Д‑р Г. В. Рейтц

Август Стриндберг

I. ЖИЗНЬ СТРИНДБЕРГА

Август Стриндберг родился 22 января 1849 года в Стокгольме. Отец его был помещик-швед, мать простая служанка-финка; это неравенство родителей, а также суровая обстановка детства наложили свой отпечаток на характер и его творчество. С детства он проявлял повышенную чувствительность, увлекался литературой и религиозными вопросами и проявлял свою беспокойную натуру. Со времени студенчества он постоянно меняет свои занятия: то он народный учитель, то изучает медицину, то пытается быть актером, занимается литературой, опять поступает в университет, занимается журналистикой, причем пишет безразлично в газетах разных направлений. В 1874 году он становится помощником библиотекаря в Стокгольме, где служит до 1882 года. Кроме этой кратковременной оседлой службы, он все время занимался литературой. В 1872 году появилась его первая пьеса «Магистр Олаф» — из  эпохи реформации в Швеции, — которую ни один театр не захотел поставить, — до 1878 года. Это первое произведение сразу выявило все качества Стриндберга, борца против всего старого, смелого защитника идеалов и правды и глубоко разочарованного в действительности. Тогда незамеченная пьеса считается теперь первой в шведской исторической драме. Имя его стало известным после появления в 1879 году натуралистического романа «Красная комната» — блестящей сатиры, где он нападает на все слои общества. Это произведение вызвало не только удивление, но и негодование и резкие нападки на автора. В 1881–1882 гг. он занимается культурно-историческими исследованиями и издает ценные работы по истории шведского народа «В темные и светлые времена». В 1882 году появляется новый роман «Новое царство», представляющий из себя такую кровавую сатиру на критиков, что Стриндбергу пришлось покинуть Швецию и уехать во Францию. Тогда же появляются «Жена Бенгта» и другие сатирические пьесы, новая серия из шведской истории, поэзии, полемические работы.

Он участвует в социалистической агитации. В 1884 году появляется ряд рассказов — «Яд», направленный против причастия, который обусловил обвинение его в святотатстве, но стокгольмские присяжные его оправдали.

В 1886  году начинается его борьба против женщины и брака, особенно знамениты драмы «Отец» (1887), «Барышня Юлия» (1888) и «Кредиторы» (1889).

Затем период интереса к эротике сменяется очень интересным переломом в личном развитии, давшим нам автобиографические вещи: «Сын служанки» (1886–1887), «Исповедь глупца» (1888), изданные на немецком языке, за которую он был привлечен к суду уже в Германии; «Чандала», вышедшая по-датски и переведенная на шведский язык только в 1904 году. Дальнейшее развитие идет через «Инферно» (1897), «Легенды» (1898) и «Дамаск» (1900), где он обращается к мистическим, религиозным темам. Параллельно с этим он пишет прекрасные реалистические «Новеллы», посвященные жизни шхер (1887), «Люди из  Хемзе» (1890). С  этого времени он интересуется алхимией и оккультизмом, которым посвящены как целые сочинения (например, «Антиварвар»), так и отдельные главы других, например, «Инферно». В общем, этот период занят самой мрачной внутренней борьбой; когда она закончилась, когда он освободился от тяжелых, тоскливых настроений, т. е. примерно к 50 годам, он написал целый ряд прекрасных драм, посвященных шведской и германской истории и сказочного характера. К первым относятся: «Саги Фолькунга», «Густав Ваза», «Эрик  XIV» (1898), «Королева Христина», «Энгельбрехт» (1901), «Карл XII» (1902), «Густав III». К немецкой истории относятся: «Густав Адольф» (тридцатилетняя война) и «Виттенбергский соловей» (Лютер). К сказочным драмам относятся: «Царская невеста», «Белоснежный лебедь», «Сон и Игра» (1902).

В 1904 году появляются «Готические комнаты», продолжение «Красных комнат», и «Черные флаги» (1907). Последняя содержит самые грубые нападки на ряд общественных деятелей. В 1905 году появляются его «Исторические миниатюры», а в 1906 — «Шведские миниатюры». Наконец, автобиография его заканчивается «Раздвоением» и «Одиночеством» (1903).

Когда Стриндбергу минуло 60 лет (1910), он написал четыре камерных пьесы: «Зарницы», «Пепелище», «Соната привидений» и «Костер». Незадолго же до этого он в «Синей книге» дал собрание заметок философского характера, касающихся самых разнообразных вопросов, от химии до физиологии, китайского языка и Руссо (1906–1908). К этому примыкает его «Завещание человечеству», показывающее значительную переоценку у писателя.

Полное собрание сочинений его начало выходить в Стокгольме с 1901 года, одновременно в Германии, в переводе Шеринга. К концу жизни Стриндберга вражда к нему несколько ослабла, и бывшие сперва немногочисленными сторонники и поклонники его постепенно увеличились численно, но общего признания у себя на родине он не получил, и Нобелевская премия досталась не ему, а Сёльме Лагерлёф.

До конца своей жизни он не был признан и общество относилось к нему отрицательно. Столь же мало успеха и счастья видел он и в частной жизни: о тяжелом его детстве я уже говорил; романы молодости его кончались большими огорчениями; он был три раза женат и трижды разводился.

Маловероятно, чтобы супруги его были такими безнравственными чудовищами, как он их рисует. Первая — героиня «Исповеди глупца», жил он с ней лет 10. Вторая — Дагни, раньше была замужем за гремевшим в то время, ныне полузабытым сатанистом Пшибышевским, бежала от Стриндберга с русским студентом на Кавказ и была им застрелена. Ей Стриндберг посвятил в «Синей книге» уничтожающую заметку: «Фантомы или случайная материализация». Вообще жизнь Стриндберга сложилась на редкость жестоко, и у него были основания считать землю адом, что он и доказывает в нескольких знаменитых вещах.

Довольно понятно, что измученный поэт искал убежища в католицизме.

Умер он 14 мая 1912  года от мучительного рака желудка; характерно, что из-за религиозных соображений он не прибегал к морфию. Судьба продолжала преследовать Стриндберга и после смерти; двое его детей, сын и дочь, погибли через год после смерти отца во время крушения поезда.

