«В Средней Азии между семью большими реками есть плодородная цветущая местность. По-казахски она называется Джеты-Су, а по-русски – Семь рек: Семиречье. В Семиречье много лесов, гор, зеленых долин и фруктовых садов. Один город особенно славится своими большими яблоневыми садами. Зовут этот город Алма-Ата, что значит «Отец яблок». ...в то время, когда я была маленькой, Алма-Ата (тогда – Верный. – А.Л.) стояла за шестьсот километров от железной дороги. Народу в ней было мало, а если раз в год на улице появлялся автомобиль, то все бросали свои дела и бежали смотреть. Домики тогда были маленькими. В густых садах они были, как грибы, – сразу-то и не разглядишь. Мы жили в Алма-Ате. У нас был маленький дом и большой сад. В саду росли... ну, и яблоки, конечно».

Так начинается книга Ольги Перовской «Ребята и зверята», написанной в 1925 году. С первых же строк представляешь южный провинциальный городок и окунаешься в его жизнь самого начала ХХ века: размеренную, несуетную, протекающую среди садов, двориков и огородов. Конечно, книга эта детская. Но подумать только: это едва ли не единственная художественно-мемуарная проза, написанная жителем Верного в еще дореволюционной Алма-Ате. Так уж получилось, и это непростительно, что в городе, где жили десятки творческих людей, никто более не написал о своей жизни, о жизни и традициях маленького городка, ставшего теперь большим и красивым городом Алматы, который мы все любим. Тем ценнее каждое слово, каждый штрих, каждая деталь из жизни родного города в пору его юности. Пусть эти впечатления детские, но ведь порой ребенок замечает больше и чувствует острее, чем взрослые.

Тема книги проста и ясна, она о детстве, о ребячьей привязанности к диким зверушкам и зверям, живущим рядом с людьми. Но есть в этой повести что-то еще, милое, доброе, что задевает самые сокровенные струны души. Зачитываясь книжкой в детстве, в этом не отдаешь себе отчета, но став взрослым, понимаешь: более всего трогает тепло домашнего очага, уют хорошей, интеллигентной семьи, где родители – отец и мать, – не докучая детям мелочной опекой, дают возможность четырем дочуркам жить своей, по-детски дружной компанией среди природы и любимых ими зверей. И хотел ли автор или нет, но на страницы книги волей-неволей попала Алма-Ата, по-деревенски патриархальная, пропахшая яблоками столовкой и апортом, с домиками, утонувшими в яблоневых садах, с плетнями и саманными заборами-дувалами, с домашней скотиной на заросших травой улицах.
Но прежде об авторе. Строго говоря, Ольга Васильевна вовсе не коренная алматинка (верненка). Она родилась в 1902 году в местечке Васильевка Запорожской губернии. Но разве это имеет значение, если с пяти лет и до совершеннолетия она жила в Семиречье. Ее отец Василий Васильевич Перовский – ученый-лесовод, окончивший Петербургский лесной институт. В 1907 году приехал в Семиречье, где служил лесничим сначала в Капальском, а затем в Верненском и Пржевальском уездах. Был дружен с Э.О.Баумом, знаменитым лесным ревизором, вместе с ним создавал Верненское сельскохозяйственное общество и Лесную школу в Медео для подготовки лесников. Был в приятельских отношениях с В.Н.Шнитниковым, нашим замечательным ученым-биологом, натуралистом и писателем, и безмерно любил животных, что передалось его детям.
В Центральном Государственном архиве Казахстана сохранился формулярный послужной список Перовского за 1915 год. Вот некоторые данные из него.
Год рождения 1875-й, по окончании в 1902 году Санкт-Петербургского лесного института получил звание ученого лесовода 2-го разряда с правом получения 1-го разряда «при удовлетворительном написании рассуждения». Вероисповедания православного, имеет ордена Святого Станислава 3-й степени, Святой Анны 3-й степени. Женат с 1899 года на домашней учительнице, дочери унтер-офицера, девице Марии Давыдовне Кржижановской, имевшей в то время 23 года. Имеет дочерей: Софию – 26.03.1900 г., Ольгу – 27.03.1902 г., Юлию – 24.04.1904 г., Наталью – 29.03.1906 г., все православного вероисповедания. Получает в год содержания в рублях: основного жалования – 700, столовых – 700, разъездных – 400, за заведование школой – 650, на канцелярские расходы – 200, квартирных – 150, по приватной службе – 140, постоянная прибавка к жалованию – 500, итого – 3440. Приказами по корпусу лесничих назначен: в 1907 году –лесничим 2-го разряда Капальского уезда, в 1910 году – лесничим 1-го разряда Пржевальского уезда, в 1913 году – лесничим Верненского уезда. В 1915 году произведен в чин коллежского ассесора.
