ЮРИЙ_КОСАГОВСКИЙ все записи автора

 

Наталья Ли ОКНА   ИСТОРИЯ КОРЕЙСКОЙ СЕМЬИ ЛИ В РОССИИ         5 часть       Порознь учиться будут, а вместе какая учеба, детишки пойдут. Не отпустила Соню. А младшая поехала в Ленинград. Поступила в университет на филфак, пошла по стопам отца, хоть и не помнила его совсем.   У Сонечки все хорошо: муж, дети. Она гордилась зятем. Уважали на работе, перевез семью из барака в настоящую благоустроенную квартиру, любил детей, души не чаял в жене. Заботился о ней, теще. А вот Роза до сих пор не вышла замуж, ей уже почти сорок. Сильно это её огорчало. Всех знакомых подключила, нашла таки достойного жениха. Разведен, двое сыновей школьного возраста. Работает в прокуратуре. И даже зовут Костей, как и старшего зятя. Познакомили, сосватали. Поженили. Проводили в другой областной город, куда новоиспеченного зятя отправили на работу. Родился у них сын, которого тоже назвали Юрой, как и сонечкиного сына. Роза тогда позвонила сестре из роддома: - Соня! Я сына тоже Юрой назову! Ты не возражаешь? Понимаешь, он родился 12 апреля, в день космонавтики, ну как же его назвать-то по-другому. - Ну ладно, что мне возражать. Юра, так Юра. Будет у бабы два внука и оба Юры. Юра большой и Юра маленький. Только баба так и не научилась их так называть. Всякий раз, когда рассказывала что- либо о старшем внуке, говорила: - А вот наш Юра… Или и того хуже, частенько сравнивала зятей: - А вот наш Костя… Роза жаловалась Соне:  - Ты представляешь, баба своим Юрой считает твоего сына, а мой будто даже и не родной внук. И твой Костя для нее «её Костя», а мой, вроде, как и не Костя вовсе… Как только Юру отправили в садик, баба вернулась к своему Юре и своему Косте. Здесь были её дом и семья, о которой она по-своему заботилась.   Жили они тогда недалеко от рынка. Баба частенько хаживала на рынок по вечерам к завершению торгового дня. В это время торговцы, убирая со столов, некондицию: подпорченные овощи, фрукты, оборванные верхние листы капусты, отдавали ей, бабушке, ходившей вдоль торговых рядов, бесплатно. Все равно выбрасывать. Баба набирала таким образом увесистую сумку, как-то дотаскивала до дома и, чтобы никто не увидел, (благо и дочь, и зять возвращались с работы зачастую поздно), прятала на балконе.   На следующий день, когда оставалась дома одна, она всё это доставала, мыла, очищала, срезала непригодные части и готовила прекрасный ужин к приходу семьи. Порой Соня обнаруживала на балконе припрятанный бабин контрафакт, строго выговаривала матери, объясняла, что уже нет войны и голода, что они с мужем достаточно зарабатывают, чтобы не питаться отходами с рынка. Как последний аргумент, Соня объясняла: - Мама, я же работаю в школе, тут полно моих учеников, а Костя занимает руководящую должность в проектном институте, ты представляешь, как ты нас опозоришь, если кто-нибудь из моих учеников или костиных сотрудников увидит тебя на рынке,собирающей эти отходы! А Юра с Таней! Ты их хочешь опозорить?!   На бабу такой аргумент действовал. На некоторое время. Потом, по истечению месяца-двух, она вновь отправлялась на свой подпольный промысел. Ужасы, пережитые в войну и послевоенное голодное время, сидели в ней почти на генетическом уровне.   Я закончила институт. После госэкзаменов во время распределения сама попросила дать направление в Мангышлак. У меня недавно умерли родители, оба в один год. Жила с семьей брата, но мне было очень одиноко без родителей, хотелось уйти, уехать подальше, спрятаться, где могу быть совсем одна. Баба узнала об этом вечером и устроила грандиозный скандал дочери и зятю. - Вы оба сдурели! Соображаете, что делаете! Ребенка, круглую сироту, отправляете на край света, в Мангышлак! Я умру, но этого не допущу!   Никогда не знала, что баба может так громко и грозно кричать. Демонстративно хлопнув дверью, она ушла. Был уже поздний вечер. Этой ночью никто в доме не спал. Соня обзвонила всех знакомых и успокоилась только тогда, когда узнала, что мать её у своих дальних родственников. Или знакомых. Главное - не на улице ночью.   Баба вернулась вечером следующего дня. Молча зашла домой, молча подала мне лист бумаги с печатью и подписями. Это было направление. Другое. В Талды-Курганский областной отдел народного образования. Как ей это удалось сделать, осталось тайной.   Старое направление баба потребовала отдать ей, молча разорвала на маленькие кусочки, бросила в урну под раковиной на кухне. Ужинать отказалась. Отправилась спать.   