Мы имеем дело с человеком, который никак не мог приспособиться к окружающей среде; был с ней в непрерывном конфликте. Это был типичный борец, искатель, бунтовщик. Вряд ли кто-либо из больших писателей был так ненавидим, как Стриндберг

II. ТВОРЧЕСТВО СТРИНДБЕРГА

Стриндберг писал очень много. Собрание его сочинений, неполное, изданное в Германии - это 12 томов драм, 5 томов романов, 7 томов новелл, 4 тома автобиографий, 1 том стихов и 4 тома научных и философских статей, всего 33 тома. Творчество его чрезвычайно разнообразно и  широко и неравномерно, понятно, по ценности.

Некоторые вопросы, особенно его интересующие, повторяются часто, некоторые проблемы разрабатываются несколько раз, причем одному или двум прекрасным произведениям сопутствует полдюжины слабых. Я только в самых общих чертах постараюсь разобрать его творчество.

Драматические произведения его охватывают следующие области: 10 исторических драм, из  которых большинство весьма выделяются, которые охватывают шведскую историю от Густава Вазы (XVI в.) до Густава III (конец XIX в.). Редкая страна имеет такое могучее и удачное драматическое изображение своей истории. Замечательно, что наивысшая точка достигнута 23-летним Стриндбергом в «Магистре Олафе», но ему мало чем уступают драмы 50-летнего: «Густав Ваза» и «Эрик XIV».

Ряд драм посвящен женскому вопросу. Они вызвали бурные протесты и яростную защиту, и, пожалуй, шире всего Стриндберг знаменит именно ими: «Товарищи», «Кредиторы» и, особенно, «Отец» и «Барышня Юлия». Затем мы имеем драмы оккультного направления, смутные, малопонятные и таинственные, как, например, «В Дамаск», «Танец Смерти», «Пасха», «Пришествие».

Далее следуют романтичные и сказочные пьесы, отчасти написанные в 1880 году, отчасти в 1900 году. Менее интересны маленькие вещи и драмы, написанные 60-летним стариком.

Можно с уверенностью сказать, что из этих 40 произведений около 10 оставили глубокий след в драматургии, не только шведской, но и немецкой, а, следовательно, европейской.

Все 5 романов Стриндберга замечательны. Одним будет больше нравиться весьма объективное натуралистическое описание быта островитян («Жители островов», «У открытого моря»), другим — его посвященная cтокгольмскому обществу трилогия: «Красная комната», «Готические комнаты» и «Черные флаги», где, наряду с мощным реализмом, нападавшим на официальную литературу, проявилось и стремление к социальной революции — бичевание всех слоев общества. Его рассказы сравнительно менее ярки, чем романы и драмы. Ряд из них посвящен брачному вопросу («Женатые»), где он еще довольно осторожно не может найти себе дороги. Другие реалистично описывают быт Швейцарии и шведских островов; третьи касаются истории, шведской и всеобщей, причем в последних Стриндберг пытается дать грандиозную картину развития человечества. Наконец, встречаются еще сказки, басни и особо стоящие «Чандала» и «Ведьма».

6  автобиографических вещей вызвали не меньше нападок на Стриндберга, чем творения его, посвященные женскому вопросу. Они являются замечательным памятником развития его личности, и в них должен черпать всякий, изучающий его. Ближе всего они стоят по искренности к «Исповеди» Руссо.

Цинизм «Исповеди глупца» раскрывает не только автора, но и лиц, с ним соприкасавшихся, особенно жену. Знаменитое «Инферно» носит прямо-таки патологический характер. Эта автобиография не имеет вовсе мягкости, присущей Руссо. Озлобленность и несправедливость Стриндберга часто просто неприятны.

Стихотворения его не имеют значения. Наконец, философские и научные сочинения его охватывают настолько широкую область, что не могут не быть дилетантскими.

III. ГЛАВНЫЕ ИДЕИ СТРИНДБЕРГА

Теперь я перехожу к главным идеям Стриндберга. Я разберу отношение его к женщинам, пессимизм и отношение к оккультизму.

1. Отношение Стриндберга к женщинам

Чтобы понять отношение Стриндберга к женщинам, надо знать странное направление, которое принял так называемый женский вопрос в Скандинавии в 80-х годах прошлого века. Отношения мужчин к женщинам, общества — к  ним, вопрос о браке, семье, свободной любви, воспитании детей и  т. п. являются одним из двух полюсов, вокруг которых вращается человечество.

Другой полюс есть борьба за существование. Можно наполнить тома описанием тех решений, которыми в разные времена и в разных странах разные людские группы решали половой и женский вопрос. Этнологи и социологи заметили некоторое правильное чередование в этих решениях, причина которых еще не  выяснена, но, несомненно, лежит очень глубоко в биологии всего человечества. Два главных направления издавна чередуются. То первенствующую роль играет мать (матриархат), то отец (патриархат). Этому сопутствует обыкновенно полиандрия и полигамия. Чем ниже культура человеческой группы, тем более противопоставляются оба пола, и это противопоставление доходит иногда до откровенной вражды.

Лишь постепенно цивилизация вырабатывает новые отношения между обоими полами: не двух врагов, не палача и жертву, а все более сглаживающиеся формы подчинения, которые должны придти к полному равенству и основанному на нем товариществу.

В христианской Европе существовало две как будто противоположных, на самом деле дополнявших друг друга точки зрения: преклонение перед женщиной, кульминировавшее в культе девы Марии и в  платонической любви Данте к Беатриче, Петрарки к Лауре, в провансальских придворных дворах, — и ненависть к женщине как к источнику соблазна, приводящего мужчину к падению и гибели. У отцов церкви встречаются самые красноречивые и самые чрезмерные нападки на женщин. И та, и другая крайность биологически одинаково необоснованы; тем не менее, они продолжают существовать в ослабленном виде до настоящего времени, и как раз Стриндберг является, сам того не зная, последним отголоском враждебного женщинам течения. Трудно учесть, какую массу лиц искалечили эти два априорно построенных, реально не обоснованных, по традиции передававшихся течения, исходя из которых, европейцы регулировали отношение между полами. Блестящие исключения от эпохи Возрождения до  XVIII века не должны заставить нас забыть о в корне бесправном положении женщины. Так называемая эмансипация женщин, женский вопрос начался в конце XVIII века Марией Уольстонкрафт; в XIX веке движение это все более разрасталось и, понятно, приняло странные, даже уродливые формы.

Эмансипация женщин соединяла ряд разнообразных проблем: правовое уравнение их с мужчинами, экономическое равноправие, открытие всех карьер, свободную любовь и так называемое раскрепощение плоти и, наоборот, пропаганду целомудрия, требование чистоты у мужчин, вплоть до отрицания деторождения.