Лесничему и его семье повезло: они жили в счастливое время в самых чудесных уголках Казахстана и Киргизии – в Верном и Пржевальске у берегов Иссык-Куля (село Михайловка), а позже, в 20-е годы, – на Алтае.
Один из членов – учредителей Верненского отдела Русского географического общества В.Перовский был видным человеком в городе. Знал казахский, киргизский и узбекский языки, был прост с рабочими, и не раз приходилось ему ночевать где-нибудь в юртах кочевников или коротать ночь в диком лесу, сидя у костерка. Горожанам он запомнился еще и по домашнему тигру, которого лесничий держал у себя во дворе. Тигренком он был привезен в город от матери, убитой в тростниках Балхаша. Беспомощный звереныш был обречен на неминуемую гибель, но его пожалел Василий Васильевич, приютив у себя дома, где он рос вместе с детьми хозяина, очень к нему привязавшимися.
Четыре маленьких девочки (среди которых была и будущая писательница), нисколько не боясь тигренка, барахтались вместе с ним в «куче-мала», играя на равных в догонялки, то убегая, то догоняя, и подрастающий хищный зверь с видимым удовольствием включался в игру, никогда не проявляя агрессивности и отвечая на ласку дружеским кошачьим мурлыканьем. За Васькой (тигренка назвали так в честь хозяина) ухаживал кучер – веселый и бесстрашный парень-казах по имени Измаил. Тигренок требовал постоянного к себе внимания и общения. Любимым развлечением обоих была борьба. Человек и зверь обнимали друг друга, стараясь повалить на землю. Зрелище становилось жутковатым, когда тигр приходил в раж и в нотках его рычания появлялась ожесточенность. Тогда Измаил засовывал ему в пасть кулак, а затем, оторвавшись, убегал от зверя в дом, иногда в царапинах и ссадинах.
Любил возиться с тигром и сам лесничий. Одним из номеров, вызывающим смех у присутствующих, была игра в парикмахера. «Ну-ка, Васька, причеши», – приказывал хозяин, и тигренок, превратившийся в крепкого звериного подростка, встав на задние лапы, принимался вылизывать голову, да так, что волосы становились дыбом. К лесничему, жившему в центре города (в этой усадьбе в 40-е-50-е годы находился Институт защиты растений), по делам службы приходило немало народу, и, конечно, разгуливавший по саду тигр приводил их в трепет. Посыпались жалобы губернатору, и Ваську пришлось сначала посадить на цепь, а затем продать торговцу животными, который запер его в тесную клетку, где он вскоре и погиб, от неподвижности и ожирения сердца. Вот как об этом пишет сама писательница в своей книге: «И вот наступил грустный день. Осенним вечером, когда над голым садом без конца кричали стаи галок, во двор со скрипом въехала телега. На телеге стояла железная клетка. Отец подшучивал над матерью, но у него самого дрожали руки, когда он отвязывал Ваську. Васька, испуганно прижимаясь к его ногам, взошел с ним в клетку по доске. А когда отец вышел и Васька остался один, он закричал и стал биться. Потом, жалобно мурлыча, просунул лапы между железными прутьями и протянул их к отцу. Все домашние стояли вокруг молча, потрясенные Васькиным отчаянием».
Наверное, кое-кто удивится, узнав, что гораздо раньше семьи Берберовых грозный хищник жил в семье алматинского лесничего. Рассказ о добром и ласковом тигренке Ваське – один из центральных в книге Перовской. Свою книжку, а ею вот уже более 80 лет зачитываются миллионы школьников, Ольга Васильевна написала, будучи еще студенткой Московского университета, совсем молодой, в возрасте 23-х лет. Наверное, поэтому впечатления детства были еще так остры и повесть удалась. Особенно она понятна и любима в Алматы.
Сейчас, глядя на сплошной поток автомобилей, движущихся среди огромных зданий, невольно задумаешься: а что здесь было раньше и как выглядел Алматы сто лет назад?
«Через полчаса мы дружно шлепали босыми ногами по мягкой горячей пыли, направляясь к скотному базару. По дороге попадались и прохладные и тенистые улицы и раскаленные от солнца площади, где пыль была такой горячей, что по ней больно было ступать. Перебежав такую площадь, мы усаживались над арыком и полоскали в воде обожженные ступни. Базар помещался на одной из таких площадей. Издали мы услыхали разноголосый рев скотины, хлопанье бичей, выкрики и понуканье погонщиков. Вся площадь двигалась от снующих взад и вперед лошадей, коров и баранов».