Наутро вся семья проснулась от громких бабиных переговоров по телефону. С Розой, которая жила в Талды-Кургане и работала в том самом Талды-Курганском ОблОНО. Затем баба объявила, что через неделю уезжает вместе со мной в Талды-Курган. Устроит ребенка под присмотр Розы и вернётся.   Соня умерла в 48. От рака. Вскорости Костя привел в дом другую жену. Баба не осуждала его. Не может же нестарый еще мужик жить один. По крайней мере, так говорила. Баба совсем переехала к Розе. Уже взрослые дети, Таня с Юрой, тоже разъехались.   Позже, живя в другом городе с семьей младшей дочери, она изредка приезжала в Алма-Ату. Но к Косте не заходила. Видно, не хватало духу, увидеть его с другой женой в доме, где жила её Соня, где вырастила она внука и внучку, где была её семья, где она была так счастлива.   Иногда по приезде в Алма-Ату, баба заезжала ко мне, словно искала какую-то невидимую нить через меня к так недостающим ей родным: Косте, Юре, Тане.   Моя сестра.   В тесном доме много гостей. Накрытый стол с уже полупустыми объеденными тарелками сдвинут в угол. Маленькое пространство в середине комнаты освобождено для танцев и выступлений. Во главе стола пожилая пара: моя сестра и её муж. Он, уже изрядно подпитый, мучает сидящего рядом гостя. Втюхивает ему философский смысл жизни, предъявляя претензии за дикую несправедливость своей судьбы.   На импровизированной сцене старик-кореец из нашего села, завсегдатай застолий, виртуозно стучит в барабан, выделывая кренделя палочками, поет сатирические куплеты на корейском, то приплясывает, то, закатывая глаза, изображает дурачка. Все хохочут, хотя слышали и видели этот номер уже много раз. В полном разгаре гулянка под названием свадьба.   Свадьба моей почти пятидесятилетней сестры и её вечно пьяного мужа, с которым она прожила уже больше трёх десятков лет. Я смотрю на веселящихся гостей и мою сестру, полноватую пожилую женщину, явно чувствующую себя не в своей тарелке в непривычном для нее нарядном розовом платье. Её рано постаревшее, загоревшее до черноты от постоянной сельской работы лицо сильно напудрено, брови подведены черным карандашом и губы покрашены яркой помадой. Седые вьющиеся волосы убраны по случаю праздника в старомодную прическу сороковых годов. Дополнялся образ черными лакированными туфлями на высоких каблуках.   Невеста. Моя старшая сестра. Первый мамин ребенок. Неграмотная, потому что учиться было некогда, еще ребенком приняла роль старшей, присматривающей за младшими, роль помощницы в нелегком домашнем хозяйстве. Выжившая в войну и голод, потому что не имела права умереть, она подросток, но в семье взрослая, наравне с матерью работала, чтобы приносить домой паёк.   - Давай, Мария, песню! Пой, Мария, - пьяно требовали гости. - Да, Маша, давай!- муж поднял рюмку. Он знал, какую песню она сейчас запоет. Невеста со стаканом в руке сменяет старика-артиста в середине комнаты.   Если на празднике с нами встречаются Несколько старых друзей, Все, что нам дорого, припоминается, Песня звучит веселей. Ну-ка, товарищи, грянем застольную, Выше стаканы с вином. Выпьем за Родину нашу привольную, Выпьем и снова нальем! Выпьем за Ленина, выпьем за Сталина!   Выпьем и снова нальем! – вначале несмело, а затем слаженно и громко подхватывают гости. Раскачиваясь в такт песни, выбивая такт, чем придется: ложками, вилками, ладонями: - Выпьем за Родину нашу привольную, Выпьем и снова нальем! - самозабвенно выводит хор.   После песни пьют за новобрачных. Объявляют танец молодых. Высокий, почти на голову выше своей партнерши, худой пожилой мужчина и маленькая полноватая, рано постаревшая, столь нелепо выглядящая сейчас в своем самом нарядном, наверное, за всю жизнь платье, танцуют в центре круга танго.   Я смотрю на них, меня раздражает это сборище, под названием свадьба, раздражают пьяные гости, я злюсь на свою сестру, которую никогда не видела в таком нелепом виде, с категоричностью подростка не понимаю её, гостей, хором поющих эту ура-патриотическую песню сталинских времен.   Много позже, будучи почти в их тогдашнем возрасте, я вспоминаю ту свадьбу, лица поющих. Совсем старые, чуть помоложе, сельчане-корейцы. Их в поселке семей десять. Прошедшие через унижения, недоверие, ужасы депортации, похоронившие детей и родных, они прижились и пустили корни в чужой стране, которая не хотела их принимать, но с которой они пережили общую историю, выжили в гражданскую, выиграли Отечественную,  выстояли разруху и голод. Поющие не лукавя: - Выпьем за Родину нашу привольную, Выпьем и снова нальем!   