С этим последним столкнулся Стриндберг. Эта эмансипация, как я уже говорил, принимала такие необычные формы, что некоторые бессознательные последователи отцов церкви стали утверждать, что весь вопрос поднят не настоящими женщинами — которые будто бы чувствуют себя особенно хорошо в зависимом положении, — а так называемыми половыми промежуточными ступенями, биологически более или менее асексуальными и посему требующими изменения устройства общества; этому способствует понижение мужественности у мужчин, именно, такие асексуальные мужчины способствуют эмансипации. Ярче всего эта точка зрения защищалась прогремевшим Вейнингером, но менее ярко она встречается у таких замечательных мыслителей, как Шопенгауэр, Нитцше и Горбино. Для непредубежденного наблюдателя является непонятным желание приписать все хорошие качества одному полу, а все дурные — другому, между тем именно это и произошло, например, в скандинавских странах, причем войну не только словом, но и делом начали феминисты и феминистки, а Стриндберг лишь вторично ополчился на них и выступил на защиту обижаемых мужчин.

Ведь еще в «Красной Комнате» Стриндберг говорит: «Обе стороны заключают свободное соглашение, никто не отказывается от своей самостоятельности, один уважает слабости другого, заключается товарищество на целую жизнь, которое не ослабляется излишним требованием нежности одной из сторон».

Эмансипированные скандинавки 70-х и 80-х годов были весьма сложны, соединяли мистицизм с чувственностью, бунтовали против жизни, против мужчин, против так называемых обязанностей. Задолго до Вейнингера французский писатель Барбей д’Орвильи говорил об эпохах социального гермафродитизма, когда мужчина становится женственным, а женщина омужествляется, когда появляются противоестественные влечения и когда, в результате, самка побеждает самца. Страсть не находит выхода и, разгораясь, губит человека и разрушает общество; стремления к свету и к счастью недостижимы, радость жизни им неизвестна, они забывают, что задача женщины — продолжить жизнь, и от любви у них остается только воспоминание о мучительном наслаждении. Истинная любовь остается незнакомой им. Одни, испугавшись, отступают, другие, достигнув свободы, освобождаются от всякой нравственности, третьи создают систему, почти религию из своих требований. Все они разрушают несправедливые узы, их связывавшие. В литературе скандинавской это движение началось у Ибсена в «Норе» и в «Призраках», у Бьернсона в «Перчатке», у Брандеса в его первых комедиях. В  действительности за этим последовало социальное движение, во главе которого стали г-жи Эльгрен и Бенедиксен, которые занялись интенсивной пропагандой феминизма. В газетах, в театрах, в лекциях, на митингах, в проповедях, в церквах — в Норвегии, Дании, Финляндии, — везде они выступали; сперва встречали противодействие, затем увлекали и убеждали толпу и создавали многих прозелитов.

Со свойственной северным странам серьезностью приступили к практическому применению этого учения: стали преследовать публичные и даже частные проявления разврата. Возродилась старая пуританская нетерпимость, и несколько лет нечто вроде террора воцарилось в скандинавских странах. Захотели заставить мужчин исправиться: сопротивление нескольких смельчаков было задавлено, суд вмешался, Стриндберг был обвинен в свободомыслии и в кощунстве, с трудом избег наказания и должен был бежать в шхеры. Друг его, Гейерстам, едва не был убит во время митинга и должен был бежать из Стокгольма, — одним словом, феминистки одержали победу.

Они захотели построить новый свободный союз, свергнуть тирана-врага мужчину, вознести на его место Еву, которая является последней причиной жизни. Вместе с героиней «Перчатки», Свавой, г-жа Бенедиксен требовала у мужчины чистоты до вступления в брак, а за неимением этого являлось предпочтительным отказаться от брака и от продолжения рода.

Судьба обеих пропагандисток феминизма была трагичной: г-жа Эльгрен неожиданно погибла в Сицилии, г-жа Бенедиксен перерезала себе горло в 1887 году. Менее заметную роль играли г-жи Колет и Крог.

Вот против этого торжествующего феминизма восстал Стриндберг со всей силой своего таланта и со всей яростью своего темперамента. Он почувствовал, что для него настал момент. По  странной иронии судьбы, бывший революционер и социалист стал консерватором и защитником старого порядка. Стриндберг начинает утверждать, что женщина слаба и должна оставаться слабой, ограничиться ролью «очаровательницы»; всякая попытка ее подняться выше уровня физиологического и нравственного, данного ей природой, противна порядку, преступна, должна преследоваться; если же она попытается бороться против своего несомненного владыки-мужчины, то первый долг мыслителя — помешать ей, хотя бы силой. Сперва он написал ряд рассказов в «Браке», где еще колеблется и выступает несмело. Затем он пишет замечательную драму «Отец». Героиня, Лаура, хитростью и обманом доводит своего мужа до сумасшествия и смерти, уверяя его, что любимый им ребенок не его. Отец роли не играет, всем является мать; она — носительница воли к жизни, она — воплощение тайны природы, она создана для того, чтобы мучить мужчин и оставаться их идолом. В следующей пьесе, «Товарищи», женщина, с которой обходятся, как с равной, оказывается не лояльной. В «Кредиторах», освобожденная, она немедленно отдается новому господину. Наконец, в замечательной драме «Барышня Юлия» женщина, забывая все, отдается ниже ее стоящему лакею в момент страсти и, придя в себя, кончает с собой.

К сожалению, борьба против феминизма стала у Стриндберга навязчивой идеей; он очень часто, резко и грубо возвращается к этой ненависти, борьбе между полами и, исчерпав эту тему, не мог бросить. Тогда как Ибсен хотел строить возрожденное общество на энергии и идеализме женщин (ведь говорит же консул Берник в «Столпах общества»: «Вот, чему я научился за эти дни: женщины — столпы общества»), — Стриндберг, наоборот, считал это невозможным, требовал упрощения жизни, подчеркивал, что любовь есть борьба, а не гармония; впоследствии Ибсен отошел от своей идеализации женщин, и в Гедде Габлер и в Ребекке «Росмерсхольма» дал отрицательные типы женщин. Во всяком случае, социальное значение борьбы Стриндберга против унижения мужчин и возвеличения женщин было весьма велико, и не удивительно, что оно завоевало ему европейскую славу.

Так же велико художественное значение его «Отца» и «Барышни Юлии»; время сгладило их резкость, мы можем теперь вполне оценить смелость прозрения Стриндберга, и идеи его, в ослабленной форме, пропагандируются хотя бы Бернардом Шоу.

