То ли такое время года, то ли такое время в жизни, то ли я не человек, а сплошной Озноб, но кривая каждого дня совершенно безумна - то вдруг взлетает вниз, то вдруг резко падает вверх.

1.
С одной стороны, для того чтобы Говорить, мало открытого сердца: нужны еще и открытое "горло", летящий голос и ясная мысль. С другой стороны, глупо Говорить с самим собой (или с тем, кто понимает тебя без слов), поэтому когда появляется новый незнакомый слушатель, странно пугаться его и убегать. За последние четыре года я немного утратила способность сходиться с новыми людьми (мои "старые" люди смеются над этой жаждой вдруг найти "новых") - только слушать их, учить их, смотреть на них, - но это излечимо, в отличие от моего рассеянного склероза.

2.
Потом, преследует это Дон Кихот (ское) чувство ответственности за все и за всех, вины за деяния других: за войну, за плохое обращение с инвалидами, за гомофобию, за непродуманность улиц в огромном городе, за все зло мира. Ответственность и (пока) незнание того, что со всем этим делать.

3.
Вопросы: почему женщина из века в век обвинялась во всем. Почему "женщина принесла грех в мир"? Почему Елена просто была прекрасна, а мужчины похотливы и воинственны, и она виновата в троянской войне? Все это мифологическо-христианские пережитки?

4.
Ответ всегда один:
"Люди глупы и жестоки, зато смотрите, какой прекрасный нынче день"

5.
Я почти книжный шкаф.
Но может ли шкаф что-то изменить?

Какая разница
что
я кому-то когда-то скажу
какая разница
кто
виноват
в том что мысли невыразимы
(пережитая фраза)
в том что мир - это больше, чем слепок слов
в моей голове или в голове Ирины Михайловны
в том что все, что нельзя потрогать
поставлено под сомнение
Какая разница
Я нелепый кусочек плоти
И я люблю

Говорят, горло болит
от невысказанного слова
У меня их довольно много
Они копятся, дружатся, любятся,
Обмениваются впечатлениями
О жизни в моем сознании
Нет времени
Нет времени
Сейчас истечет минута
И час подойдет к концу
И ночи, и дни, и месяцы
Невысказанная жизнь

Зима, 2015

Заходишь вот так вот в заброшенный бложик (и пароль вроде даже помнишь), читаешь записи и думаешь: "Боже мой, что это за милый мальчик? Разве мы знакомы?".

"Ах, наверное, просто потерялись, позабыли друг друга, бывает..."

А потом отчетливо осознаешь, что это ты каких-то несколько лет назад.

"Когда ты приходишь к кому-то и говоришь: "У меня умер приятель, как только все наладилось.", а потом впадаешь в крайности, отказываешься жить, то есть что-либо делать, несешь бред про то, что ничего не имеет значения, то это просто повод, для того чтобы полениться не просто так, а по какой-то _ПРИЧИНЕ_, _пострадать_. Даже как-то низко, когда чья-то смерть служит таким оправданием, Крис."

Я никогда не был легким, разве что иногда пытался им казаться, но не думаю, что у меня это выходило удачно. Поэтому всегда было интересно, как себя ощущают _легкие_ люди. Такие, как пылинки (перышки? или что это вообще?) на моей аватарке. Люди, которые находят в себе огромное количество энергии, но не той рваной, лихорадочной, разрушающе-создающей, как у меня, а светлой, спокойной, мирной; которые как будто бы притягивают по-детски яркие краски, тепло, солнечный и лунный свет (или сами они что-то вроде солнечных зайчиков).
Впрочем, это ни в коем случае не значит, что я бы променял свою психоделически разукрашенную пещеру на что-нибудь еще. Каждый раз, когда я что-то такое пытаюсь сделать, мир смеется надо мной и вставляет палки в колеса. Он вообще как будто бы подает мне всяческие забавные (хотя иногда жестокие) знаки, если я творю какую-то невероятную херню. Хотя я так и не разобрался, мир ли это или просто что-то вроде внутреннего голоса (мой эгоцентризм подсказывает сейчас, что это и то, и другое, но я еще не решил, верить ему или нет).