К рассказанному можно добавить, что скотный базар размещался чуть выше Ташкентской аллеи по нынешней улице Фурманова. Всего несколько фраз, но перед глазами встает уютный и зеленый, хотя и пыльный городок. Журчание воды в арыках, скрип колес конных повозок, ряды пирамидальных тополей вдоль улиц. Тогда, видимо ввиду быстрого роста, именно это дерево старались высаживать в городе, все еще сохранявшем черты степного предгорья.
Алма-Ата, а ныне Алматы, многое потеряла за прошедшие десятилетия: тишину и покой, зеленые лужайки посреди улиц, реку Малую Алматинку с хрустально чистой водой, растекающейся в широком русле, живописно усеянном большими валунами, живительный вечерний бриз, веющий со стороны заснеженных гор.
«Каждую весну мы всей семьей переезжали из города в лес. В пятнадцати километрах от города, в горах, был маленький домик – лесной кордон. Мимо кордона бежала маленькая речушка. В лугах было много цветов, а повыше, под самыми снегами, стояли на летних кочевьях – джайляу – казахи… недалеко от кордона был маленький поселок, а на поросшей елками Мохнатой горе жил в маленькой лачужке монах-отшельник».
С рассказом Ольги Васильевны перекликаются воспоминания Ю.Плашевского («Простор», 1996, № 6):
«…А на юго-западном склоне Мохнатки, обращенном к горам, жил в начале двадцатых годов нашего века монах-инок. Звали его Анатолий. Был он высок, очень крепок, лыс, имел длинную, совершенно белую бороду. Видом был приветлив и прост. Жил в пещере, которую тщательно украшал. Выкопал в горе целые своды и залы, подобные церковным… Целый день он был в работе. Или землю из пещеры выносил, или на огородике своем работал, или в лес по ягоды ходил. Одет был в чистую белую рясу домашнего тканья, подпоясан широким черным поясом… Людей избегал, был молчалив».
Далее у Перовской:
«…Хмель рос вверх по реке... Нам посчастливилось найти хорошее местечко. Хмелю там была пропасть. Мы привязали Ишку (домашний ослик. – А.Л.) на длинную веревку и полезли на деревья, обвитые красивыми лозами хмеля».
У Плашевского:
«В верховьях Малой Алматинки есть гора Мохнатая сопка, или просто Мохнатка, как называют ее старожилы. Ее северо-восточный склон – чудесное место. Здесь когда-то мальчишкой хмель собирали. Корысть небольшая, а все же стоило браться. За мешок хмеля в двадцатых годах на пивоваренном заводе полтора рубля платили…
На склонах горы хмель образовывал сплошные заросли. Он поднимался вверх по стволам деревьев, а на высоте в два-три, а то и четыре-пять метров перекидывался от дерева к дереву.
А хмель сам хоть и не колючий, но стебли у него страшно шершавые, будто наждачная бумага первый номер. Чуть задел – и сразу разодрал кожу. Да еще сок едкий. Царапины сразу воспаляются. Тут одно спасение – в речку…»
Вовсе не трудно догадаться, что речь идет о Медео, Медеу, как тогда называли урочище по имени казаха-скотовода М.Пусырманова, пасшего там свои стада. Там Василий Васильевич директорствовал в Лесной школе и наблюдал за племенным стадом скота, принадлежащим сельскохозяйственному обществу. Жизнь в пору первой мировой войны становилась все труднее, и собственное хозяйство общества помогало выживать ее членам. У них там был бычок по имени Алмаз, которого любили и им дорожили. Когда читаешь протоколы заседаний общества (они регулярно собирались едва ли не каждую неделю), на которых неизменно присутствовал его председатель Э.О.Баум (кстати, и Перовский тоже), то становится понятным, какую пользу верненцам приносило это дело.
Самый трогательный рассказ о жеребце Чубаром, едва не погибшем в трещине на леднике:
«Однажды в середине лета отец снарядил Чубарого по-походному и уехал на нем через горы на областной съезд лесничих в город Алма-Ата.
Съезд в Алма-Ата затянулся дольше, чем предполагалось. Отец решил сократить путь, чтобы на этом выиграть время. Он уговорился с лесником-киргизом и поехал напрямик по самой короткой, но зато и самой опасной дороге. Они должны были подняться почти над городом до перевала, чтобы спуститься по другую сторону горного хребта, вблизи озера Иссык-Куль. За день они поднялись к белкам и заночевали у пастухов. Солнце показывало полдень, когда путники остановились у высокой выветрившейся скалы. Это был вход в Койнарский ледник. Белая-белая, до боли в глазах, мягкой и пушистой казалась долина ледника. Только черные зубья скал, торчащие из-под снега, говорили о том, что надо быть очень осторожным, чтобы не остаться тут навсегда».
