ЮРИЙ_КОСАГОВСКИЙ все записи автора

 

Наталья Ли ОКНА   ИСТОРИЯ КОРЕЙСКОЙ СЕМЬИ ЛИ В РОССИИ         8 часть     Лишь со второго захода мне препод пишет, наконец, в зачетке долгожданное «удовлетворительно», чем, кстати, лишает меня ежемесячной стипендии, а значит, и средств к существованию на весь следующий семестр, и весьма недовольно покачивает головой: - Что, сразу со школьной скамьи в институт? - Да, - едва слышно отвечаю, сгорая от стыда и досады за собственную тупость. - Оно и видно! Ну а с какой скамьи поступают в ВУЗы-то!? Не со скамьи подсудимых же. Сейчас бы я так ответила. А тогда верила в победу коммунизма во всем мире и скорейшее наступление всеобщего благоденствия, в ожидании которой пока за отсутствием мяса ели ливерную колбасу. Я, кстати, совсем недавно обнаружила, что иностранцы не знают, что такое ливер.    Это не печень, как следовало бы по этимологии, а потроха животного, то есть все, что в отдельности в пищу не употребляется, перемолотое с солью и, наверное, специями, затем подвергнутое горячей обработке. Был ливер говяжий, свиной, ливер птицы и т.д. Я часто задавалась вопросом, если есть потроха животных, то по логике вещей и мясо тоже должно быть. Где же оно? Почему только ливер в магазинах? Мясо-то куда девается?   Закончилась последняя пара, студенты голодной толпой высыпали из аудиторий на улицу. Прямо во дворе у ворот института продают пирожки с ливером. В воздухе горячий аромат жареного теста. Толпа накидывается на них. Досталось не всем. Я в числе тех, кому не повезло. Вернее, очень повезло. Всю ночь скорые увозили студентов из общежития в больницу с приступами неукротимой рвоты и поноса. Наутро наша студенческая столовая, обслуживавшая несколько общежитий, была закрыта санэпидстанцией на карантин. Через неделю открыли. Кишечных бактерий не обнаружили. Госпитализированных с инфекционной больницы выписали. Констатировали факт массового отравления несвежими продуктами. Дело замяли.   А для нас не было секретом, как эта начинка, называемая ливером, изготавливалась в нашей столовой. Очень просто. Все остатки не съеденной накануне пищи наутро пропускались через мясорубку,  пережаривались и получалась масса, которую, кроме, как ливером, не назовешь. В меню столовой  пирожки с ливером были всегда. Дешевые, мы их с удовольствием ели. Правда на вкус они всякий раз были чуточку разные, то с привкусом печени, то овощей и томатной пасты, то больше на перемолотые  макароны смахивали. В зависимости от того, какое меню было в предыдущий день. По пятницам начинка пирожков с ливером отдавала рыбой. Во всех заведениях общепита в Союзе четверг был рыбным днём.   Во второй половине месяца у большинства из нас от стипендии уже ничего не оставалось, и даже пирожки с ливером были не по карману. На пятерых, проживавших в комнате общежития, мы вскладчину покупали одну булку черного хлеба за четырнадцать копеек, резали его на тонкие куски, натирали чесноком и посыпали крупной солью. Уплетали за обе щеки. Чеснок присылали девочкам родители в посылках. Нине Келлер иногда родители присылали посылкой сало. Ну, это было вообще пиршество! Хлеб, натёртый чесноком, да еще сверху тонкий пластик сала!   Был еще один предмет, который мы не любили всеми фибрами души. Атеизм. Но посещаемость лекций по атеизму была стопроцентной. Тщедушный, полысевший, неопределенного возраста преподаватель забегал в аудиторию, поправлял причёску, а она у него была весьма тщательно обдуманная – специально отрощенная жидкая прядь оставшихся сзади волос, была искусно зачёсана наверх и намотана по окружности всех площади лысины. Завершающим штрихом прически был самый кончик пряди, нарочито небрежно спадавший на лоб, что, видимо, должно было создавать впечатление густой шевелюры. Нам всегда было интересно, как всё это держалось, не разваливаясь, на гладкой скользкой лысине… Ну, по крайней мере, для студентов, занятых созерцанием этого парикмахерского шедевра и усилий её владельца сохранить его на месте, время нуднейшей лекции проходило не очень тяжко.   Сбежать с лекции никто и не пытался, потому как это было сродни самоубийству. Пропустившему без уважительной причины хотя бы одну лекцию по атеизму сдать экзамен было невозможно.   Поправив прическу, препод пронзительным блеском очков оглядывал аудиторию, открывал журнал и начинал перекличку: - Адибаев. - Здесь. - Болтыш. - Здесь. - Ваганова. - Здесь. Сразу после переклички безо всякой паузы преподаватель называл тему лекции. Мы, уже привыкшие к его манере, так и не научились понимать, в какой момент объявлялась тема. Происходило это так: - Мун. - Здесь. - Мусин. - … - Мусина нет. Темирбаева. - Здесь. -Мусинупередайтеесликследующейлекциисправкуне принесеткэкзаменунедопущуиудаизм.   