- Знаешь, Крис, до того как ты загремел в больницу, постригся и похудел (или похудел, постригся и загремел в больницу), а потом еще, кажется, влюбился - хронологии не помню - мне нравилось с тобой общаться и дружить, а теперь ты стал ну полным придурком просто, и...
- И это значит "не звони мне больше"?
- Да нет, это значит "я люблю тебя, идиот, приходи пить чай почаще".

Я уже месяц как проснулся от двухлетнего сна и живу как будто бы под действием каких-то тяжелых препаратов, и при всем при этом меня иногда как бы бьет током, или в воздухе появляется стул и падает на мою голову.
Во время моего бега с препятствиями подальше от мира я все время искал человека, которого можно было бы догонять, за которым можно было бы бежать, которым можно было бы восхищаться. И вот, мое последнее спасение от моей_собственной жизни уехало и правильно сделало, а то бы я так и не научился думать сам и принимать себя за живого человека.

- Как дела?
- Дерьмово. Я всех послал и провожу свое воскресенье дома, курю и смотрю на ясное небо за окном. И это круто.
- Сначала было плохо, а к третьему предложению этого текста стало хорошо?
- Нет. Дерьмово, есть проблемы, которые нужно решать, и это круто, это не никак, не "ничего так", это по-настоящему.
- Псих ты.

Есть немного.

Лето - это маленькая смерть, как замечает одна девушка. Если что-то появляется в начале июня, то ты, конечно, осознаешь это в конце августа. Например, находишь злого, пугающе откровенного, такого настоящего человека, "с повышенной силой трения, силой бормотания, температурой костей" и тут же теряешь из-за своего в какой-то степени эгоистичного и дурацкого отношения к большинству людей: ну так, мол, милые люди, можно поговорить, ну так, мол, приходите все, ведь нужно, чтобы было весело. 

А я, а что я? Я опять начинаю новую жизнь (интересно, сколько новых жизней я уже начал?). Но все они кажутся прологом.

Почему-то вспоминается один прохожий, который, найдя меня в какой-то жуткой апатии, советовал выспаться как следует, а потом сказал такую фразу: "Все только начинается." и уложил на свое плечо. О как он был прав. 

 

Открываю окно и думаю: "Неужели я когда-нибудь научусь жить, писать, любить...?" Ветер, и ответ: "Живи, пиши, люби." Но жить получается не так, писать вообще не получается, любить - только тех, кто не может любить меня, но все-таки я иду вперед, ноги подкашиваются (иногда), сердце стучит, я чувствую какой-то странный жар - да, пожалуй, ради этого стоит быть опьяненным жизнью.

Если я могу говорить то, что считаю нужным, и идти по дороге с этим жаром внутри - это значит, что я снял с себя цепи. Но это продолжается недолго, и я надеваю их снова, как футболку, на которой нарисован зеленый лес, как мои любимые джинсы, как носки и кеды. Цепи хранятся в моем шкафу среди прочей одежды. Когда я хочу выбросить их, у меня спрашивают: "И не жалко?" (хоть немного любимые) или "Ты мог бы разгуливать по улице голым?!"(остальные), и я, привыкший слишком внимательно слушать людей, откладываю это на "потом". 

"Остальные" задают этот вопрос, потому что им кажется, что я избегаю всего, связанного с телом, но, если быть честным, красота, пол, секс - это то, что заставляет меня страдать, это то, что шепчет мне на ухо: "Ты не свободен.", поэтому я стараюсь (напротив) не избегать ничего, чтобы ответить: "Врешь!" этому шепоту. Чтобы привыкнуть. К этому миру. К этой жизни. К шершавости рук. К терпкости вина. К солнцу и раскаленному асфальту.