Дальше рассказывается, как Чубарый провалился в ледниковую трещину, где пробыл несколько дней, но его чудом вызволили из ледникового плена. Интересно было бы разрешить вопрос: на каком же перевале случилась эта трагедия? Явно видно, что О.Перовская не обладала знаниями местных гор. Во-первых, путникам необходимо было пересечь не один, а два перевала, во-вторых, перевал и долинный ледник – это разные вещи. Скорее всего, они шли через ледовый перевал. Но какой? Поднявшись над городом, лесничий мог пересечь Заилийский Ала-Тау перевалами «Озерный» или «Проходной». Далее ему надо было перейти через Кунгей Ала-Тау. На картах отсутствует перевал с названием «Койнарский», но можно предположить, что им мог быть перевал Кой-Су в долине реки Орто-Кой-Су, тем более что это название отражает основную суть, которую можно перевести на русский как «Бараний перевал». Высота его 3889 м, ледники рядом, но тропа (а ныне и черновая дорога для вездехода) минует их. Если предположить, что 80 лет назад ледники были обширней, то вполне возможно, что именно здесь и попал в переделку лесничий со своим проводником. Этим перевалом в 1913 году с Иссык-Куля в Верный прошел известный путешественник В.В.Сапожников.
Но продолжим рассказ о так полюбившемся детворе жеребце Чубаром.
Дети чудом выходили больного коня, бесконечно, по-детски искренне радуясь его выздоровлению. Но счастье было недолгим, лошадь погибла, и это большое горе переживает и читатель. Невозможно без волнения читать заключительные строки:
«Мы забились по углам и не видели больше друг друга. Но я знаю наверное, что все приходили проститься.
– Где ребята? – удивлялась мать. – Отчего никто не обедает?
– Оставь их, – ответил отец.
Мы скрывались до поздней ночи. Так прячут только большое горе. И никто из домашних не видел, как грустные, заплаканные девочки молча уходили из опустевшей Чубаркиной конюшни».
Книга закончена, но не хочется расставаться с ее героями: детьми, с их любимыми зверюшками и родителями, давным-давно жившими в нашем любимом городе и бродившими по знакомым нам улицам.
С приходом советской власти в 1918 году Василий Васильевич Перовский вынужден был вместе с семьей покинуть Семиречье и уехать на Алтай. О жизни в не менее богатом природой крае Ольга Васильевна впоследствии написала другие повести и рассказы («Алтайские рассказы», «Необыкновенные рассказы про обыкновенных животных»), но та первая книга о детстве осталась лучшей. Дальнейшая судьба О.В.Перовской сложилась не слишком удачно, если не сказать трагично. Ее муж, писатель Г.Замчалов, с которым она вместе писала книги («Остров в степи»), погиб на фронтах Великой Отечественной войны. В сороковые годы Перовская была репрессирована, что выглядит полнейшим абсурдом. Чем могла не угодить детская писательница, пишущая о столь милых ей зверушках? Похоже, ей припомнили счастливое детство в «проклятой» царской России. Ведь как это ни маскируй, а жизнь ее в семье царского чиновника была действительно безоблачной, радостной и лучезарной.
Впрочем, есть и другая версия опалы Перовской, и, видимо, более достоверная. Книги ее были запрещены после так называемого «лысенковского погрома», когда была разгромлена самая лучшая в мире российская школа генетиков. Зловещая тень этого Распутина от науки упала не только на труды по «формальной генетике», но и на детские книги и их авторов. В их число попала и книжка «Остров в степи» о заповеднике «Аскания-Нова» и даже самый безобидный диафильм «Франтик» (1931 год) на тему одного из рассказов книги «Ребята и зверята». Этот запрет был снят лишь в 1955 году, когда о писательнице и ее книгах уже успели подзабыть. Долгое время ее не печатали и вспомнили лишь в последние годы, когда поняли, что на них можно неплохо заработать.
После ссылки, закончившейся в 1955 году, Ольга Васильевна была прикована к постели тяжелой болезнью и умерла рано, в возрасте 59 лет, в 1961 году. Всю жизнь ее согревали дорогие сердцу воспоминания о юных годах, проведенных в городе яблок у подножья заснеженного хребта Тянь-Шаня. Привязанность к животным и любовь к природе остались с ней навсегда. Сама она об этом как-то рассказала в журнале для детей.