Затем наступала небольшая пауза, пока он открывал свои записи к лекции, студенты брали ручки, усаживались поудобнее, чтобы максимально правдоподобно делать вид усердного конспектирования лекционного материала, готовясь к привычному созерцанию его головы и рук, осторожно проверяющих сохранность прически в течение всей лекции. В принявшей Христа тысячу лет назад православной Руси с приходом Советской власти Бог был запрещен. Мы в него не верили, мы с ним боролись. Один из преподавателей, читавший нам лекции, кажется, по введению в литературоведение, заходя в аудиторию после лекции по атеизму и столкнувшись в дверях с уходящим лектором-атеистом, сказал нам как-то, улыбаясь:   - А вы не пробовали спросить у него, с кем он борется, если бога нет? Затем, не замечая времени, мы слушали про «период» как художественный прием, лермонтовское «Когда волнуется желтеющая нива» в качестве классического примера художественного «периода» … Тогда расходятся морщины на челе, И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога. Лимбаев.   В общежитии я жила на первом и втором курсах. Тогда мой брат сдал свою квартиру в микрорайоне, чтобы потом на работе получить другую, лучшую, в строящемся от НИИ жилом доме, и два года жил с семьей в съемной квартире.   Новая квартира была роскошной. Огромные комнаты, широкий коридор, просторная кухня. Мы раскидали по разным комнатам имеющуюся мебель, она потерялась в пространстве. Квартира казалось пустой, даже эхо гуляло. Брат мой к тому времени был руководящим специалистом солидного НИИ, по проекту которого строился завод в Магдебурге, и Костя, как руководитель проекта, часто ездил в командировки в Германию.   Жена его, Софья Васильевна – уважаемый педагог со стажем, чьи ученики становились победителями олимпиады и в выпускных классах являлись студентами заочной математической школы при МГУ, модной и весьма престижной в то время государственной программы. Но накоплений у них не было. Позволить себе новую мебель, чтобы обставить квартиру, они не могли. Детей не баловали, воспитывали в строгости, однако против желания ничего не навязывали.   У Юры в детстве при поступлении в музыкальную школу обнаружили абсолютный музыкальный слух и определили в класс скрипки. Но ему это не нравилось. Родители разрешили музыкальную школу бросить. А подростком он увлекся гитарой. Часами мальчишки из соседних домов бренчали на гитарах, мурлыча в нос песни собственного сочинения. С ними Юра научился играть на гитаре, весьма неплохо пел. Очень хотел гитару. Сказать родителям об этом не смел.   Однажды сообщил нам с Таней, что кто-то из старших мальчиков из соседнего двора продает свою старую гитару. Совсем недорого, за 8 рублей.   Моя ежемесячная стипендия составляла 16 рублей. Вечером в день стипендии половину суммы я отдала Юре, согласовав это предварительно с Таней, потому что он, получив такой подарок, мог и на гнев родительский нарваться. Юра тут же выбежал из дому и через некоторое время вернулся сияющий от счастья с гитарой в руках. Лучше сказать, что это когда-то было гитарой. Вся потрескавшаяся, грязно потертая, по всему периметру корпуса заклеенная синей изолентой, музыкальным инструментом называться могла с большой натяжкой. На этой гитаре Юра играл года два.   В июне после юриных выпускных экзаменов мы с Таней были в ЦУМе, чтобы купить ему какой-нибудь подарок в связи с окончанием школы. В отдел музыкальных инструментов завезли гитары. Потрясающе красивые. Темно-бордовые, лакированные, с возможностью подключения к электросети. Двух видов. Дорогущие. По 56 рублей обычной формы и с корпусом немного необычной формы по 74 рубля. За ужином Таня рассказала об этих гитарах. Никто, даже Юра, никак не среагировал. Всем было понятно, что вещи ценой, равной почти месячной зарплате, мы купить не можем.    Прошло несколько дней. Юра собирался на выпускной вечер. Ждал родителей, чтобы пойти в школу вместе. Они немного запаздывали. Вошли в квартиру, держа в руках новую гитару за 56 рублей! Юра вначале оторопел от неожиданности, потом бросился к матери, обнял и расцеловал её, чего никогда ранее не случалось, потому что Софья Васильевна не признавала сюсюканья с детьми, не обнимала, не целовала их. Эта гитара, грандиозный мамин подарок, у Юры сохранилась до сих пор. Мой брат не любил картошку, говорил, что в войну объелся мерзлой картошки. Соня отвечала на это: - Если бы мы с мамой и Розой ели мерзлую картошку, считали бы, что в войну голода не было!   