Временно умеющий говорить (в надежде, что не_временно), я несу другу чушь, попутно читая километры иностранных слов, готовясь к экзамену, я говорю:

Слышен почти морской шепот чайника, затем протяжный писк и щелчок. Яркий солнечный луч светит прямо в глаза, Марк жмурится, пытается увернуться от его теплых ладоней и забывает про вазу с фруктами в своих руках. Маленький мандарин падает, чтобы потом катиться по кухонному столу, с каждой­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­ долей секунды приближаясь к краю. Марк аккуратно ставит вазу на деревянную поверхность, берет шершавый оранжевый шарик в руку, бережно освобождает его от шкурки, надкусывает и быстро, как обожженный, выплевывает и выбрасывает в урну. Запах мандаринов с некоторых пор начал вызывать у него отвращение: он преследует его почти постоянно, а стоит ему забыть об этом, как тут же приходится вспоминать. Иногда даже кажется, что каждый уголок города как бы в насмешку над Марком пропах этими фруктами. Его любимыми, к слову (или лучше сказать: «некогда любимыми»?).

                                                                          ***

Не так давно он шел по грязному, раскаленному от солнца асфальту, думая о том, как странно устроено все вокруг: такой маленький город, что, кажется, его можно обнять, словно дерево, состоит из огромного количества совсем уж крохотных улиц, каждая из которых может оказаться отдельной Вселенной. Немного помешкав, Марк свернул на такую Вселенную. Когда бродишь среди прохожих и тротуаров без всякой цели, это совершенно нормально, тем более, что никто никогда, кроме тебя, не сможет узнать о том, что это за место. Улицы-Вселенные обычно притягивают на первый взгляд случайного прохожего плакатом, солнечным лучом, надписью мелом на асфальте, – чем угодно, а затем вся его жизнь связывается с ними, как бы он ни пытался избежать этого.

 Марк впервые оказался в этом месте, увязавшись за светловолосой девушкой в безвкусном зеленом платье, которая возвращалась домой нетерпеливой прыгающей походкой, не замечая ничего вокруг. В тот день он, как обычно, просто бродил по городу и наслаждался звуками, наполняющими окружающий мир. В них ему слышалась настоящая, постоянно меняющаяся музыка, то звонкая, как смех ребенка, то медленная и печальная, как гудок парохода. Он чувствовал, как она проходит через него, и становился ее частью, как только она прикасалась к его ушам.  Увидев девушку в зеленом платье, Марк почему-то увязался за ней. Кажется, именно так началось его первое знакомство с улицей-Вселенной.

Оказавшись в этом месте во второй раз, он снова увидел эту ничем не примечательную девушку. Она пыталась повесить что-то вроде музыки ветра над дверью своего дома, но безуспешно. Марк подошел, улыбнувшись, и предложил свою помощь. Вешая колокольчики и прочую звенящую чепуху, он понял, что еще много раз будет приходить на эту улицу. От девушки исходил волшебный, манящий запах, чем-то похожий на то, как пахнут мандарины. Вспоминая его вечером, Марк не мог понять, началась ли его жизнь с того момента, или не было смысла жить дальше. Он никогда не встречал людей или вещей с таким запахом.

Большинство дней цветной, но бессмысленной кутерьмой проносились мимо Марка. И только раз в неделю он приходил на свою улицу-Вселенную, чтобы поздороваться с этой чудесной девушкой. Когда ему это не удавалось, все последующие дни недели казались отвратительными и тяжелыми. Если бы кто-то спросил его, откуда такой интерес к незнакомке, он бы не смог ответить ничего, кроме неуверенного «не знаю», потому что в тот момент, когда ему хотелось рассказать о запахе мандаринов, у него как будто бы заканчивались слова.

 

Спустя достаточно большое количество времени после того, как Марк забрел на улицу-Вселенную в первый раз, он познакомился с парнем, который показался ему довольно странным. Как оказалось, он приехал в город пару дней назад, и его звали Джин. Он стоял на площади и пел так, как будто бы важнее его песни не существует ничего в мире, и, в основном, именно поэтому каждый прохожий останавливался, как завороженный, услышав его. У него были черные, как уголь, глаза, худое, вытянутое лицо, и невыносимо растрепанные волосы. Джин был даже не мастером, а волшебником своего дела, весь город понял это с первого аккорда, сыгранного им на площади. Марк любил музыку и поэтому совершил неловкую попытку поговорить с приезжим, тот оказался довольно общительным, и уже через полчаса после знакомства они сидели у фонтана, стоящего на площади, и слушали какие-то перемешанные отрывки из жизней друг друга. Марку особенно запомнилось вот что:

- Жизнь – это цветной плед, - неожиданно произнес его новый приятель.