Не подлежит сомнению, что яростные нападки Стриндберга на женщин коренились в глубокой любви к ним; он так многого ожидал от них, настолько их идеализировал, что никакая действительность, ни одна живая женщина, особенно взбаломученной скандинавской интеллигенции 80-х годов, не могла его удовлетворить. Я позволю себе привести крайне характерный отрывок из «Синей Книги» (стр. 808): «Когда мужчина овладел любимой женщиной, то, как бы она ни была ничтожна, он чувствует свое недостоинство настолько безгранично, что он сперва становится смиренно-преданным, как никто. Затем сразу повышается его самосознание, так как он оказался предпочтенным всему населению земли, затем следует такое расширение личности, что необходимо показать свое счастье. Вот где опасный момент. Некоторые должны говорить о своем счастье; но в этом приходится раскаяться, ибо люди несчастливы в  обычной жизни, они избегают чужого счастья, последнее их ранит».

Нельзя не согласиться, что этот завзятый ненавистник женщин любил их так горячо и интенсивно, так реально и живо, как весьма немногие из их поклонников и защитников.

А вот как Стриндберг понимал брак: «Брак есть кровное братство и больше — это священнодействие; он настолько хрупок и нежен, что опрометчивое слово, даже шутка, может убить его на всю жизнь. Потом не поможет говорить, что это была только шутка: многие годы должны уплатить за то, что совершила секунда. Только пусть не поднимется вопрос: кто из нас обоих будет командовать; раз супруги воспринимают свою любовь как борьбу за власть, в то время как она представляет противоположность этому, тот дом станет адом: оружие будет направлено против самого себя, и каждый удар будет нанесен самому себе в сердце. Сведенборг говорит: брак невозможен между безбожными людьми; я убежден в том, что он прав, так как без контакта с богом — источником любви — не может появиться тока от вечности до озарения. Я изображал брак безбожников, я страдал за это, но я не раскаиваюсь, не беру ни  одного слова назад: так оно было. Благочестивые люди не изображают своих браков, не пишут ни драм, ни романов; надо помнить, что история литературы занимается преимущественно безбожными книгами».

В старости Стриндберг, следовательно, закончил свое отношение к женщине и браку примирением, мистически окрашенным. Стриндберг глубже всех, пожалуй, и смелее подошел к женскому вопросу. Реальное понимание живой женщины основано гораздо более на таких искренних, мучительных произведениях, чем на  холодных, теоретических, стереотипных восхвалениях и идеализациях. В настоящее время выявилась вполне психология свободной женщины, с ее достоинствами и  недостатками. Одним из пророков, предвидевших ее, был Стриндберг.

2. Пессимизм Стриндберга

И в этом вопросе, волновавшем всегда человечество, Стриндберг не мог быть оригинальным. Он присоединился к самому пессимистическому крылу толкователей жизни. Начало этого течения лежит весьма далеко. Культ Шивы в Индии, спокойное бесповоротное отрицание жизни буддизмом, древнеперсидское толкование жизни как борьбы добра и зла, отрицание жизни древним христианством, смутное море ересей, впоследствии скрыто продолжавших существовать в  разных оккультистических учениях, выявилось, между прочим, в  Сведенборге, у которого очень много позаимствовал Стриндберг. Тут оказалось, что он сошелся с Шопенгауером, исходившим из совершенно других источников. Пессимистически окрашены все произведения Стриндберга, и я ограничусь немногими примерами. Герой «Угрызения совести» в 20 лет пробуждается к сознательной жизни, завесы спадают с его глаз, он понимает, в какой паутине лжи его запутало условное христианство и монархический фетишизм. Ему казалось, что он, «разумный, заключен в сумасшедшем доме; оттуда ему не выбраться: все выходы охраняются, и он впал в отчаяние» (1885). Замечательная его автобиография (1897) «В аду» подробно описывает уже не сумасшедший дом, а ад, в котором страдает человечество, «стон — ай, ай — преследует его повсюду, от бабочки “мертвой головы” до птиц, жалующихся на горечь существования, и  до всех земных народов; даже боги выражали этим стоном свое горе». «Как только я согрешил, кто-то немедленно меня излавливает, и наказание настолько точно и утонченно, что не остается ни одного сомнения во вмешательстве карающей десницы». «Горе одинокому. Кто приготовляет мне эти западни, как только я отрешаюсь от людей и мира. Кто-то бросил меня в эту западню, где он находится. Дайте мне бороться с ним». Переживания Стриндберга становятся патологичными, и страдания его — нестерпимыми.

Наконец, истина его озаряет: «Земля — это ад, это тюрьма, построенная вашим разумом таким образом, что я не могу сделать шага без того, чтобы не причинять страданий другим, и что другие не могут быть счастливы, не заставляя меня страдать» (стр. 198). Он находит подтверждение своему мироощущению в древней германской мифологии и у Сведенборга. «Я в аду, и проклятие тяготеет надо мной. Вспоминая мое прошлое, я вижу мое детство уже устроенным, как тюрьма, как комната пыток, и для объяснения мучений, причиненных невинному ребенку, остается только предположить предсуществование, откуда мы выброшены сюда для искупления забытых ошибок». Вот как Сведенборг описывает ад: «Приговоренный живет в чудном дворце, находит жизнь чудесной и считает себя одним из избранных. Мало-помалу радости начинают испаряться, затем исчезают, и несчастный видит, что он заключен в отвратительной лачуге, окруженной испражнениями». «Вечерами теща рассказывает мне хронику этой страны. Какая громадная коллекция трагедий, домашних и иных, адюльтеров, разводов, семейных процессов, убийств, краж, изнасилований, кровосмешения, диффамаций. Замки, виллы, хижины заключают несчастья всякого рода, и я не могу сделать ни одной прогулки, не думая об аде Сведенборга. Нищие, безумцы и сумасшедшие, больные и увечные заполняют канавы большой дороги, преклонив колени к подножью распятия, божьей матери или мученицы. Ночью несчастные, страдающие бессонницами и кошмарами, бродят по полям и лесам в поисках за усталостью, которая им вернет сон… Между ними женщина, согрешившая с монахом; прогнанная, она бродит из деревни в деревню, воя как дикий зверь, и встречные кричат: “вот проклятая”. Никто не сомневается, что душа ее уже горит в вечном огне в то время, как призрак бродит здесь, странствующий труп, назначенный для показания ужасного примера».