Страшное ли голодное детство дочери арестованного врага народа, в силу ли характера, Софья Васильевна была очень строгой, не терпела никаких излишеств. Мы с Таней уже были студентками, а позволить себе косметику боялись. Собираясь в кино или просто на прогулку с подружками, мы украдкой красили ногти, затем, перед возвращением домой, стирали лак ацетоном.   Брата направляли в США на какой-то научный симпозиум. Подготовка документов продолжалась не один месяц. Только к фотографу он сходил уже несколько раз. То ракурс не тот, то уши под разным углом, переснимали, подперев одно ухо спичкой. Затем начались собеседования в разных инстанциях: от районного райкома партии до горкома и выше. Однажды, придя с института, я почувствовала напряженную тишину в доме. Брат что-то вполголоса обсуждал с женой в своей комнате. Оказывается, в результате многомесячной подготовки документов и проверки на надежность брату предложили на время поездки сменить фамилию. В паспорте должна была стоять казахская фамилия Лимбаев, вместо корейской Ли. Костя отказался. Не только от поездки. Отказался продолжить работу над почти готовой уже диссертацией, по теме которой и был приглашен на международный симпозиум, поскольку диссертация содержала какую-то новейшую разработку в области химического машиностроения. Давно минувшим эхом репрессий вдруг обдуло, отрезвив, напомнив, кто есть кто.   Мне тогда было непонятно решение брата не ехать, непонятно напряжение, наступившее в доме ни с того, ни с сего, как мне казалось.   Много лет спустя, уже в восьмидесятые, мне тоже пришлось испытать нечто похожее. Я была депутатом районного Совета, работала в исполкоме. Должна была быть утверждена в должности заведующей одного из отделов исполкома. Номенклатурной должности. Прошла все собеседования, заполнила кучу анкет, получила все необходимые положительные характеристики и рекомендации. Перед заседанием райкома партии вызвал меня первый секретарь, спросил, почему я не сменила фамилию в замужестве и предложил сделать это срочно. Мою корейскую фамилию Ли я должна была поменять на казахскую фамилию мужа. Все-таки не может стать кореец номенклатурной единицей райкома КПСС. Негласно, но не может. Я отказалась. Мне казалось, если соглашусь, предам память отца, матери, всех моих родных. Правда, в должности меня все же утвердили. В воздухе витали перестроечные настроения.     Невада - Семипалатинск.   По окончании института я впервые покинула родных, уехала из дома брата, где жила после смерти родителей. Началась самостоятельная взрослая жизнь. Мне только что исполнилось 20 лет.   Школа имени В.И.Ленина в колхозе имени В.И.Ленина, куда меня стараниями тёти Розы по настоянию бабы, её мамы, направили молодым специалистом, была примечательна тем, что являлась русско-казахской. В казахских классах учились дети казахов, а в русских - на 99 процентов немецкие дети, чьи родители тоже не по своему доброму желанию попали в свое время в казахстанскую глубинку. Немцы составляли почти половину населения колхоза. Они сохранили родной язык, дома говорили на немецком, в школе их дети – на русском, а на улице и общественных местах языком общения был казахский. Вопреки установкам коммунистической партии и правительственной политике, немецкое население колхоза было верующим. Об этом в школе меня, молодого педагога, которому предстояло работать с их детьми, в обстановке строжайшей секретности предупредили. Их называли бабтистами. Они не разрешали детям вступать в ряды пионеров и комсомола. Само слово бабтист для меня тогда звучало дико, отдавало невежеством, средневековьем каким-то даже. Я напряглась.   Потом, работая с детьми бабтистов, я поняла, что это обычные нормальные люди, приветливые, умные, трудолюбивые, очень пунктуальные и чистоплотные. Можно было пройти по улице колхоза и совершенно безошибочно определить, где живут немцы, а где - казахи. Чистенькие, добротные, свежевыбеленные немецкие дома были огорожены аккуратными окрашенными заборами. Перед калиткой, прежде, чем войти во двор, хотелось разуться. Так чисто было во дворе.   Если же взору открывался двор, заросший сорняком, безо всякой ограды, и дом без следов покраски или побелки, там жила семья казахов. Прямо во дворе стоял кое-как сооруженный из камней или подручных материалов, обмазанный глиной очаг, сарай и другие хозяйственные постройки. Узкая тропинка в ширину человеческого шага, вытоптанная в траве, соединяла все имеющиеся приспособления во дворе с порогом дома и улицей. Тут же, в траве, ни от кого не запертые - домашняя утварь, овощи, готовая пища. «Заходи, бери, не хочу» - так в народе говорили про казахов.   