- Что? – переспросил Марк.

- «Жизнь – это цветной плед», - так все время говорит одна моя подруга, девушка, у которой я временно остановился. Она считает, что жизнь – это цветной плед, почти полностью состоящий из заплаток. Каждое новое событие, каждый новый для тебя человек, каждая новая нотка в твоем голосе - такая заплатка, лоскуток. Всю нашу жизнь мы постоянно рвем или распускаем эти заплатки и заменяем их новыми. Наш плед как бы находится в постоянном изменении, и именно это делает его особенно красивым и надоедающим только очень несчастным людям, - рассказывал Джин, - интересная философия, правда?

- Да, пожалуй, - равнодушно пожал плечами Марк.

А в конце разговора, когда новый приятель пригласил его зайти как-нибудь выпить в место, где он остановился, и назвал адрес, оказалось, что та девушка, о которой шла речь раннее, и есть обладательница манящего запаха, похожего на то, как пахнут мандарины.

- Подожди, - Марк нахмурился, - кажется, я знаю ее. Вернее, я даже не знаю ее имени…

- Алиса, - подсказал Джин.

- Хм…Алиса. Я никому об этом раньше не говорил, как будто бы потерял слова, но. Мне кажется, что я влюблен в нее. От нее непередаваемо хорошо пахнет, - это основное, что я о ней знаю… Но все остальное, как будто бы и неважно. Когда я вижу ее, то забываю обо всем на свете. Прости, я должен был кому-то рассказать об этом. Это странно, но если любовь – это химия…

- Любовь – не химия, это чушь, - перебил его Джин,-  но запах…и, правда, странно.

- Да. Он похож на запах мандаринов. Хотя, конечно же, это очень неточное описание, - добавил Марк.

- Никогда не замечал в ней ничего подобного, - нахмурился его новый приятель, - но она действительно прекрасный человек. Она очень интересно мыслит, хотя иногда в ней можно заметить недостаток вкуса (если, конечно, дело не касается цветов), неплохо играет на фортепьяно и любит вязать, и…

- Да нет же. Она не может быть такой… Наверное, у нее есть какие-то тайны от тебя и от всего этого мира. Наверное, она примечательна и какими-то своими особенными поступками, - возразил Марк.

- Ну да, - согласился музыкант, - Она работает в цветочном магазине, составляет прекрасные букеты. Кстати говоря, всегда можешь к ней обратиться, если вдруг нужны будут цветы, и…

Как только Марк услышал эти слова, им завладело какое-то неприятное ощущение в области сердца и горла, он развернулся и ушел, не сказав ни слова. Его оскорбил будничный тон этого человека, совершенное непонимание чудесной девушки, абсолютное безразличие к прекрасному и настоящему, которое находится прямо перед его носом. У него больше не оставалось никаких сил разговаривать с Джином, он чувствовал себе катастрофически измотанным и даже заболевшим.

 

Спустя несколько часов бесцельного шатания по городу, Марк, будто бы в какой-то лихорадке, сбивая прохожих, побежал к дому, в котором жила Алиса. Она стояла у окна. Кажется, вешала занавески. Марк постучал в окно. Она распахнула его.

- Кажется, я люблю вас! - выкрикнул он, но эти слова показались ему яркими, но совершенно безвкусными, как фантики от конфет.

- Что? – удивленно хлопая глазами, спросила Алиса, - Извините, мы знакомы? – на секунду девушка задумалась, - А, вы тот человек, который иногда приходит ко мне помочь что-нибудь повесить? – неловко улыбнулась она.

Они вздрогнули, услышав чьи-то шаги. Марк повернулся и увидел, что к дому подходит Джин, музыкант и его новый знакомый, с которым он очень-то вежливо обошелся.

