_ОСОКА_ все записи автора Журнал "Сельская молодежь", май 1992 года.


ПАРАЛЛЕЛЬНО ПУТИ ЧЕРНЫЙ СПУТНИК ЛЕТИТ…
Мартиролог российского рок-н-ролла пополнился еще одной жертвой извечного лозунга «жить быстро, умереть молодым». Янка Дягилева, «новосибирская Питти Смит», как прозвали ее досужие журналисты, 9 мая 1991 года бросилась в реку.
Трудно писать о Янке. Никогда не мог представить себе, что ее не будет. Таким, как она, умирать нельзя — и именно такие умирают. Я видел ее один раз в жизни. Я никогда не слышал, как она поет — «вживую», конечно. Все, что я знаю о ней,— обрывки досужих тусовочных разговоров и кассета, заезженный «Макселл» с магнитофонным альбомом, записанным Янкой с музыкантами из тюменской «Инструкции по выживанию» под псевдонимом «Великие Октябри». Назывался он «Деклассированным Элементам». И этого всего мне хватило, чтобы уяснить себе: наше счастье, что она есть, потому что такие, как она, появляются один раз за много-много лет, и еще раз наше счастье, что за эти десять лет у нас появились СашБаш и Янка.
Появились — и ушли от нас. Неуклюжи все слова, которыми пытаешься говорить о том, кем и чем была для нас Янка. Можно произвести музыковедческий разбор ее песен, но это не даст ничего для понимания Янки. Можно попытаться проанализировать ее тексты, но разве это что-то меняет? Она никогда не давала интервью, говоря о том, что сама о себе она не может сказать ничего. Настоящая — когда пою, говорила она. Думается, это было правдой — иначе почему эти песни проникали в сознание людей, далеких от структур андеграундного рока? Как только Янкин голос начинал звучать из недр магнитофона, люди замирали и сидели молча. Янка зачаровывала своей непритворной искренностью и болью, подбором слов, таких же обычных, как те, которыми мы с вами пользуемся каждый день. Главное — правильно расставить слова, сказал кто-то. Янка это умела. Звучание Янкиного альбома идет оттуда, из-за бугра, как, в сущности, и все, связанное с рок-музыкой, да и немудрено — продюсер альбома Егор Летов (о нем — чуть позднее) считается одним из лучших в стране знатоков западной «независимой» музыки. Но я сильно сомневаюсь в том, чтобы хоть одна из песен ее была понята и, наверное, что важнее, прочувствована на Западе даже самыми умными, талантливыми и продвинутыми людьми. Ведь в российской тоске есть нечто непонятное всем остальным этносам мира. И почти ни в одном языке мира нет абсолютного эквивалента слову «тоска». Как сказал один мой приятель-музыкант, тоска — это как будто едешь ночью на санях по заснеженной равнине неизвестно куда. И неизвестно, доедешь ли...
Янка, конечно, неоспоримо российское явление. В ее песнях часто встречаются русские пословицы и поговорки, но глубоко и подчас парадоксально переосмысленные. То, что у Юрия Наумова (тоже, кстати сказать, ушедшего от нас, но, слава Богу, не в небытие, а в Америку) было изощренной версификацией, то, что побуждало восклицать «Ай да Наумов, ай да сукин сын!», в Янке заставляло замирать, чтобы как можно глубже и острее осознать то, что было в ней. «Ты нес в ладонях чистую воду...» Янка ничего не хотела СКАЗАТЬ, ничему не хотела НАУЧИТЬ, ни к чему не хотела ПОДТОЛКНУТЬ. Она просто ЖИЛА в песнях — и спасибо ей за это, и вечный позор всем нам, что не уберегли этот живой огонек. Надо, конечно, сказать и о той среде, откуда Янка вышла. В начале 80-х годов кое-как доползший до нас панк-рок начал массово воплощаться в реально существующие группы. Причем наиболее активно в двух регионах тогда еще «великой державы», в забитой и голодной Сибири и в относительно сытой и цивилизованной Эстонии. И то, что на первый взгляд кажется парадоксом, на самом деле таковым не является, Просто Сибирь к тому времени дошла до точки, за которой — нечто, абсолютно нормальным человеком непредставимое. А Эстония, по советским меркам, жила близко к нормальной человеческой жизни, но, глядя на близлежащую Финляндию, очень остро осознавала свою ущербность. «А ведь могли жить как люди»,— думали пожилые эстонцы, молодые же брали в руки инструмент фабричной марки «что попало» и — рубили панк. Но в цивильной Эстонии панк тоже был цивильным, поскольку музыканты смотрели финское ТВ и знали, как это делается (в тихой Финляндии панк-рок — одно из любимых музыкальных направлений — вспомните гастроли в Москве группы «Сиелун Вельет»). Сибиряки же были панком остервенелым, злым и жестоким подчас. Лидирующим персонажем сибирского панка стал Игорь «Егор» Летов, младший брат известного фриджазового саксофониста Сергея Летова. Его группа «Гражданская Оборона» за девять лет существования выпустила точно не подсчитанное пока количество магнитофонных альбомов. Помимо этого, Егор постоянно занимается всяческими сторонними проектами — «Спинка Мента», «Черный Лукич», «Коммунизм»... И, как мы уже упоминали выше, одним из таких проектов была Янка. Егор для большинства людей из тех, кто ходит на его концерты и ездит за ним по стране, не просто музыкант или даже рок-герой. Он — гуру, духовный вождь. Не случайно наблюдаемая мной некоторое время назад продажа плакатов, где лицо Егора соседствовало с Сильвестром Сталлоне, Арнольдом Шварценеггером, Брюсом Ли, обильной телом Самантой Фоке и безымянными нагими красавицами, шла довольно бойко. И, как любой гуру, Егор имеет собственное кредо, систему идей, которую проповедует.
Суицид, самоубийство, как лучший способ воздействия на окружающую действительность, на все то, что обрушивается на голову человека — вот, по Егору Летову, главное. Самоуничтожение как способ изменения мира к лучшему. Правда, я подчас не уверен в том, что ему действительно хочется изменять мир, и это понятно — за прошедшие десятилетия все мы были свидетелями неоднократных попыток изменить мир, перекроив его по своему образу мыслей. Так что уход от мира — вполне объяснимая для меня теза — всегда проще уйти, чем попытаться «хоть что-то изменить когда-нибудь». А иногда и не остается возможности. Но в мире Егора, где чувство боли часто переходит в исследование механизма этого чувства, где ненависть ко всему окружающему становится доминантой, я не нахожу места человеку — тому, которого так много было в песнях Янки. Именно поэтому я предпочитаю Янку Егору, как предпочитаю Ричарда Баха Карлосу Кастанеде. Может быть, Баху не хватает глубины, но зато в нем больше искренности и доброты, мир же Кастанеды без искренности и доброты обходится. Обнаженные нервы Летова становятся стальными трубами, Янкина же душа с содранной кожей билась о колючую проволоку бытия.
«Я повторяю десять раз и снова — никто не знает, как же мне...» В индустриальном Новосибирске, где дым от труб застит небо, где Янка, у которой было столько друзей, жила одна, не нашлось никого, кто бы забеспокоился, когда она исчезла. «А, поездит по стране, вернется» — так можно суммировать мнение городской тусовки. Но пробило Москву. Поиски велись из белокаменной.
Я намеренно избегаю цитирования ее песен — вы сами их прочтете. Есть расхожее мнение, что и она, и СашБаш предсказали свою смерть в песнях. С этим можно согласиться, можно спорить, но для меня ясно одно — они предсказали и то, что будет после. Строчка Янки «о, продана смерть моя», похоже, начинает обретать воплощение. Мне неблизко мнение нашего андеграунда — «нельзя отдавать ее на растерзание совку, о ней и так мало кто знал, пусть она останется одной из наших», но меня передергивает от плаката с ее стихами, выпущенного малопонятно кем на плохой бумаге и с плохим качеством печати, который периодически появляется в продаже на рок-мероприятиях. И, возвращаясь к разговору о панке, следует четко уяснить для себя: к панку Янка имела такое же отношение, как к вальсам Штрауса. Она имела отношение к жизни — и все. Это было очень Янкино отношение.
Не рассматривайте этот материал как акт продажи ее смерти. Есть вещи, которые нельзя сделать за деньги. Я люблю Янку. Пусть земля будет ей пухом.
Артем ЛИПАТОВ

