ЮРИЙ_КОСАГОВСКИЙ все записи автора

 

Наталья Ли ОКНА   ИСТОРИЯ КОРЕЙСКОЙ СЕМЬИ ЛИ В РОССИИ         3 часть     Мать это чувствовала. По тому, как маленькое тельце ребенка уже совсем безжизненно обвисло, поняла, что не дышит, но распахнуть телогрейку на груди и посмотреть у нее не хватало духу. Она настойчиво продолжала прижимать его к себе, пытаясь пальцами впихнуть сосок груди в безжизненный рот ребенка. Губы, носик, лицо младенца были давно холодными. Может, он просто сильно замерз, очень замерз. Надо отогреть, растереть тело. Она просунула руку к ножкам, они были тоже совсем холодные и как-то странно затвердели. Закоченели. Слезы отчаяния, застывшие было в глазах, хлынули вместе с криком. Муж, сидевший рядом, зажал ей рот ладонью, прижал к себе с головой, задушив плач, чтобы никто не слышал. Он понял. Он понял еще раньше, чем она, когда увидел ее отчаянные попытки согреть застывающее тельце ребенка. Но нельзя было, чтобы кто-то узнал об этом, чтобы солдаты не отобрали сына, нужно было дотянуть до стоянки поезда, чтобы хотя бы закопать его, предать земле, чтобы звери не растерзали его. - Мама. Мама, - тихо позвала ее дочь.   Мать словно перестала слышать, видеть, вообще что-либо ощущать. Она сидела так уже несколько дней. С тех пор, как на стоянке средь леса, покрытого снегом, неподалеку от железнодорожной насыпи муж и еще несколько мужчин наскоро выдолбали в обледеневшей земле ямку и закопали ее ребеночка. - Мама! Толику совсем плохо! Он тоже умирает! Мама! – дочь уже громко кричала и трясла изо всех сил мать за плечи.   Это ее словно пробудило, она повернула голову. Мокрое от слез лицо, сведенные ужасом умоляющие глаза дочери. Что же это, как же. У нее же только что умер один ребенок!   Мальчик весь горел. Высохшие потрескавшиеся губы, впалые глазницы, горячее со свистом дыхание из обострившегося носика. Муж держал ребенка, уложив на свои колени. Он держал его так уже не первый день. Вначале пытались отпаивать разогретой талой водой, протирали губы, лоб, шею. Разговаривали с ним. А теперь он уже глаз не открывал, только тяжело со свистом дышал. - Толиииик! Тооооли-ииииик! – уронив голову на ребенка, голосила мама. До хрипоты, не переставая, звала его. И было в этом безысходном крике лишь одно: мольба уйти вместе с умирающим сыном, забыться, нежелание жить, избавиться от невыносимого страдания …   Поезд мчался без остановок. Её бездыханного Толика, обмотанного в тряпки, отобрали солдаты и выкинули с поезда на полном ходу. Тело ребенка ударилось о землю, подбросило наверх, и вновь ударилось, вновь подбросило. А поезд мчался вперед так быстро, что мать даже не увидела, где её Толик упал…   Старики по-своему успокаивали ее, мол, мальчик пошел за младшеньким, чтобы быть вместе, чтобы младенец не был в лесу один, что они теперь вместе и им хорошо.   Могла ли она знать тогда, что ей предстоит пережить смерть еще пятерых своих детей. Один умер от дизентерии весной следующего года, когда казалось, что самое страшное позади: зима в землянке, вырытой почти голыми руками в мерзлой казахстанской степи, куда их привез в конечном итоге поезд. С наступлением весны начали обустраиваться. Выбрались из землянок, из глины и конского навоза лепили саманные кирпичи, как научили их казахи, жители соседних аулов, и строили дома. Засевали обработанные участки земли. Собирали в степи саксаул и заготавливали на зиму дрова. Некоторые в складчину приобретали даже коров. Казалось, больше уже никто не должен был умереть. Но с наступлением тепла то и дело вспыхивали эпидемии: дизентерии, брюшного тифа.   21 августа 1937 года было принято совместное  постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Центрального Комитета ВКП(б) "О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края", подписанное В. Молотовым и И. Сталиным. Согласно краткой преамбуле этого постановления депортация корейцев была запланирована в "целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край". 