«Кто дает мне силы, чтобы страдать. Кто отказывает мне в смерти, чтобы освободить меня от моих мучений. Разве я Флегеас, осужденный за гордость к мучению Тартара, или Прометей, истязуемый коршуном за то, что он открыл смертным тайну высших сил». «Когда книжка будет напечатана, я получу ответ. А  затем. После. Новая шутка богов, которые хохочут, когда мы горько рыдаем».

Уже оглавление «Инферно» достаточно убедительно: «Рука невидимого. Искушение дьявола. Голова смерти. Падение и потерянный рай. Чистилище. Инферно. Сведенборг. Из дневника проклятого. Разверзнутый ад. К какой цели». Возьмем теперь другую вещь его, написанную 50-летним: «Танец смерти» из второго цикла современных драм: «Это ужасно. Вся жизнь ужасна. Раз ты думаешь о продолжении ее, думаешь ли ты, что там будет покой. Там тоже, наверно, будет борьба и буря. Там тоже — если существует “там”, —  уж лучше уничтожение». «Что здесь происходит. Запах точно от отравленных обоев. Тут заболевание, когда только входишь. Под полом лежит труп. Тут так ненавидят, что тяжело дышать». И, наконец, из «Синей Книги», написанной в 1906–1908 гг.: «Раз земля является тюрьмой для преступников неба, то мы все негодяи; задача тюремного священника обещать помилование для тех, которые ведут себя прилично. Открыть тюрьму было бы неосторожно и противозаконно. Этим отличается христианство от анархизма… Христианин покорно переносит страдания тюрьмы, не растрачивает нужного времени на нелепые предложения реформировать устройство тюрьмы и управление. Чтобы получить послабление или помилование, чтобы избежать карцера или побоев, он старается вести себя хорошо, но не думает, что тюрьма может стать местом наслаждений…

Древнее описание Тартара соответствует состоянию нашей жизни… И тогда окажется, что государство есть тюрьма, защитники отечества — палачи, общество — сумасшедший дом, охраняемый чиновниками и полицейскими; семья — конкубинат; капиталисты — ростовщики; искусство — ненужно, литература  — напечатанная болтовня, наука  — каморра, промышленность — ненужная роскошь, — все благословения культуры являются либо проклятием, либо ненужными. Когда это увидишь, то повернешь всему этому спину, ищешь единственного, что остается, что дает правдивый ответ, что держит свое обещание. Но это сверх-реальное глупые люди называют фантомом».

При выборе этих цитат мне не приходилось особенно разыскивать: в каждом томе Стриндберга можно найти много десятков их. Итак, мы видим, что, как ни изменял своих воззрений Стриндберг, пессимистом он всегда был и остался. В необычайно разнообразной форме, в грандиозных символах и образах он продолжал проповедовать свой пессимизм. И  благодаря ему современные люди перестали обманывать себя оболочкой жизни, а увидели ее сущность. Но тут-то и выявляется оригинальность Стриндберга, делающая его особенно ценным нам; он не отрицает мира, он не уходит от него, но, подобно Ницше, желает его изменить. Одним из проявлений этого более глубокого осознания действительности и воздействия на нее является отношение Стриндберга к оккультизму.

3. Стриндберг и оккультизм

Оккультизмом называются передаваемые по традициям ненаучные воззрения на мир. Он предполагает, что миру чувственному, миру явлений противостоит особый сверхчувственный мир, — это свойственно также и религии и вообще идеалистическим мировоззрениям. Но оккультизм дальше предполагает, что на мир чувственный можно влиять через сверхчувственный мир, чем оккультизм отличается от науки, которая предполагает влиять на него, изучая его же законы; от религии оккультизм отличается только количественно, от мистики же — своим желанием ­практически влиять на мир явлений, в то время как мистика, погружаясь в сверхчувственную атмосферу, забывает мир явлений.

История доказывает, что оккультизм сосуществует с самым могучим умственным прогрессом. Так он расцветал в XVI и XVII вв., так он ярко вспыхнул в конце XVIII в. и так он просуществовал в XIX в., особенно ярко развившись в конце его. Существует он и посейчас. Трудно представить себе, до какой степени был развит оккультизм в конце XIX века. Оккультистов насчитывалось в 1902 году — 12  млн. в  Европе и в Сев. Америке, из них 10 миллионов в последней. Во Франции их было 50 тысяч, из них 35  тысяч жило в Париже. Все эти разнообразные группы оккультистов связывались так называемым единением душ, именно, каждое 27-е каждого месяца от 8  ч. 20 мин. до 8 ч. 35 мин. в  Париже, а в других местах — сообразно их долготе, оккультисты должны были посвящать особой молитве. Значение оккультизма доказывается массой периодических изданий, ему посвященных. Всех их издавалось 130: 30 во Франции, 20 в Испании, 10 в Англии,16 в Сев. Америке, 31 в Южной Америке, 4 в Бельгии, 3 в  Германии, по 1 — в Индии, России, Австралии и Японии. Наиболее известными окультистами являются спириты, на конгрессе которых в Париже в 1889 году были делегаты от 40 тысяч спиритов. Оккультизм был развит и в Скандинавии; например, норвежский писатель Арне Гарборг в 1893 году проповедовал множественное воплощение двух лиц — Эллиота и Генриха Вергеланда. Но гораздо все это было ярче в Париже. Из современных Стриндбергу оккультистов можно назвать: Сант-Ив-д’Альвейбра, Станислава Гуаита, Барлэ, Пелладана, Папюса. Все это движение стало знакомо большой публике благодаря роману Гюисманса: «Там внизу» (1896). Одновременно в Париже существовали теозофы, альбигойцы, астрологи, хироманты и алхимики, — я уже не говорю о массонах, паладистах, розенкрейцерах, мартинистах и т. д. Некоторые ученики Шарко, члены «Общества для изучения психических явлений», непредвзято изучали так называемые таинственные явления. Не  хватало только университета оккультных наук, но и он был основан в Париже.

Зная необычайную впечатлительность Стриндберга, его пессимизм, заставивший отвернуться от реальности, и увлекаемость его, нисколько не удивляешься, что он одно время погрузился в оккультизм, но благодаря своей силе воли и уму не запутался в нем, а вернулся к реальности, обогатившись в смысле более глубокого понимания психики. В Париже он был одним из редакторов алхимистического журнала «Гиперхимия», участником алхимистической ассоциации Франции и написал две работы: «Сад Мерлина» и «Лес лесов»; практические занятия его не выдерживают критики, но цель, к которой он стремился, оказалась не бессмысленной: он был сторонником конечного единства материи и видел в обращении металлов доказательство этого. Свои алхимистические работы Стриндберг очень переоценивал.

