Фрейм все записи автора Ну, хотя это даже зарисовка, а не рассказ...
_______
Сестра
______
Летиция очень хорошо себе это представляла: наверняка это какое-нибудь шоссе, теряющееся где-то там, у горизонта. Ночь. Собачий холод. Шелест леса. Машины, изредка пролетающие мимо и сверкающие круглыми, пронырливыми фарами... И Генриетта. Худая, бледная девочка, неловко переставляющая ноги и бредущая где-то во тьме.
Она была лунатиком, черт побери! Пустая постель, смятые простыни... И дикий, неуправляемый страх: где ее сестра? Опять бродит по внешнему карнизу их пятого этажа? Идет вдоль кромки крыши? Или же пробегает по ночным улицам с круглыми и блестящими, как леденцы глазами. В лунные ночи зрачки расширялись, и ее глаза становились, похожи на шоколадные леденцы. Круглые, лоснящиеся, выпуклые...
Летиция помнила самый первый день, когда все это только началось... Она высунулась в окно, и просто безмолвно смотрела, как хрупкая, ломкая фигурка в белом, медленно бредет по карнизу их этажа. И Генриетта огибает по такому невыносимо узкому пространству мраморных ангелов, держащих своды крыши, и ее уже не видно за ними. Летиция ее уже не видит.
Разумеется, всегда есть начало. У них с Генриеттой оно тоже было. Две сестры: одна сильная и злая, а другая... другая пока еще маленькая. И, разумеется, были родители. На стене в черной рамке. Поэтому Летиция взяла на себя ответственность за все: за себя, сестру, за мертвых родителей. И ей часто казалось, что пока Генриетта в ее поле зрения всего самого ужасного можно избежать.
В тот первый раз Летиция пила воду в кухонной тьме. И вот сначала в оконном проеме показалась худая босая ножка. Так медленно, мучительно медленно она вступила в поле ее зрения. Летиция странно оцепенела, продолжая механически глотать воду. А вскоре показалась и сама фигурка в длинной белой ночнушке. Когда она нарисовалась полностью, Летиция отставила стакан и просто застыла.
Это ее сестра шагала по внешнему ободку. Так размеренно, шаг за шагом... Ветер вздувал ее ночнушку пузырями и своенравно шевелил разметавшиеся по плечам волосы. Она, как привидение проплыла в окне мимо онемевшей старшей сестры, даже не замечая ее.
И, казалось, что если в этот миг сделать вдох, то в воздухе что-то сдвинется, и это нарушит баланс Генриетты и та полетит вниз... В затягивающую огнями пропасть ночного города.
Тогда она ее втащила через другое окно. Они вместе лежали на ковре в жуткой, затопляющей тиши и практически не двигались. Глаза Генриетты казались такими жидкими, что если Летиция дунула бы, то наверняка по поверхности зрачка пошла бы тонкая рябь... Сестра все еще лежа перебирала по полу ногами, как будто продолжала свое лунное шествие. А Летиция бессильно откинула голову назад, по-прежнему прижимая ее к себе. Она слышала биение их сердец в этой ночной тишине. Свое – сумасшедшее, сбивчивое и оглушающее и Генриетты – размеренное, редкое, тихое...

Когда приступы лунатизма стали регулярными, Генриетту просто привязывали к кровати. Она никогда не протестовала. Безропотно и пассивно лежала, наблюдая, как ее худое тело обматывают грубыми веревками. И, разумеется, больше всего на свете Летиция боялась того, что когда-нибудь... она забудет привязать Генриетту и та исчезнет навсегда. Как уже случилось. Она сказала им всем – пропала сестра. Она сказала – ушла сама. Но она и словом не обмолвилось, что – это она виновата в том, что Генриетта исчезла. Это Летиция забыла ее привязать, потому что была... пьяна. Абсентом. И обкурена в хлам. И она лежала у себя дома на кровавых, шелковых простынях и была в вязком, кисельном бреду. А Генриетта? Что она? Она в этот миг, как всегда встала, и просто пошла. В конце концов, лунатики все просто двигаются. Вроде и бесцельно, а все же все доходят до края крыши и летят вниз, в раскрытую пасть городской тьмы.
Но в этот раз не было распахнутого окна, манящего своей глубокой синевой. Все окна были заколочены грубыми досками после Начала. А вот дверь была открыта, и подъездные сквозняки гуляли по квартире. Шторы стояли дыбом, дрожали стеклами заколоченные окна... Лежала в своем опьянении красивая и пьяная Летиция. А Генриетта, как всегда пошла искать свою Луну. Шаг за шагом... ступень за ступенью... А может просто кубарем вниз, до первого этажа. И вот она уже внизу, чтобы двинуться в зовущую глубину ночи... Летиция больше не может ее остановить.
Пьяная дура.
Утро всегда приходило без солнца в их дом. В доме круглые сутки горели многочисленные лампадки, в загадочном, мягком свете которых, в квартире стоял вечный вечер. И когда Летиция очнулась, было уже полдень на часах. Но она лежала, нянча свою головную боль, и тупо смотрела в одну точку. А когда вновь спустился вечер, а вместе с ним и окончательная трезвость, Летиция поняла одну страшную вещь: Генриетты нет.
Нет.
Ушла.
И она выскочила наружу в одной кружевной комбинации, струящейся вдоль ее беломраморного тела, и бежала по улице. Летиция кричала имя сестры в ночи, но та возвращала ей только эхо...
Генриетту так и не нашли. Девочка пропала в сердце ночи бесследно. Мертвая тишина. Трескучий голос из телефона, который сообщал о ходе следствия, лепетал что-то про подростковый период, детский максимализм... Обещали сообщать все новости. Обещали искать. Морги, больницы, приюты полнились тысячью именами, и множество лиц глядели на Летицию. Мертвые лица, живые, покалеченные... Генриетта по-прежнему ни в ком неузнана.
Она сказала всем, что пропала сестра. Она сказала, что ушла сама. Но она и словом не обмолвилось, что было за этими простыми словами: кто был виноват, кем была Генриетта…
Это не их дело.
Дни текли черной смолой, заставляя Летицию каждый раз возвращаться к главному: это она виновата. И никто больше.
Теперь она одна в своей большой, темной квартире. Полуразвалившись в кресле, и закинув ноги на стол, она ждет звонка, а может стука в дверь. Течет тушь по щекам, а во рту стоит привкус табака. Летиция нервно курит пачку за пачкой, и, откинув голову назад, пускает дым в потолок.
Ждет. Ждет.
В ней растапливается ядовитой горечью вина, и прожигает дырку в сильном, злом сердце.
И медленно она закрывает глаза, чтобы не видеть, как вместе с ней в этих стенах поселяется неизбежное, оскаленное одиночество.