От большого ума
лишь сума да тюрьма
от лихой головы
лишь канавы и рвы
От красивой души
только струпья и вши
от вселенской любви
только морды в крови
В простыне на ветру
по росе поутру
от бесплодных идей
до бесплотных гостей.
От закрытых дверей
до зарытых зверей,
от накрытых столов
до пробитых голов.
Параллельно пути
черный спутник летит,
он утешит, спасет —
он покой принесет.
Под шершавым крылом
ночь за круглым столом,
красно-белый плакат —
эх, «Заводи самокат!»
Собирайся, народ,
на бессмысленный сход
на всемирный совет —
как обставить наш нам бред.
Вклинить волю свою
в идиотском краю,
посидеть, помолчать,
да по столу постучать...
От большого ума
лишь сума да тюрьма
от лихой головы
лишь канавы и рвы...


По перекошенным ртам,
продравшим веки кротам,
видна ошибка ростка.
По близоруким глазам,
не веря глупым слезам,
ползет конвейер песка.
Пока не вспомнит рука,
дрожит кастет у виска,
зовет косая доска.
Я у дверного глазка
под каблуком потолка.
У входа было яйцо
или крутое словцо,
я обращаю лицо.
Кошмаром дернулся сон,
новорожденный масон
поет со мной в унисон.
К ветер вдали,
в кал опалил,
а кает газон.
На то особый резон.
На то особый отдел,
на то особый режим,
на то особый резон.
Проникший в цели конвой,
заклеит окна травой,
нас поведут на убой.
Перекрестится герой,
шагнет в раздвинутый строй,
вперед за родину, в бой.
Пусть сгинут злые враги,
кто не надел сапоги,
кто не простился с собой.
Кто не покончил с собой,
всех поведут на убой.
На то особый отдел,
на то особый режим,
на то особый резон.