«Однажды, путешествуя со своим отцом – ученым-лесоводом и охотоведом, убежденным «лесовиком» – по горному Алтаю, я что-то разворчалась на какую-то мелочь и в сварливом настроении не замечала ничего вокруг. А вокруг были высокие зеленые травы, пышные заросли ярких, горно-луговых цветов. Наши лошади продирались сквозь сплошные стены диких роз, как в сказочных владениях Спящей Красавицы. Мы въехали под узорный купол леса. Торжественность. Тишина. Вьются, свисая, изумрудные гирлянды, блестят бусами ягоды кислицы, малины, смородины, ежевики. Стук копыт заглушает пружинистый мягкий мох. Пахнет свежестью, чем-то лесным, особенным…
Отец с недоумением оглянулся на мою ворчню:
– Ну как можно на что-нибудь раздражаться в лесу? У меня здесь никогда не бывает плохого настроения.
Немного погодя я вижу: он остановил лошадь у высокого пня. Дерево спилили зимой по линии снега, а когда снег стаял – срез оказался более чем на полметра выше земли. Отец снял войлочную шляпу и со счастливым лицом шутливо и церемонно приветствует какую-то «значительную» лесную особу.
А на пне сидит на задних лапках полосатая белочка-бурундучок, любопытно и смело сверкая на гостя веселыми бусинками глаз, и передними лапками прижимает к груди какой-то лесной гостинец.
Какие чудесные у них в эти мгновения были лица!
Да, великое счастье – общение с природой».
Жаль, что Перовская не написала о своей учебе и школьной жизни. Автором этого очерка пока не найдено свидетельств ее учебы в Верненской женской гимназии, но она просто не могла там не учиться. Но ее стезя была другой: лисенята, сурки, бурундуки… (Ее перу также принадлежат книжки «Золотое руно», «Джан – глаза героя».)
К сожалению, до сих пор О.В.Перовская не стала кумиром алматинской детворы. Ни разу о ней не вспомнили и наши краеведы, о чем только ни писавшие. Кажется, о Перовской не было ни одной публикации в казахстанской прессе. И как бы хотелось, чтобы нашей замечательной писательнице поставили памятник в любимом ей Алматы! Местом для его установки прекрасно подошел бы любой из центральных парков, где бывает алматинская детвора: сосновый (детский), что посажен руками воспитанников Детского приюта еще в дореволюционное время, парк имени 28-ми героев-панфиловцев, где она наверняка не раз гуляла, и, наконец, перед входом в алматинский зоопарк, где ее скромная фигурка с волчонком на коленях стала бы символом приюта диких зверей.

ТУРКЕСТАНСКИЙ ТИГРЕРО

В наши дни широко известно имя писателя-натуралиста и ловца диких зверей Джеральда Даррелла, сто лет назад популярным было имя зверолова и торговца экзотическими зверями Карла Гагенбека. Но мало кто сейчас знает, что и в России был свой «русский Гагенбек», «сибирский тигреро», прозванный так журналистами едва ли не всего мира, простой русский мужичок по фамилии Неживов. Этот незаурядный человек стоит того, чтобы о нем вспомнили, тем более что он наш – семиреченец.

Есть в самой середине Тянь-Шаньских гор небольшой уютный городок Нарын. Даже по меркам Киргизии это отдаленная глубинка. Киргизы, желая подшутить над провинциальным человеком, говорят: «Ты, наверное, нарынчанин»? Все равно, как в России, подсмеиваясь, упоминают про какой-нибудь Урюпинск или Васюки. Это в наше время, а что же было 100 лет назад! Тогда это был небольшой поселок, возникший рядом с русской крепостью, поставленной для охраны рубежей от зарившегося на Киргизию Кашгара. Там стоял русский гарнизон из солдатиков, привезенных из далекой России.
Необычно, а порой и страшновато было русским людям, привыкшим к равнинам, среди диких и грозных каменных гор. Но нашелся среди них мужичок из-под Перми, некто Осип (Иосиф?) Неживов, которого киргизские горы прямо-таки сразили. До природы он был охоч еще у себя дома, любил побродить с ружьецом и пуще всего привязан был к зверушкам, птичкам и прочей живой твари, вплоть до козявок. А тут насчет этого был просто рай земной: диковинное зверье и птицы прямо-таки кишмя кишели, яркие бабочки порхали среди пышного разнотравья. Когда кончился срок службы, пермяк долго не раздумывал, да здесь и остался. Построил себе халупу из самана, как и все местные, и стал думать, как выживать. На первых порах добывал себе пропитание охотой. Охотнику раздолье, но нашему любителю природы, хотя он и был на этот счет не промах, вскоре захотелось не только убивать, но и держать зверье живьем у себя дома, чтобы всякие козлы и барсы жили под боком, где их можно всегда наблюдать и получать от этого удовольствие. Короче говоря, начал он создавать домашний зверинец, сначала из самых простых и доступных животных: кекликов, ящериц, черепах. Но прежде он начал с насекомых, и тут надо открыть секрет.