Сейчас, через столько лет, вижу их лица, слышу слова той песни. Тогда я этого не понимала, тогда я их не видела. Раздражение вперемежку со злобой кипело во мне. Зачем сестра согласилась на эту дурацкую свадьбу, кому нужен этот фарс!   Это нужно было маме. Маму не могла ослушаться моя уже пожилая, прожившая жизнь сестра. В голодное послевоенное время мои родители отдали её замуж без свадьбы. Не до свадеб было. Мама считала себя виноватой перед дочерью. За то, что без свадьбы выдала ее замуж, за то, что подростком работать заставляла наравне со взрослыми, за то, что уже замужней совсем не могла помочь, за то, что не было у той детей, и за то, что муж её пил беспробудно, и за всю трудную жизнь своей старшей дочери мама считала себя виноватой. Мама просила дочь согласиться на эту свадьбу, чтобы умереть, зная, что справила дочери свадьбу. А дочь никогда не могла ослушаться матери.   Она была удивительно обаятельным ребенком. Большие выразительные глаза, шапка вьющихся волос на голове. Хорошо пела и танцевала. В начальной школе выступала на всех праздниках. В лучшие времена быть бы ей артисткой… Но судьба уготовила ей другую участь. Парой классов начальной школы её образование закончилось. Затем депортация, борьба за выживание на новом месте. Война. Голод.   В трудное послевоенное время она встретила Митю. По высокому молодому парню с аристократически утонченными чертами лица, приехавшему в их поселок мелиоратором, сохла не одна девушка. А он выбрал её. Люди говорили, красивая пара, только уж больно она ростом не вышла.   Вскоре после женитьбы, он увез молодую жену куда-то на север Казахстана, куда его направила партия. Так она и моталась с ним по всей республике, ни кола, ни двора за свою жизнь не нажив. Муж строил оросительные системы полей. Был грамотным специалистом. Его направляли на разные объекты поднятия целинных земель. Сестра с родителями не виделась годами.   Молодая жена никак не беременела. Свекровь ее запилила. Свёкор, муж ее, не вернулся с трудармии. Она одна поднимала детей, нескольких похоронила. Из выживших троих Митя был старшим, и негоже было невестке не родить Мите ребёночка.   Однажды сестра моя не выдержала, ушла от мужа и вернулась к родителям. Мама плакала, слишком тяжелы были бидоны с молоком, которые таскала её девочка на ферме, леденела в стужу, копая землянку в мерзлой земле, слишком часто голодала, отдавая украдкой свой кусок младшим братьям и сестрам. И вырасти-то не смогла, какие там дети.   Бездетна её доченька. Но Митя приехал за ней. Умолял вернуться. Клялся, что никогда не упрекнет её за бездетность. Она поверила, уехала с ним.   Свекровь придумала, как Мите заполучить ребенка. Его может родить другая женщина. Даже нашла сыну такую женщину. Вначале он рассердился на мать. Но потом все же принял предложение, объяснив жене, что делает это ради матери. Муж задерживался вечерами, зачастую приходил лишь на другой день. Вскоре втянулся, появились и другие женщины, стал пить. Домой возвращался пьяным, на упреки жены отвечал ответным упреком, мол, не можешь родить, так и нечего возмущаться. Родила ли ему какая-нибудь женщина, неизвестно, но такой образ жизни стал для него нормой.   Свекровь понимала, что сын спивается, да и перед невесткой чувствовала себя виноватой. Стала спасать ситуацию. Уговорила младшего сына и его жену, у которых было пятеро детей и вот-вот должен был родиться шестой, отдать новорожденного Мите с женой. Те не могли ослушаться мать, и вскоре с младенцем и женой Митя уехал на новые целинные земли. Однако на новом месте привычек своих не бросил. Пил и таскался по женщинам практически всю жизнь. Про него люди шутили, что в мелиорации, женщинах и водке Мите равных нет.   Совсем не до шуток было его жене. Но человек, удивительное существо, привыкает ко всему: нужде, голоду, нечеловеческим условиям жизни, смертям. К сплошному унижению, вместо жизни, привыкла моя сестра. С годами он уже реже пропадал у женщин, видно, нагулялся, чаще возвращался домой, но пить продолжал по-черному.   Жена по звуку его мотоцикла (у него был мотоцикл с люлькой, на котором объезжал поля) точно определяла степень опьянения мужа. Собирала на стол ужин, зная, что он пьян, но в состоянии отдавать отчет своим действиям, или наспех собиралась, выходила из дома и пряталась в огороде, пережидая, пока он уснет, избегая скандала, а порой и побоев, или выходила во двор, чтобы вытащить его, безжизненно обвисшего, из мотоцикла и дотащить домой до кровати. Причем, звук его мотоцикла она улавливала за версту. Порой одевалась потеплее и с фонарём в руках выходила на дорогу. Шла, пока не находила прибитый к обочине заглохший мотоцикл с отключившимся мужем на нем.   