Занятия оккультизмом сказались в нескольких сочинениях; в странных, очень интересных драмах «Дамаск», «Опьянение», «Танец Смерти», «Пришествие», «Пасха» и «Пепелище»; в отдельных главах «Ада» и легенд и, наконец, во многих отрывках «Синей Книги». Весьма трудно передать в экстракте, чем выражается это влияние у Стриндберга. Иногда какая-нибудь мелочь возбуждает в нем безмерное желание раскрыть «великую страсть вещей среди великого беспорядка», «из мира явлений разгадать тайну бытия». Другой раз он ясно доказывает, что позитивизм не может ограничиваться жалкой действительностью, и оккультизм у него становится дальнейшим супранатуралистическим развитием натурализма. В драме «На пути в Дамаск» ему удалось ярко олицетворить разные идеи и чувства, и, как говорит Эсвейн, «стена между действительным и воображаемым пала, перед нами раскрылся душевный мир, полный головокружительных глубин, в котором все известные нам ценности перелиты в совершенно новую индивидуальную форму». Разлад духовный Стриндберга, любовь и ненависть, механизм и  оккультизм оказались отголоском разлада всей эпохи, и он, пожалуй, первый так ярко и отчетливо описал разные комплексы и констелляции, к изучению которых впоследствии подошел психоанализ. Я позволю себе привести несколько примеров из «Синей Книги»: «Все народы начинают бояться алкоголя, везде предпочитают трезвых. Человечество собирается отрезвиться, может быть в предчувствии, что  приближается нечто неизвестное, странное, может быть, последняя борьба или нечто совсем новое, непредвиденное». В  другом месте он распространяет понятие материализации спиритов на жизнь: «Люди творят себе из ничего своих идолов, при помощи фантазии они претворяют других людей, как живых, так и мертвых, во что-то совершенно иное, чем они есть. Понятно, эти творения — по их подобию, — то они создают великого человека, то чудовище, то полубога, то дьявола». «Каждый влюбленный знает, что женщина, раз ее притягивает к мужчине, может внедриться своей душой или частицами ее в его душу. Тогда он потеряет себя и будет одержим ею. Юноши и девушки мучаются во сне, вероятно, не своими фантазиями, но чужими; и тот, кто считает, что его преследуют люди, вероятно преследуется мыслями, любовью и ненавистью людей».

«Когда близкий человек умирает, он начинает просветляться; все менее приятные стороны исчезают, как будто они принадлежали к той пыли, которая теперь исчезает. Прекрасные стороны становятся теперь больше и ярче; возможно, что освобожденный дух сам облагораживается смертью, так что переживший его справедливо меняет свое представление о нем». «Кто не встречал иногда маленьких русалок. Пассивная девушка, без мыслей, без мнений, сидит против тебя, как прекрасный, живой цветок; или с  полураскрытым ртом она, как птенец, воспринимает твою душу, давая тебе иллюзию, что она понимает то, что ты говоришь. Открытыми глазами пьет она твои взоры и, кажется, возвращает тебе новую силу. Но она может переменить свой образ и ежечасно менять маску; то она становится маленьким эльфом, то получает крылья и когти; когда ей надоест, она станет старой ведьмой; когда устанет петь, она будет хрипеть». «Есть люди, которые носят в себе как бы магнитную гору; все гвозди, которые находятся у других, вылетают из дерева и собираются у них. Но еще интереснее те, которые достают тайны, горести, заботы от других людей и получают их доверие».

Из этих примеров видно, что позаимствовал Стриндберг из оккультизма. Он углубил понимание взаимоотношения людей между собой, а также взаимоотношение людей и природы; он пробует изучить то, что чуждо нам и выше нас, те фатальные влияния, которые неясно нами сознаются и которые становятся понятными, только если их изучаешь не в изолированных индивидах, а в группах людей или в  последующих цепях их; постепенно из жутких сумраков, их окружающих, выявляются некоторые законы, по-видимому, управляющие нравственным развитием мира: законы солидарности, коллективной ответственности, обратного воздействия, семейного искупления, постепенно видишь странные, неопределенные связи душ между собой, живых и мертвых, замена одного сознания другим, неожиданные и страшные проблемы личности (Леметр V, 40). При таком использовании данных и языка оккультизма получается совершенно новая картина этого последнего. Мы имеем как бы предвосхищение психоанализа и психотехники, подчеркивание и освещение таких сторон нашей психики и наших взаимоотношений с окружающими, на которые раньше почти не обращали внимания. В этом отношении Стриндберг приближается к Метерлинку и резко отличается от вышеназванных мною французских писателей, под влияние которых он подпал, и которые, за исключением Гюисманса, имели значение только фактическое, если не анекдотическое.

Гюисманс, весьма интересный и талантливый писатель, начавший с натурализма и через оккультизм пришедший к католицизму, имел большое влияние на тогдашнюю молодежь, в частности, наложил свой отпечаток не только на Стриндберга, но и на Уайльда: «Портрет Дориана Грея» навеян странным романом Гюисманса «Наоборот».

Я должен ограничиться разбором только вышеприведенных направлений идей Стриндберга; во всех них он встретился с могучим коллективным течением и во всех них он поплыл против него. Глубоко не правы те критики, которые упрекают Стриндберга в подражании от обратного, т. е. в защите точек зрения, противных общепринятым, оригинальничания ради. Наоборот, во всех этих случаях Стриндберг, самобытный, страстный, реагировал на окружающее, прежде всего, честно, и честность эта вызвала только конфликт его с окружающими — с модным феминизмом, с упорным оптимизмом толпы и с поверхностным рационализмом, отрицающим сверхчувственное.