28 сентября 1937 г.   Совнарком СССР за подписью В. Молотова и Н. Петруничева принял дополнительное постановление "О выселении корейцев с территории Дальневосточного края"; о тотальной депортации корейцев со всех без исключения территорий Дальневосточного Края, включая непограничные, глубинные районы и соседние области.   Белая книга о депортации корейского населения России в 30-40- х годах. М., 1992. В целях оправдания незаконной акции депортации корейцев в ДВК незадолго до ее начала на полную мощь заработала пропагандистская машина, нагнетавшая атмосферу шпиономании. Старт ей дали две статьи, опубликованные в самом главном печатном органе страны - "Правде" от 16 и 23 апреля о японском шпионаже на советском Дальнем Востоке, в которых подчеркивалось, что японские шпионы орудуют в Корее, Китае, Маньчжурии и Советском Союзе и что для шпионажа используются китайцы и корейцы, маскирующиеся под местных жителей.   Анализ рассекреченных ныне архивных документов дает следующие обобщенные сведения относительно технической стороны осуществления перевозки: Эшелон состоял в среднем из 50 людских вагонов, одного "классного" (пассажирского), одного санитарного, одного кухни-вагона, 5-6 крытых грузовых и 2 открытых платформ. Товарные вагоны для перевозки груза и скота наспех оборудовались двух-ярусными нарами и печкой-буржуйкой. В одном вагоне перевозились 5-6 семей ( 25-30 человек ). Время следования в пути из ДВК до станций разгрузки в Казахстане и Узбекистане занимало 30-40 дней. Подсчитано по материалам: Белая книга о депортации корейского населения России в 30-40- х годах. М., 1992,   При учете корейского населения отнимали паспорта, конфисковали охотничье и другое огнестрельное оружие. Широкая агентурная сеть следила за каждым словом и действием корейцев. В дальневосточных государственных архивах сохранились уникальные документы, так называемые номерные спецсообщения о ходе работы по переселению и политических настроениях по районам, подлежащим выселению корейцев.   Белая книга о депортации корейского населения России в 30-40- х годах. М., 1992. 25 октября 1937 г. Нарком внутренних дел СССР Ежов победоносно докладывал в Кремль, что "выселение корейцев из ДВК закончено" и 36 442 семьи, насчитывающие 171 781 человек в рекордные сроки вывезены в Казахстан и Узбекистан. Остальное корейское население с Камчатки и других отдаленных районов, находящееся в рыболовецкой путине, командировках и т.д. предполагалось вывести сборным эшелоном до 1 ноября Пак Б.Д. Корейцы в Советской России ( 1917-конец 30-х годов) М.-Иркутск- СПб., 1995.   Число смертных исходов во время перевозки, включая жертвы трагической аварии одного эшелона, происшедшей в сентябре 1937 г. под Хабаровском, составляет, вероятно, несколько сотен. Точную цифру погибших трудно определить, представляется бесспорным лишь то, что более всего пострадали две крайние возрастные группы: старики и дети. Ким Герман.История иммиграции корейцев. Книга первая. Вторая половина 19в.- 1945г.Глава 3.Переселение на русский Дальний Восток и депортация.   Следующей зимой умер четвертый мамин ребенок, девочка от менингита. В войну умер маленький сын. Дочь Валя умерла в послевоенный голод. Она не должна была умереть. Её назвали так же, как и умершую от менингита девочку. Старики посоветовали. Если назвать ребенка именем уже умершего ребенка, господь оставит ее, потому что одну с таким именем он уже забрал, не поймет, мол, что это другой ребенок. Не получилось обмануть господа.   