет у обоих, и то не вышло. Выскакивает странная блокировка. Это от меня к ней, наоборот, что-то утекло. В редкий солнечный декабрьский день, когда я ее невольно предупредил о попытке терракта. Она стала для меня малоуязвима. Сам виноват. Не давай слабинки, не отступай от своей линии. Война всем без исключенья.

Артем Балабанов! ну мне, автору скажи – почему? why? Не то я тебе такие выкину кресты, что будут тебе кранты. Не ведет ни ухом ни рылом. Гнет свою линию.

Февраль. Брожу по просыпающимся паркам, улыбаюсь ожившим церквям. Четыре года я была этого лишена, пока с трудом налаживала самостоятельную жизнь. По вечерам блуждаю в интернете, посылаю приветы всему свету. Месяц назад обнаружила – выскочила непонятная программа. На мониторе увидала квартиру печального кавказца, которого встречаю вечерами. У него цивильная непримечательная внешность. Но всякий раз будто кольнет, лишь встречу его страдальческий взгляд. Так вот, во весь дисплей веселая картинка – возится со взрывным устройством. Щелкнула мышкой, чтоб не подглядывать. Что же мне делать с моей программой и его тайной?

Что же делать с моей тайной? Пока на мне лежит груз мести, я не имею права приближаться к женщинам. Эта подошла сама и сказала: «Мы с тобой одной крови – ты и я». Задержался у подъезда, выслушал. Ее прадед был офицер, служил на Кавказе. Влюбился, для него выкрали черкешенку. Правнучка пленницы обещала показать фотографию. Не нужно. Я не черкес, Кавказ велик и многоязычен. Мне нельзя переступать порог женщин и принимать их у себя. Буду исполнять клятву, пока Аллах не освободит. Через несколько дней она насильно показала фотографию во дворе при свете фонаря. У прабабки тоже были прекрасные глаза – в них зияло горе. Я стал выходить из дома в другое время.

Не вижу ето – стал выходить в другое время. Странная программа, невесть откуда индуцировавшаяся в компьютере, пошла настраиваться семимильными шагами. Сейчас уже знаю – таинственного абрека звать Руслан Золоев. Связан обетом мести за смерть отца и двоих братьев, действует в одиночку, но какие-то национальные связи сохраняет. Будет вести подсчет жертв и ждать знамения, чтоб прекратить убийства. Иногда у меня в мобильнике прослушивается его разговор или вдруг на дисплее высвечиваются обрывки мыслей. Он и обо мне подумал – на своем языке. Но программа перевела. Вышло очень поэтично: ее печаль из наших мест. И все. Остальное – о мести. Пару недель спустя у меня на мониторе появилась еще квартира. Сидит пожилой небритый человек. Одет во все шерстяное, странное и рваное. Похож на французского виллана рыцарских времен. Графоман по жизни. Не покладает пера. Пишет, пишет король прусский государыне французской мекленбургское письмо. Но уж когда он в пальто и валенках полез на балкон, я поняла, чья это квартирка. Его торшер горит вечерами под тихо падающим снегом на втором этаже, по правую руку. Бессовестная программа, отметивши мой к нему интерес, немедля скачала все из его компьютера. Георгий Алексеич Еремеев. Прозаик страшно даже сказать какого масштаба. Волосы на голове шевелятся. Послала ему сообщенье, что думаю об этом обо всем. Прочел и очень удивился.

На той неделе сижу, работаю. Вдруг на дисплее высветилась рецензия на мою писанину. Чудеса. Прочел и очень удивился. Компьютер дело мистическое. Скоро будет печатать с устной речи, потом с мысли. Нахожусь в состоянье непрестанного восторга. О содержанье отзыва задумался во вторую очередь. Он тоже восторженный. Ну что ж. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Подписано: Женя Щебетова. Да, это она мне сказала в своем посланье, что ищу посмертно стяжать людское признанье. Нет, нет и нет. Это все игра в одни ворота. Система без обратной связи. Только излучаю. Обогреваю за свой счет мировое пространство.

-=-

смотреть в журнале на малом экране

.ТЕГИ:

Наталья Арбузова проза Зима 2003–2004, НЕУЕМНЫЕ МАТЕМАТИКИ ПИШУТ ПРОЗУ