IV. ЛИЧНОСТЬ СТРИНДБЕРГА

Характерным для Стринберга являются непрерывные колебания его. Мы имеем дело с необузданным потоком, а не с неподвижной скалой. Он начал ясным, смелым реалистом, постепенно передвинулся к оккультизму, мистике и кончил ясновидением и католицизмом. Первое время он был прямолинейным социалистом и поклонником Руссо, затем он стал духовным аристократом, довольно близким к Ницше. В  1888 году Брандес читал ряд лекций о Ницше; они привели Стриндберга, жившего тогда в Копенгагене, в сильнейшее волнение. Брандес познакомил обоих, тогда еще не знаменитых писателей, между ними завязалась переписка, и Ницше наложил сильный отпечаток на творчество Стриндберга. В «Чандале», например, изображена борьба парии и арийца: «Парий погиб, победа осталась за арийцем; он восторжествовал над низшей расой, благодаря своим знаниям и умственному превосходству. Но он сам легко мог бы остаться на поле битвы, если бы у него не было мужества совершить преступление». Эта жуткая книга заканчивается восхвалением законов мудрого Ману, который, «стремясь, путем унижения целой расы, создать нечто вроде питательного и теплого навоза для удобрения почвы, на которой могло  бы развиваться и расти благородное племя арийцев, и каждое столетие подарить миру цветок, подобный растению алоэ», писал: «Чандала не имеет права брать воды из рек и ручьев, и колодцев, а только болот и луж, образующихся в следах, оставленных животными. Чандала не имеет права умываться, и воды ему дать только для утоления жажды. Чандала не имеет права жить в своих постройках, пусть платьем ему служат саваны мертвецов, пусть пищу свою он будет прятать в черепках, пусть украшением для него будет старое железо, а божествами — злые духи». Это писано в 1889 году и, между прочим, вышло сперва по-датски, а несколько лет до того он был сотрудником в социалистических журналах. Только у Ницше и отчасти у духовного отца их обоих — Гобино — можно найти такое человеконенавистническое отношение к массам.

Сперва Стриндберг защищал брак и женщин, затем яростно ненавидел их; грубые субъективные нападки на современность приводили к сведению личных счетов. Неровно и творчество Стриндберга, необычайно разнообразное и широкое.

Наряду с  блестящими, гениальными произведениями имеются довольно тусклые и малопонятные. Главной отличительной чертой его является необыкновенный пессимизм: ученик Шопенгауера, Банзен делил людей на эйколос и  исколос, т. е. на обладающих мироощущением солнечным и теневым. Трудно встретить более темное мироощущение, нежели у Стриндберга; коренился же этот пессимизм, как и  полагается, в его необычайной чувствительности, заставлявшей его болезненно воспринимать мелочи. Все его произведения оставляют сильное впечатление об его непреклонной энергии, непрерывной борьбе со всеми установлениями общественного порядка и об его неподкупной любви к правде.

Стриндберг мучительно бросался от страсти к холодному познанию; «он не пожелал остановиться ни на  одной из станций, мимо которых его вело его бешеное путешествие», — говорит Эсвейн. Демоническое беспокойство толкало его все дальше и дальше. Это был художник-позитивист, боровшийся с реальным миром и желавший его изменить, а не романтик-иллюзионист, убегающий из мира реальности к миру грез. Эсвейн для характеристики Стриндберга приводит стихи Ницше: «Я  знаю, откуда я произошел; вечно неудовлетворенный, как пламя, я пылаю и сгораю; все, чего я ни коснусь, становится легким, все, что я покидаю, становится углем. Да, я несомненно знаю, что я пламя». Другой биограф, С. Лавертин, приводит для его характеристики формулу, которой итальянцы Возрождения определяли гения: «весь дух, весь желчь, весь пламя».

Это же впечатление чего-то пламенного дают нам портреты Стриндберга: поднятые кверху волосы как бы огненной короной заканчивают проникнутое мыслью, горечью, изборожденное страданием лицо, с глазами, необычайно проницательно смотрящими куда-то вдаль. Может быть, в юности Стриндберг еще мог улыбаться, но, побывав в аду, он потерял эту способность.

V. ВЛИЯНИЕ СТРИНДБЕРГА

Выше описана та вражда, которую Стриндберг встретил у себя на родине. Она вынудила его уйти в изгнание во Францию и в Германию и искать у чужестранцев слушателей. В этом Стриндберг напоминает другого великого скандинавского писателя, непризнанного и долго оспаривавшегося у себя на родине, в Норвегии, — я подразумеваю Ибсена. Таким образом, Стриндберг стал участником всемирной литературы; эта последняя существует менее 200 лет. О всемирной литературе можно говорить только со времени Гёте или, самое большее, — Руссо. Это те писатели, которые вошли в  обиход всего цивилизованного человечества, рядом с более узкими национальными. Как раз в последней четверти XIX века во всемирной литературе стали принимать участие до этой поры вдалеке стоявшие русские и  скандинавы. В конце ХІХ века кружки поклонников Стриндберга имелись в Дании, в Германии и во Франции.

Наиболее передовые люди, главным образом, молодежь, восхищались им, и его имя было лозунгом для борьбы против всего традиционного и косного; восторгались не только его достоинствами, но даже его слабостями.

Стриндбергу посчастливилось особенно в Германии. Он нашел верного поклонника и переводчика в Эмиле Шеринге, который начал переводить полное собрание его сочинений под непосредственной его редакцией. Трижды Стриндбергу и Шерингу приходилось менять издателей, сперва Пирсона в Дрездене, затем Земана — в Берлине и Лейпциге, наконец, Г. Мюллера в Мюнхене и Лейпциге, — такая редкая настойчивость и очевидная незаинтересованность наконец победили равнодушие большой публики, и  в  настоящее время мюллеровское прекрасное издание завоевало себе почетное место в немецких библиотеках. Достоянием немецкого народа стал Стриндберг с тех пор, когда ряд его вещей: «Магистр Олаф», «Фрекен Юлия», «Отец», «Люди из Хемзе» и др. попали в универсальную библиотеку Реклама. Так же довольно настойчиво издавался Стриндберг и во Франции, сперва в космополитич. библиотеке изд. Грасилье-Савин в 1894 году, а затем в известном передовом издательстве «Меркюр де Франс» (1898) — «Инферно», «Ансельборг». Про английские издания я ничего не могу сказать. В России же начало выходить его полное собрание сочинений в Московск. издат. «Современн. проблемы» (1909), и  некоторые вещи вышли в Дешев. Универс. Библиотеке, в  изд. «Польза». Поклонники Стриндберга, не довольствуясь его книгоиздательской пропагандой, провели пропаганду театральную. В 1904 и в 1905 гг. начали устраиваться турне, посвященные специально Стриндбергу (режиссер Крэмпин и Яффе).