Когда-то через деревню Осипа проезжал важный и ученый граф С.А.Стро¬ганов, собиравший коллекции насекомых. Он заприметил шустрого мальчишку, буквально ходившего за ним по пятам, отпросил у отца и целый месяц возил с собой. Там-то 15-летний Осип и научился этому искусству препарирования, набивке чучел и собиранию коллекций жуков, бабочек и прочих козявок, как принято тогда было говорить, произведений природы. Тогда была мода коллекционировать фауну и флору. Учеными велась перепись животного мира (она продолжается и сейчас). Им помогали чиновники и офицеры, на досуге прогуливаясь по окрестностям своих гарнизонов. Находились и такие, что этим подрабатывали. Именно так теперь и поступал Неживов, снабжая экзотическими бабочками, стрекозами и кобылками научные учреждения, например зоологический музей Академии наук. Ночами просиживал он у костра или с фонарем азартно гонялся за мотыльками, слетающимися на свет. Среди насекомых были совершенно неведомые, диковинные, неизвестные науке, а потому они охотно скупались учеными.
Экскурсируя месяцами по горам и долам, вскоре Неживов стал знатоком края. Он изучил обычаи местных жителей, их язык, знал, как форсировать бешеные горные реки, как и где укрываться от непогоды, узнал повадки зверей. Не раз Осип попадал под снежные обвалы-лавины, отсиживался в пещерах в снежные бураны, спасался от камнепадов, страдал от жары и холода. Характера ему было не занимать, жизнь научила его бороться и не опускать руки, как бы тяжело ни приходилось. Ко всему прочему была у нашего героя деловая хватка, жилка настоящего предпринимателя, заставляющая думать, как расширить свое дело, все более его захватывающее и, как он хотел бы думать, перспективное.
В Нарын время от времени наведывались натуралисты и естествоиспытатели, им-то и сбывал Неживов добытый материал. Это давало кое-какие копейки. Вскоре он смекнул, что музеи интересуются и скелетами, и шкурами зверей и птиц. В ход пошли и рога, и черепа.
Следующий этап в жизни и деятельности нарынского зверолова связан с приездом в его места хранителя зоологического музея в Петербурге энтомолога А.И.Герца. Он надоумил Неживова вывозить зоологический материал в Центр, причем не только в виде засушенных коллекций, шкур и костей, но и живых птиц и зверей. А их у зверолова накопилось немало. Во дворе стояли клетки не только с лисами и обычными волками, но и с редчайшим красным волком, дикобразом и сибирскими козерогами.
Мало-помалу скопился у Неживова небольшой капитал, но зверолова он не очень радовал, так как в России торговать больше было негде. Другой бы приуныл, но не таков Осип Емельянович Неживов – привычный ко всяким невзгодам мужик из простого народа! Опять выручили знающие люди. Директор петербургского зоосада дал совет везти зверей за границу. Там люди живее, всем интересуются куда больше российских, и азиатские диковинки пойдут нарасхват. И верно, так все и вышло: в Берлине директор зоопарка встретил Неживова с радостью, купив всех привезенных зверей и птиц и заплатив хорошую цену.
С этого времени дело окрыленного успехом бизнесмена (так бы назвали его в наше время) было поставлено на поток. Каждый год снаряжались 1-2 каравана со 100-200-ми животными. На специально построенные огромные телеги-арбы ставились клетки, накрепко привязывались, и в долгий путь! Почти тысяча верст по ужасной тряской дороге, больше похожей на вьючную тропу. На железнодорожной станции Неживов отпускал караванщиков и с помощниками ехал товарняком через всю Россию (два континента – Азия и Европа!), чаще всего в Германию. Там его ждали. Каждый приезд русского траппера (трампеадора, охотника) был событием и вызывал большой интерес у зоологов и содержателей зоопарков Европы. Они съезжались сюда в надежде раздобыть очередную диковину. Каждый караван приносил 15-20 тысяч рублей, которые Неживов тратил на зарплату рабочим и расширение хозяйства.