Последним, седьмым, умершим у моей мамы ребенком, был трехлетний сын. В 51-ом. Мама тогда каким-то чудом отыскала весточку о своих родных, потерянных в депортацию. Узнала, что старший брат ее живет в Узбекистане. Даже адрес раздобыла. Отец отпустил её с ребенком к нему. Там, у родственников, сын её заболел воспалением легких. Умер в больнице. Убитая горем, мама отказывалась возвращаться домой. Отец съездил за ней. С тех пор даже разговоры о маминой родне в нашем доме были запрещены.   Во второй раз попытку навестить своих родных мама предприняла уже в шестидесятые. Я училась тогда во втором классе. В зимние каникулы мы втроем, всей семьей, поехали в Ташкент. Было холодно, в поезде меня продуло, я заболела. Скорее всего, банальное ОРЗ. Но перепуганные родители на ближайшей же станции пересели на обратный поезд и вернулись домой. По возвращении они, боясь потерять меня, последнего своего ребенка, вновь решили обмануть господа. Кто-то им сказал, что нужно найти ребенку еще одних родителей, которых я должна буду называть папой и мамой.   Тогда господь решит, что это чужой, не их, ребенок и не заберет. Выступить в роли моих родителей согласились одна уже пожилая супружеская пара. Жена была кореянка, а муж +китаец. У неё был свой уже взрослый сын, которого я с тех пор обязана была называть братом. Они жили в нашем поселке, даже на одной с нами улице, только в самом начале её, а мы - в конце. Идти к ним было далековато, а навещать их надо было часто, чтобы господь не догадался об обмане. Поначалу мы ходили туда с мамой, а потом я уже сама навещала их. Мне это нравилось, потому что у моего новоназванного папы китайца было всегда немало вкусностей. Он тоже радовался моему приходу, потому что, как я уже позже стала понимать, человеком он был очень одиноким. В СССР попал в связи с репрессиями в Китае, начавшимися в ходе культурной революции Мао Цзе Дуна. Семья у него осталась на родине, женщина, с которой он жил здесь, была непутевой, как говорили сельчане. Часто уезжала куда-то, пропадала по нескольку дней, а иногда и месяцами. Сын ее, сродни матери, тоже появлялся в доме редко. Так вот китаец жил практически один. В кладовой на полках у него всегда было много заготовок, из которых он быстро мог приготовить что-нибудь очень вкусное. Особенно я любила приходить к нему зимой, когда кладовая превращалась в импровизированный морозильник, все полки которой были заставлены ровными рядами разных пельменей: маленьких, больших, продолговатых, круглых, похожих на русские. Он брал меня за руку, молча, потому что по-русски не говорил, подводил к полкам, и я пальцами показывала, каких пельменей я хочу поесть в этот раз.   В углу комнаты всегда стояла большая стеклянная банка, наполненная соленой водой, в которую были опущены яйца. Он доставал ложкой яйцо и варил. Помню их вкус до сих пор.   То ли удалось в этот раз обмануть господа, то ли пожалел он моих родителей, я не умерла, и было у папы с мамой трое живых детей: я, взрослый Костя и уже замужняя дочь Со своей матерью маме всё же удалось свидеться. Через несколько лет после той второй неудачной попытки, отец сам съездил в Ташкент и привёз бабушку. Она была ещё бодрой, гостила несколько месяцев. Очень разговорчивая и общительная, именно она, единственная из всех родных, рассказала историю их бегства от японцев, так она называла тот период своей жизни, в Россию.     СССР.   После войны.     Я родилась в 52-ом. Последний 10-ый ребенок. Накануне родов приезжал Костя. Он закончил институт, осенью собирался жениться. Мама виновато извинялась перед ним, что так вот поздно опять решилась рожать, позоря взрослого сына и дочь. Костя отвечал, что позора никакого нет, что он очень рад. Уезжая, уже с трогающегося поезда, крикнул родителям, стоящим на перроне: - Наташа! Назовите Наташей, если будет девочка!   