Перетащив безжизненное тело в люльку, сама тоже пристраивалась там же, насколько это было возможно, и так дожидалась утра. Бывало такое и зимой, чтобы не окоченеть, периодически бегала вприпрыжку вокруг мотоцикла, а вдребезги пьяного мужа накрывала с головой тулупом.   Из случайно услышанных от мамы или тети слов я знала, что сестра моя много раз пыталась излечить своего мужа от пьянства, ходила к разным бабкам и гадалкам. Однако все бесполезно. Наверное, не было у нее в жизни большего желания, чем видеть рядом с собой трезвого непьющего мужа.   Но был в её жизни такой вот эпизод.   Однажды муж заболел. У него обнаружили злокачественную опухоль. На ранней стадии. Положили в онкоцентр, оперировали.   Сестра ездила к мужу в больницу каждый день. Носила ему домашнюю еду. Он не был тяжелобольным, выходил в вестибюль и принимал передачи сам. Всякий раз она покупала лимонад, выливала из него содержимое, наливала в бутылку водки и проносила ему в больницу. Мама выговаривала ей, что это безумие, что он погибнет. Она же продолжала носить мужу водку в больницу, уверенная, что как раз без водки он умрет, а вот если будет продолжать пить, то поправится.   А он и в самом деле излечился. После операции никогда рецидивов не было. Может, диагноз был ошибочным, опухоль не была злокачественной, или, может, обнаружили её на очень ранней стадии, неизвестно. Но он излечился полностью. Митя в подпитии всем рассказывал, что он пьет всю жизнь, отчего организм его весь проспиртован, то есть стерилен, и потому сам справился с раком. Во всяком случае, сестра моя после этого случая уже не пыталась излечить мужа от пьянства.   Подаренного ей свекровью сына любила до безумия, баловала так, что он рос законченным эгоистом, знающим только слово «дай». Учился крайне плохо, потому что школу чаще пропускал, чем посещал, поскольку мать позволяла дорогому чаду не ходить в школу, если ему этого не хотелось. Более того, в самом трудном подростковом возрасте, мальчик узнал о том, что он у родителей приемный ребенок. Рассказала ему об этом его родная мать, которая когда-то отдала сына, не осмелившись ослушаться свекрови, но по-матерински сильно страдала от разлуки с ним. Сестра моя вынуждена была отпустить Юру на каникулы к настоящим родителям. После поездки он объявил, что уезжает к ним насовсем. Помню, сестра приехала к нам (жили они тогда недалеко от Алма-Аты), плакала навзрыд, рассказывая об этом маме. Жизнь для нее потеряла всякий смысл.   Но скоро Юра вернулся домой. Почувствовал разницу. Здесь он был единственным, которого лелеяли и холили, мгновенно исполняя любое его желание. Там же, кроме него, было еще пятеро братьев и сестер, которым и родительская любовь, и материальные блага, и даже просто еда доставались поровну. Возвратился, вновь вернув мать к жизни. Стал немного мягче. Но эгоизма и привычек полного лодыря не искоренил. Его несколько раз пристраивали в училища, из которых выгоняли за неуспеваемость. В конце концов, он все же закончил одно такое училище. Получив специальность сантехника. Кстати, весьма востребованную.   Я долгое время его не видела. Встретила накануне смерти сестры. Совсем другого Юру. Это был повзрослевший молодой семьянин, отец двоих детей, заботливый и любящий сын. Помню его в машине, на которой мы везли мою сестру, уже находившуюся в коме после инсульта, из поселка в городскую больницу. Везли, понимая, что можем не довезти. Юра был за рулем. Он гнал машину, но при этом старательно избегал кочек и рытвин, стараясь максимально обеспечить матери покой. Периодически, когда давление поднималось до критического уровня, мы останавливались, чтобы сделать инъекцию и дать ей отдохнуть. Юра, мокрый от слез, обнимал лицо матери, с бесконечной нежностью прижимался к ней своим лицом и горячо шептал: - Мама, мама, ты слышишь меня. Мама, ты поправишься. Мама, не бросай меня, Это был уже второй инсульт. Первый случился два года назад, после чего наступил паралич. В это трудно поверить, но муж её тогда бросил пить. Совсем завязал. Выходил больную жену. Она с трудом, но сама передвигалась, могла обслуживать себя. Они жили тогда в двухстах километрах от Алма-Аты, в рисосовхозе, возведенном по решению правительства на пустом месте. Митю направили туда для строительства оросительной системы.      продолжение следует   -=-