Эта труппа объездила ряд немецких городов с большим успехом, причем ставились такие трудно представляемые вещи, как «Танец Смерти». А затем к 1910 году некоторые пьесы Стриндберга вошли в обычный репертуар всякого большого немецкого театра, и стриндберговские циклы стали следовать за ибсеновскими. (Вообще, в  скандинавской литературе первое место занимают Ибсен и Стриндберг.)

Всеми этими путями распространились идеи Стриндберга в большой публике, и характеризующее его понимание необычайной загадочности мира и борьба против всего условного и пережитого очаровала и  подчинила публику. Из видных умов, оценивших значение Стриндберга, я укажу на Ницше, Ибсена, Кнута Гамсуна и Шоу. Последний даже популяризировал и развил дальше некоторые идеи Стриндберга, хотя  бы в женском вопросе (например, «Человек и Сверхчеловек»).

Я не специалист, но мне кажется, что влияние Стриндберга на немецкий театр очень сильно. Шумящий сейчас Георг Кайзер, по моему мнению, его продолжатель; вместе с тем, мне кажется ясным влияние Стриндберга в замечательных мистериях у Рудольфа Штейнера, основателя антропософии. Германия, уже девятый год изнывающая в непосильной борьбе, воочию могла убедиться, насколько обоснован стриндберговский пессимизм; медленное и систематическое удушение ее союзниками является прекрасной иллюстрацией сведенборго-стриндберговской мысли, что земля есть ад.

С другой стороны, довольно неожиданное развитие женской эмансипации в направлении раскрепощения плоти также доказало правильность прозрений великого шведа, поэтому неудивительно, что, по  полученным из Германии сведениям, Стриндберг, как и Достоевский, являются фокусами германской мысли. Понятно, можно сказать, что такие центры доказывают болезненность самой мысли, но ведь Руссо, сыгравший такую громадную роль в европейской истории литературы, был, несомненно, типом болезненным; а кроме того, болезненность автора нисколько не доказывает малоценности его учения.

И тут мы переходим к последней части моей статьи.

VI. ОЦЕНКА СТРИНДБЕРГА

Рано умерший известный русский психолог А. Ф. Лазурский делил людей в смысле отношения их к  окружающему миру на три большие группы: приспособляющихся, не приспособляющихся и  приспособляющих его к себе, т. е. изменяющих его. Выдающиеся люди редко приспособляются, весьма часто — не приспособляются, а наиболее гениальные меняют окружающее в желательном для себя направлении. По  отношению к  жизни у человека могут быть две позиции: он может жить и смотреть на жизнь.

Как правило, писатели выбирают второе, и они бегут от окружающей их тяжелой действительности в созданный ими мир фантазий и грез. Стриндберг не принадлежал к таковым, он жил и воспринимал мир враждебным себе.

Он был бунтарь, бунтарь, не приемлющий действительности, желающий ее изменить, но приемлющий жизнь, несмотря на всю ее горечь; для него действительность не исчерпывала жизни; он не отрицал мира и жизни и не заменял их искусственными постройками.

Современная психиатрия (Блейлер) отличает синтонию индивида к окружающему, способность вибрировать в унисон с ним, и аутизм, характеризующийся потерей контакта между индивидом и  действительностью. В этой потере контакта уже наблюдается некоторый патологический элемент.

Резко выраженное у Стриндберга враждебное отношение к окружающим является первой стадией такого аутизма.

Последние психологические и эстетические исследования различают следующие функции искусства:

1) отвлечение — игру, например, как у Флобера;

2) очищение, освобождение писателя — Гете;

3) преобладание вопросов техники — например, Гонкур;

4) улучшение окружающего, стремление к идеалу — резко видно у Платона и у Руссо; и, наконец;

5) усиленное выявление своей личности, как у Стендаля.

У  Стриндберга мы встречаем элемент самоочищения, проведения своих идеалов в жизнь и усиление «я» творчеством.

В отрицательном отношении к действительности и действительности к нему Стриндберг является типичным примером гениального человека. К биологии таланта и гения приступили недавно: Ломброзо, Моро де Тур, де Кандоль, Гальтон, основавшие эту науку все, в большей или меньшей степени, подчеркивали разлад гения и окружающего. В последние годы вышли две замечательные работы, посвященные этому вопросу, очень тщательно изучающие его: я говорю о «Великих людях» Оствальда и об «Этюдах английского гения» Хавелок Эллкса. Оба они подтверждают обреченность выдающихся людей на неудачу, страдания, болезни и преследования.

Оствальд прямо говорит о биологически закономерном истощении организма, которым гений расплачивается за те траты энергии, которые понадобились для его усилий и открытий.

Хавелок Эллис прямо говорит, что неприспособленность органическая к окружающему и к жизни является фундаментом гения гораздо больше, чем душевная ненормальность, и говорит об отношении окружающего мира к оригинальному уму следующее: «Это отношение не только полно презрением или безразличием, но постоянно стремится к агрессивности и этим усиливает стремление к пессимизму оригинального мыслителя».

Практически невозможно оценить массу преследований, которым подвергались выдающиеся англичане. Оно проявлялось в бесчисленных формах и колебалось между пассивным отказом иметь какое бы то ни  было дело с ними, до активного причинения физических мучений и смерти. Так, более 16% из 975 выдающихся англичан, т. е. по меньшей мере 160 человек, подвергались тюремному заключению, не  считая тех, которые избегли этого, уйдя в изгнание. «Гениальный человек есть ненормальное существо. Как таковое, оно вызывает инстинктивную враждебность общества, которое всяческими способами старается избавиться от него».

В этом отношении Стриндберг был блестящим примером.

Та же неудача преследует выдающихся людей в отношении брака и семьи. Эллис находит, что более 25% выдающихся англичан не основали семьи, а из женатых многие были несчастны. И тут мы имеем как бы признание выдающегося человека каким-то биологически-вредным исключением, — семейные драмы Стриндберга, опять-таки, типичны.

Вопрос о  взаимоотношении Стриндберга и окружающего мира был поставлен настолько остро, что стали думать об его душевной болезни. Не отрицаю периодических вспышек бредового характера и подавленного настроения, но говорить о серьезной, прогрессировавшей болезни писателя, до  конца сохранившего ясность ума и силу таланта, невозможно.

Рейтц Г. В. Жизнь и  творчество Августа Стриденберга // Сборник, посвященный Владимиру Михайловичу Бехтереву. К 40-летию профессорской деятельности (1885–1925). — Л.: Издательство Государственной Психоневрологической академии и  Государственного Рефлексологического института по изучению мозга, 1926. — С. 691–708.

mindlabyrinth.ru