Несколько лет подряд с весны до поздней осени мать с отцом уезжали на полевой стан. Отец бригадиром, мама кухаркой. Одна кормила всю бригаду. Еще засветло разжигала печь, готовила завтрак, убрав и помыв посуду на речке, вновь разжигала печь, чтобы приготовить обед. И только после ужина отец помогал ей управиться с посудой, натаскать воды и нарубить дров для печи. Раз в неделю он ездил на телеге, запряженной лошадью, за продуктами в ближайший поселок.   Как-то однажды, когда отец уехал в очередной раз за продуктами, двое мужчин устроили свару. Дело дошло до драки. Другие принялись разнимать дерущихся, в итоге образовалась нешуточная групповая драка. Уж не знаю, как отец узнал об этом, но остав ив телегу с продуктами, он распряг лошадь и верхом на ней, взмыленные и он, и лошадь, прискакал на стан. Дерущихся разняли, успокоили. Продукты, брошенные без присмотра в телеге, конечно, разворовали, пришлось компенсировать из своих собственных денег, которых особо и не было, потому что платили бригаде лишь по осени трудоднями. Мама сердилась на отца, по-бабьи пилила: - Осенью свадьба у Кости, денег нет, а ты бросил телегу, прискакал, будто что-то страшное случилось. Ну, подрались, и что? Сами бы разобрались. - Дура ты! Я ж думал, к тебе пристают! – впервые, когда перевалило далеко за сорок, отец признался, что может ревновать жену к другим мужчинам.   Еще утром, растапливая печь, мать почувствовала боль в животе. Накормив людей завтраком, наскоро, как могла, приготовила обед. Терпеть уже было невмоготу. Жестом показав людям, чтобы они поели сами, зашла во времянку, легла. Начались потуги.   Отец послушно следовал её указаниям: принес кипяченой воды в чайнике, разорвав, приготовил простыни. Он столько раз хоронил своих детей, но в рождении ребенка участвовал впервые. Весь покрывшись испариной, он с ужасом смотрел на корчившуюся от боли жену и плохо понимал, что жена не умирает, а рожает. Жизнь и смерть были рядом, а где-то вообще одним единым целым. Подобрав в ладони хлюпнувшее тельце ребенка, он никак не мог понять, про какую пуповину еще говорит ему жена сквозь стон.   И как же отрезать живое, хоть и похожее на кишку! Ножом. Ах да. Ножом. Вот для чего нужно было помыть нож в кипятке. Нитки. Вначале приготовить нитку. Отрезать и перевязать. Как же это трудно. Он справился. У него все получилось. Закутав ребеночка в разорванные простыни, он бережно, боясь уронить, подал его жене, положил на грудь. Опять начались потуги. Жена сказала, послед должен выйти. А он думал опять рожает, думал двойня. А тут какой-то послед. Она была права. Второго ребенка не было, вышел послед, окровавленный кусок. Это и есть послед. Ага. Понял. Завернуть в тряпку и закопать где-нибудь подальше. Что? Не сейчас. Потом, когда люди уйдут. После обеда. А сейчас идти к людям. А да, руки вначале помыть, и переодеться. Ну да, в крови же все. Таким растерянным, беспомощным и послушным мужа мама видела впервые в жизни. Она была счастлива. Ребеночек, лежащий на её груди, родился, чтобы жить. Этот ребенок точно не умрет. Война прошла, и голода нет. Насильственно переселять уже тоже, наверное, не будут. Наташа точно будет жить.   Ужин в тот день отец приготовил сам. А вечером увез жену домой к матери, бабушке десятую внучку, третье живое дитя.   Трудоде́нь — мера оценки и форма учёта количества и качества труда в колхозах в период с 1930 по 1966 год. Заработная плата членам колхозов не начислялась. Весь доход после выполнения плана поступал в распоряжение колхоза. Каждый колхозник получал за свою работу долю колхозного дохода соответственно выработанным им трудодням. Впервые учёт и оценка работ в трудоднях стали применяться в отдельных колхозах в 1930 году. Внедрение трудодня должно было устранить уравниловку в распределении доходов. Фактически же такого изменения в большинстве колхозов не произошло. Так, неправильное нормирование