Расценки были таковы: туранский тигр (ныне исчезнувший с лица земли) – от 1500 до 2500 рублей, снежный барс – 300-500 рублей, тянь-шаньские медведи, дикие лошади, рыси, куланы, красные волки – 200 рублей, джейраны, выдры, козероги – 100 рублей, грифы, бородачи-ягнятники – 50 рублей. Бабочки, жуки (засушенные) – от 1 копейки до 3 рублей. Для сравнения скажем, что корова в среднем стоила 10 рублей, а лошадь – 20. У Неживова ничего не пропадало, и все шло в дело: кости, шкуры, птичьи яйца.
Постепенно нарынский зверолов (теперь его можно было уже назвать и звероводом) разбогател и расширил свое дело до целого звероводческого хозяйства. Неживов стал видной фигурой в крае. Масштаб этого человека перерос рамки Семиречья, он стал достопримечательностью всего Туркестана (Средней Азии).
В 1912 году, к 25-летию деятельности, у Неживова образовалась целая колония в Нарыне. Одних только домочадцев – родных и родственников – 12 человек, несколько домов и целый поселок со штатом служащих и работников (в основном охотников) – до 40 человек. Во дворе и саду стояли вольеры и клетки с хищными зверями, в загонах бродили травоядные: архары, теки (горные козлы), сибирские косули, яки, олени. Особой гордостью и любовью хозяина пользовались хищники; их у него был полный набор: от горностаев, куниц и рысей до медведей, снежных барсов и тигров.
Осипу Емельяновичу давно уже Семиречье показалось тесным, хотя в то время оно охватывало весь юго-восток Казахстана и половину Киргизии. Лошадь Пржевальского, дикий верблюд? Генерал Н.М.Пржевальский описал этих, не виданных для европейцев зверей из загадочной и недоступной Джунгарии. Братья Грум-Гржимайло в 1889 году сумели добыть этих животных и привезли в Европу их шкуры с таинственного озера Лобнор. Размах и масштабы Неживова не меньше! Он посылает экспедиции за рубеж, в Восточный Туркестан, в богатые дичью горы Восточного Тянь-Шаня в Западном Китае, в Тибет. Ему привозят необычно светлых, желтоватошерстных с белыми когтями тянь-шаньских медведей, полумифических красных волков, похожих то ли на лисиц, то ли на шакалов, про которых рассказывали, что редко кому из людей, застигнутых в горах стаей этих хищников, удавалось спастись, рысей – лесных хищников, вопреки утверждениям ученых-зоологов и здравой логике, пойманных в безлесном (даже без кустарников!) Восточном Памире. В вольерах и загонах разгуливали обитатели заоблачных вершин барсы, яки, с шерстью до земли и лошадиными хвостами, в клетках сидели филины и беркуты. Их хозяин и дня не мог провести вне своего звериного общества. Ежедневно обходя свое хозяйство, он останавливался у клеток и подолгу «разговаривал» со своими любимцами.
Ловцов и служителей набравшийся опыта Неживов нанимал только из местных киргизов, объясняя это тем, что они лучше знают местность и привычки зверей, неприхотливы и непритязательны. Немаловажным для охоты было и то обстоятельство, что они не курили и не пили вино, а значит, не могли отпугивать зверей, не терпящих никакие запахи. Разбитые на бригады охотники специализировались на определенных животных: одни ловили мелочь, другие организовывали загоны на травоядных, третьи охотились на хищников.
Королем всех охот считались облавы на тигров, непременным участником которых был сам хозяин. Готовились к ним очень тщательно, ведь зверь был редок и дорог, а охота на него связана с риском для жизни. Обнаружив хищника, давали знать Неживову, он бросал все свои дела, организовывал экспедицию, до мелочей разрабатывал план охоты и возвращался, лишь доведя дело до конца. На могучего и опасного зверя охотились двояко: загоном на стрелков или засадой из юрты или специально построенного скрадка. Последний способ родился в Средней Азии и описан даже в учебниках охотоведения. Особенностью его было сооружение крепкого каркаса внутри юрты или клетки, обтянутой войлоком или шкурами. Внутрь забирались охотники, роль которых была служить приманкой или своего рода раздражителем. Засидку ставили на тигровой тропе, дожидаясь зверя, а если он уходил, то передвигали ее, преследуя хищника. Так раздражали тигра до тех пор, пока он, разъяренный, не бросался на охотников, которые тут его и приканчивали. Такая охота была эффективной лишь в том случае, если тигр оказывался самкой с детенышами. Тогда тигрят забирали и выращивали до полувзрослого состояния на продажу.
