Да, и кстати, еще об этом сказано только в Известиях.

Личность Валерия Дранникова меня очень заинтересовала. Жалко, что я его не знала, не была с ним знакома.

Мне вот этот материал тоже понравился:

«Старкоры»: храм Дракона
Алексей Яблоков · 15/12/2009
Скопируйте код и вставьте в свой блог
«Старкоры»: храм Дракона

Валерий Дранников: «Я единственный в советской печати журналист, который через 19 лет вернулся в журналистику уже в пенсионном возрасте и состоялся снова»

Дальше ›

Валерий Дранников: «Я единственный в советской печати журналист, который через 19 лет вернулся в журналистику уже в пенсионном возрасте и состоялся снова»
© ИТАР-ТАСС

Валерий Джемсович Дранников был первым, кто заговорил со мной в редакции журнала «Большой город». Меня привели к нему за руку и поставили одесную. Из его облика я запомнил только золотые очки. Читать!
Обращение редакции OPENSPACE.RU
Beat 2010
Уикенд украинского искусства в Перми: впечатления Дениса Бояринова
Как поставить на сцене «Книгу о вкусной и здоровой пище»
Канн-2010: лучшее
Они разговаривали шершавым баритоном и источали легкий запах коньяка. В последнем, впрочем, не уверен. Что-то они точно источали.
— Что ты умеешь? — спросили очки.
Я, признаться, рассчитывал на должность редактора отдела, но на всякий случай сказал, что умею писать рецензии.
— Ну давай, напиши рецензию, — согласились очки и глянули куда-то вниз и вбок. — В понедельник пришлешь?
— Да я и завтра могу, — заторопился я.
Дранников помолчал, а потом негромко спросил:
— Значит, ты хочешь, чтобы я из-за твоей рецензии на работу в субботу вышел?

Второй памятный контакт состоялся зимой, после сдачи очередного номера. Вышли мы с ним из здания «Афиши» и бок о бок ловили такси на Тверской. Был шестой час утра. Валерий Джемсович возвышался ровно по диагонали от памятника Пушкину и хмурился. Казалось, что-то ему не нравится в великом поэте. И стоял Пушкин, как-то по-дурацки избоченясь, и глядел жалостно, и голуби, несмотря на зимнее время, его не украшали. Сам-то Дранников явно превосходил поэта чугунной прямотой осанки, непреклонностью головы, непокорностью кудрей, на которых никогда не таял снег.
— Какого хера ты деньги на такси тратишь? — обратился он вдруг ко мне. — Полчаса бы подождал в редакции, и метро откроют.
Пока я обдумывал его слова, он сел в подъехавший автомобиль, помахал рукой и исчез во мгле, которая разлучила нас на целых восемь лет.

И вот теперь мы сидим в маленьком кабинете спецкоров газеты «Гудок». Валерий Джемсович по-прежнему при галстуке и в золотых очках. То и дело у него звонит телефон, прибегают какие-то люди, даже пару раз приходили мужчины с телекамерой. Но Дранников бесстрастно дымит сигаретой и, как будто мы с ним не в окружении спецкоров, а где-то на берегу Желтой реки, говорит о ремесле, которому посвятил почти сорок лет своей жизни.

Что такое речь Валерия Дранникова? Вообразите себе благоуханный, цветущий сад. Круглый год там шелестят травы метафор, буйно шумят кроны олицетворений, в которых то и дело пропоет золотистая гипербола. Ветви гнутся под тяжестью тугих и сочных обобщений. Солнце иронии вечно в зените, и нет от него спасения, кроме как у мраморного кувшина, что стоит в самом центре сада. Из бесстрастного мрамора извергается прозрачная, искристая влага истины, которая доступна любому желающему. Да хоть бы и вам.

Спросите Валерия Джемсовича о начале его карьеры. Вы будете поражены. Как привольно и широко льется его речь, сколько историй обрушит он на вашу легкомысленную голову. Расскажет, как его обвинили в том, что он сменял комсомольский билет на японскую зажигалку. Как в связи с этим он трижды поступал на факультет журналистики. Как пригрозил декану журфака, что разобьет его хрустальную чернильницу, если тот его не примет. Как работал культоргом на ВДНХ. Как семь лет провел в «Московской правде», постоянно ругаясь с начальством. Как после запуска Гагарина в космос первым брал интервью у его родственников, и брат великого космонавта спрашивал его, Валерия Джемсовича, будет у Юрки стоять после этого полета или не будет.
— Ну, стоял-то у Юрки прекрасно, — непременно добавит Валерий Джемсович. И если вы не будете перебивать, тут же расскажет вам поразительную историю из личной жизни майора Гагарина.

Но все это легкая разминка. Дело в том, что после работы в «Московской правде» Валерий Дранников попал в газету «Гудок», чьи седые стены еще помнили Ильфа и Петрова, Олешу, Катаева, Булгакова.

— Ильф и Петров писали говно, — осадил мой восторг Валерий Джемсович, — плохие у них были заметки. Но не в этом суть. В 70-е годы у меня было несколько путей. Либо работать на советскую власть, либо уйти в диссиденты, либо как еврею отваливать. Я выбрал первый вариант: меня удержал Домжур, где все тебя знают, всегда нальют. Так что я пошел в «Гудок», спецкором отдела пропаганды. И там, в «Гудке», фактически создал отдел спорта. Стал звездой и любимцем министра транспорта СССР Бещева. Он стал читать «Гудок» не с первой полосы, а с четвертой, где стояли новости спорта! Я ночью ездил в Останкино смотреть прямые эфиры с заграничных игр, чтобы к утру первым написать заметку. Мне выписывали министерские премии — 100 рублей. У меня даже было право засылать заметки, минуя цензуру, их видел дежурный редактор только в подписной полосе.

Закончилось это так. В «Гудок» пришел новый редактор Воробьев и стал Валерия Дранникова ненавидеть. Тот напишет репортаж на триста строк, а ему оставят место только на тридцать. К тому времени Дранников уже был выдающимся мастером, а потому уместил заметку в положенные тридцать строк, попутно создав в последних строчках акростих: «Воробьев — говно». Дело дошло до комиссии со Старой площади, и Валерий Джемсович, как он сам говорит, «на всех обиделся и ушел из журналистики на целых 19 лет». За это время он создал кооператив «Символ», который первым в СССР начал выпускать майки с символикой. «Блузоны», как он их называет.

Ну а дальше кристальная влага, бьющая из мраморного кувшина, обрастает языками пламени, наливается титанической силой, превращаясь в огненную лаву. Спецкоры «Гудка», которыми руководит Валерий Дранников, знают об этом и смирно сидят на своих стульчиках, чтобы их случайно не задел кусок пылающей речи. Гай Валерий Джемсович устремляет в мою сторону огнедышащий поток имен, фактов, цифр. И я чувствую себя бледной помпейской фреской.