и неправильное установление расценок на отдельные работы приводило в ряде колхозов к тому, что колхозники, непосредственно занятые в производстве (полеводство, животноводство), вырабатывали значительно меньше трудодней, чем колхозники, занятые на административно-управленческих, хозяйственных и подсобных работах. Кроме того, существовала практика произвольного начисления трудодней без учёта качества выполнения работ, а также распределение доходов «по едокам», что в какой-то мере способствовало кризису колхозного производства в 1931—1932 годах, повлекшему за собой голод 1933. При Н. С. Хрущёве известным стало выражение о том, что «Трудодень не может быть признан правильным, объективным мерилом затрат труда на производство продукции». С середины восьмидесятых в ряде публикаций и интервью трудодень был назван исключительно «палочкой» в конторской книге и отождествлялся с неоплачиваемым трудом в колхозах Материал из Википедии — свободной энциклопедии       Бабушка.     Мне было пять, когда бабушка умерла. Ей было тогда под девяносто. По осени мужчины ездили за рыбой. Ловили сетями. Рыбу затем чистили, солили, сушили. Практически в каждом доме были запасы такой подсушенной соленой рыбы, которая зимой в приготовленном на пару виде была очень вкусна с рисом. Вот и мой отец со свояком ездили в тот день за рыбой. Бабушка одна всю ее перечистила и засолила целую большую бочку. Спать легла поздно.   Мама привычно проснулась рано, но немного полежала, потому что знала, что печь еще только растапливается. Это делала каждое утро бабушка, которая просыпалась раньше всех. Зябко потягиваясь, мама вышла в сени, чтобы набрать риса и поставить варить. Но странно, печь еще не топилась, и бабушки не было видно. Приоткрыла дверь в комнату. Дочь всегда спала с бабушкой. - Перенеси ребенка, я еще полежу, - бабушка еще не вставала. - Вам нездоровится? - Нет, просто еще полежу. Наташу унеси.   Мама перенесла спящую дочь к себе, растопила печь и вновь заглянула к бабушке. Она лежала на спине, как-то странно длинно вытянувшись. Бабушка умирала. Тихо. Одна. Без единого звука, без единой жалобы, что где-то болит.   Люди уверяют, что пятилетний ребенок не может помнить сам события, имевшие место в этом возрасте, выдает за собственные воспоминания оставшиеся в памяти рассказы взрослых. Может быть и так. Но я четко помню бабушку.   У нее были большие жилистые и сильные руки. Она сажала меня на колени, обхватывала одной рукой, а другой похлопывала мне ноги, гладила по голове. Юбка и руки были одного цвета. Среди слов, передающих оттенки цветов, нет такого слова, которым можно было бы назвать цвет бабушкиных рук и юбки. Я прижималась к ней телом, вся утопала в ее юбке и больших ладонях. И не было на всем белом свете места, безопаснее, теплее и уютнее. Засыпала, чувствуя, как крепко держит меня бабушка, и как мягко и нежно похлопывают ее большие и сильные ладони по моей спине в такт чуть заметного колебания юбки. А просыпалась на бабушкиной спине, крепко перевязанная большой простыней. Бабушка то наклонялась, то садилась, то вставала, куда-то ходила, а я тихо продолжала дремать, уткнувшись лицом в ее жилистую спину. Следом за ней ходили еще двое. Девочка чуть постарше и мальчик. Иногда мальчик оказывался на моем уровне, то ли бабушка брала его на руки, то ли она что-то делала сидя, но в такие моменты он смотрел на меня очень угрюмо, даже с ненавистью. Да уж, не любила я его. И девочку тоже. Мне зачем-то приходилось делить с ними мою бабушку.   Это тоже были ее внуки, дети дочери, за которыми бабушка присматривала, так же, как и за мной. Но мне разве это было понять тогда. Они жили отдельно, по утрам их приводили к бабушке, а вечером забирали. Их мама была занята новорожденным братиком.       продолжение следует   -=-     .