Открытые, ленивые, добродушные, готовые принять всех, поделиться, накормить, приютить. Может, с учетом именно этой национальной особенности в разные годы Советское правительство высылало в просторные казахские степи всех неблагонадёжных: немцев, корейцев, балкарцев, курдов, чеченцев, турков-месхетинцев, уйгуров, дунган, греков, евреев. Казахи принимали всех, делились тем, что есть. Заходи, бери. Оставайся, если некуда идти.   Тогда, поздней осенью 37-ого, корейцам, выгруженным в голой мерзлой степи, казахи приносили кирки и лопаты, чтобы долбить для землянок мёрзлую землю, одеяла и одежду, чтобы укрыть и одеть детей, научили собирать саксаул, чтобы жечь его и обогревать хоть немного землянки. В стужу за несколько километров из соседних деревень казахи, закутав поглубже за пазухой бурдюк с молоком, чтобы не сильно остыл, несли корейцам, поили их отощавших полуживых детей.   Тотальной депортации в СССР были подвергнуты десять народов: корейцы, немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары и турки-месхетинцы. Из них семь – немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы и крымские татары – лишились при этом и своих национальных автономий. В той или иной мере, депортациям в СССР подверглось еще множество других этнических, этноконфессиональных и социальных категорий советских граждан: казаки, «кулаки» самых разных национальностей, поляки, азербайджанцы, курды, китайцы, русские, иранцы, евреи-ирани, украинцы, молдаване, литовцы, латыши, эстонцы, греки, болгары, армяне, кабардинцы, хемшины, армяне-"дашнаки", турки, таджики и др. РИА Новости http://ria.ru/society/20091114/193419498.html#ixzz3cKyCxq6S   Так получилось, в последующем мне пришлось немало поездить, пожить в разных  уголках СССР. В приэльбрусье мы с мужем убежали от моих и его родных, возражавших против нашего брака. Почему туда? До куда хватило денег. В аэропорту мы купили билет до Минеральных Вод, там уже на месте сориентировались, сели в автобус до Нальчика. В горОНО нам посоветовали ехать в Тырныауз. Мол, там требуются учителя в школу. Тырныауз, в переводе с кабардинского - ущелье ветров, великолепен по красоте и своеобразию. Город сосредоточен по одной главной длинной улице, извивающейся вдоль горного ущелья. Горы по обе стороны улицы так высоки, что солнце выглядывает из одной не с рассветом, а поздним утром и еще до наступления темноты уже прячется за другую. Светло, но солнца не видно.   Левая гора вся в зелени, покрыта смешанным лесом. Густая зелень приземистых деревьев обрамляется остроконечными узорами устремленных ввысь хвойных по всей длине горных вершин на фоне бездонной синевы неба. Завораживает, впечатляет и давит, потому люди на улице, внизу в ущелье, под этим огромным великолепием кажутся малы и ничтожны, как букашки.   Другая, правая, гора каменно-высохшего цвета без единой растительности на ней. Но именно она есть главная достопримечательность города. В её недрах вольфрамо-молибденовые породы, шахты, добывающие руду, из которой выплавляется металл для космической отрасли. В войну шахты взорвали, уничтожили, чтобы фашисты не могли вывозить руду. После войны понадобились десятилетия, чтобы восстановить разрушенное.   Здесь всё дышало войной, давно прошедшей войной, в которую мы победили, которая не стиралась в памяти людей. В горах ли, прямо на улице, всюду встречались большие и маленькие, порой совсем незаметные, обелиски. У каждого из них лежали цветы. Уже завядшие, свежие, только что принесенные, стоящие в воде в стеклянной бутылке из-под молока. Практически у каждого жителя этого маленького многонационального городка в горном ущелье: кабардинца, грузина, армянина, осетина, даргинца, русского, были родственники, лежавшие под одним из этих обелисков. Я - потомок неблагонадежных корейцев, чьи отцы и деды не воевали, погибали в трудармиях, матери, бабушки и сёстры не выносили раненых из поля боя, до смерти трудились в тылу, поставляли продукты на фронт, сами умирая от голода. Мои родные были переполнены нечеловеческими страданиями, смертями. Но при всем при этом от моих родных не веяло фронтом. А здесь был фронт. Здесь погибали на поле боя. Я, конечно, читала и видела в фильмах немало о войне и фронтовых битвах. Здесь я этот фронт почувствовала. В мирном городе, улице вдоль красивейшего глубокого горного ущелья.       продолжение следует   -=-       .