Снежных барсов (ирбисов) ловили живьем ямами-ловушками. В замаскированной хворостом яме подвешивался кожаный мешок с приманкой, обычно убитой дикой козой. Зверь, привлеченный запахом мяса, проваливался, попадая в мешок. От тяжести мешок затягивался, и оставалось лишь его погрузить и везти к месту назначения. Также ловились волки, рыси и некоторые другие хищники. Травоядных брали загонами, причем основной расчет делался на детенышей. Они лучше приручались и выживали в неволе. Крупных хищных птиц – сипов, грифов, орлов – отлавливали у приманки сетями.
Особой заслугой и достижением Неживова было то, что почти все дикие звери и птицы, даже такие редкие, как ирбис, размножались у него в неволе. Конечно, был и вред, ведь деятельность неугомонного зверолова распространялась и на сборы птичьих яиц, и на отлов таких редких зверей, как снежный барс и тигры. Но тогда еще никто не говорил о необходимости сохранения животного мира, всем казалось, что ресурсы неисчерпаемы, а что касается хищников, будь то зверь или птица, то считалось за благо их поголовное уничтожение. Плохо и то, что большинство неживовского материала уходило за границу (кое-что осталось и сохранилось до наших дней, например бабочки в Томском университете).
Читатель уже понял, что во всем этом хлопотном и нелегком деле не одна лишь корысть руководила Неживовым. О его неравнодушии к животным говорит и тот факт, что им был организован собственный зоосад и музей природы, где были выставлены чучела, скелеты, коллекции насекомых, птичьих яиц и разные диковины, собранные за годы странствий по горам. Доступ ко всем этим богатствам всегда был открыт для любого желающего, и сам хозяин совершенно бескорыстно водил экскурсии, стараясь передать посетителям свою любовь к животным. Он питал к ним чувства, сходные с отеческими. Теперь, когда он обеспечил себе безбедную жизнь, он мог позволить дарить музеям кое-что из своих экспонатов просто так, безвозмездно, и одно лишь мучило его: необразованность. Не раз пожалел Неживов, что не разбирается в тонкостях зоологии, что не может поделиться тем, что знает, что видел и пережил за свою жизнь, богатую встречами с дикими животными. Ученые мужи не раз бессовестно пользовались этим, нередко присваивая себе приоритет неживовских открытий. Особенно преуспевали в этом зарубежные энтомологи. Свысока поглядывая на необразованного русского мужика, они давали названия новым видам, забывая о человеке, открывшем их.
К сожалению, сохранилось очень мало сведений об этом интересном человеке. Сам он никаких записей и дневников не вел, по крайней мере, автору этого очерка они неизвестны. Возможно, за рубежом есть публикации, которые могут пролить дополнительный свет на его деятельность. Наверняка где-нибудь в архивах сохранились документы о звероводческом хозяйстве Неживова. Так что тема эта еще далеко не исчерпана и ждет своих исследователей.
Автора этого очерка долго мучил вопрос: что же стало с Неживовым и его хозяйством после революции. Наконец в Интернете попался материал, буквально повергнувший в шок. Вот выдержки из воспоминаний некоего П.С.Назарова, эмигранта, после гражданской войны бежавшего из Туркестана в Китай, а затем на Запад:
«Город Нарын до войны и революции славился своей торговлей дикими зверями, которая была начата здесь человеком по фамилии Неживов, известном как русский Гагенбек. Он экспортировал отсюда в Германию целые караваны животных каждый год. Его дело стало большим, и он был богатым человеком. Он построил себе прекрасный дом, окруженный всевозможными клетками. Когда я видел это место в последний раз, все клетки были пусты за исключением одной, в которой сидел прекрасный снежный барс. Неживов подумывал о том, чтобы попытаться возобновить свое дело вопреки большевикам, но этому не суждено было сбыться. Еще до конца того же года, пять месяцев спустя, вся его семья, включая 12-летнего мальчика, который показывал мне барса, и даже самое животное, были расстреляны большевиками, которые послали карательную экспедицию, чтобы стереть это гнездо «буржуя» с лица земли. Из всего европейского населения Нарына только двое избежали этой судьбы – очень старые люди».
Трудно ставить под сомнение рассказ очевидца и все же хочется надеяться, что, ослепленный обидой и ненавистью, он преувеличил ужасы послереволюционной эпохи. Но факт остается: хозяйство Неживова перестало существовать, и возможно лишь, что организованная в советское время зообаза во Фрунзе стала отголоском дела, которое вел любознательный природовед и талантливый предприниматель.

Почитать книгу Ольги Перовской "Ребята и зверята"

Электронная библиотека: http://www.gramotey.com/books/1269100051.htm

Статья взята отсюда: http://prostor.ucoz.ru/publ/4-1-0-913