- Я, смотрю, вы, наконец, познакомились,- улыбнулся он, -  Алиса, представляешь, Марк говорит, будто бы ты невероятно хорошо пахнешь. Запахом, похожим на то, как пахнут мандарины.

Алиса посмотрела на Джина удивленно и рассеянно, а потом неестественно засмеялась.

Марк повернулся к Алисе, делая вид, что не замечает музыканта.

- Алиса, - ее имя показалось ему очень странным,-  Алиса, понимаете, я… Мне казалось… -, он больше не чувствовал ее запаха, не мог почувствовать, - Мне казалось, что я… - он хотел сказать «люблю вас», но сбился, - Можно я дотронусь до вас? – наконец спросил Марк.

- Зачем? – все так же рассеянно спросила она.

- Чтобы вспомнить, что это ты, – «ты» прозвучало очень нелепо, так, что Джин рассмеялся, - Чтобы убедиться, что это ты, - все же закончил Марк.

Она стояла, как вкопанная с опущенными руками и широко раскрытыми глазами. Она была похожа на статую, на ней было надето все то же безвкусное зеленое платье, в котором Марк увидел ее в первый раз.

Он дотронулся до ее плеча. И резко отшатнулся назад, как будто бы выплюнул мандариновую кожуру. Каждый раз он приходил туда за запахом. Запахом мандаринов.

- Марк, может, ты попьешь с нами чаю, а? Вроде бы ты толковый парень, - вдруг сказал Джин, хлопнув его по плечу.

Но Марк не ответил. Ему показалось, что сами стены домов говорили ему «Иди». И он шел назад медленной, растерянной походкой, не отвечая на громкое «Марк!», которые кричал Джин ему вслед.

- Странный он какой-то, - сказал музыкант Алисе.

- Да, это человек, который помогал мне вешать некоторые вещи высоко-высоко, - равнодушно ответила она, - Он казался мне милым.

 

                                                           ***

Марк выплюнул мандарин, поморщился от того, что вспомнил нелепую историю, произошедшую с ним, и посмотрел на лучи солнца, греющие его руки. День был солнечным, ясным и нежарким, такого давно не случалось в этом маленьком городке. Небо - безоблачное и пронзительно синее, и чувствуется, как будто бы ты вот-вот оторвешься от земли и полетишь. Марк обулся, улыбнулся своему отражению в зеркале и вышел на улицу, вдыхая летний воздух, ощущая жизнь всем своим телом.

«Жизнь – это цветной плед,» - тихо прошептал он и посмотрел на небо.

Главный вопрос, который я хочу задать самому себе, это: какого черта я пришел сюда? Я перечитывал старые дневники и блоги, и создалось ощущение, что я стал совсем другим. Когда-то я рос, развивался, жил, а потом - щелчок - и случилась стагнация. Как будто бы я шел по определенному пути, а потом вдруг резко свернул, с широко раскрытыми глазами побежал по новой дороге и потерялся. Этот застой, когда внешне все вроде бы двигается - рассорился с какими-то людьми, поступил в любимый университет, учусь, заболел, понял, что нужно как-то жить дальше, -  длился где-то два года. Полгода назад я обнаружил его. И где-то месяца три как начал бороться за свою жизнь, за улыбки, за право, за солнце, за развитие.

Смогу ли я, взбалмошный, нервный, слабый, пугливый, вредный мальчик стать Человеком? Имею ли я право на то, чтобы говорить или идти по улице, при этом оставаясь собой? Способен ли я любить и не требовать ничего взамен? Выдержу ли я? Стану ли сильнее и лучше?

Это вопросы, - простые, банальные - которые все время сбивали меня с толку. Слова, из-за которых начинаешь думать, как дышать, и это становится трудной задачей. Поэтому я думаю, что не имею права сомневаться. 

Мне 17 лет, а я собрался умирать три месяца назад, что может быть глупее? Но вчера, почти сдавшись, я увидел грозу, и небо, переливающееся разными оттенками, и сплошного тютчева на улице и подумал: "Почему бы и не побороться? Почему бы не быть собой? Почему?"

Что касается моей жизни, то, кажется, она чудовищно изменилась. Хотя иногда взглянешь на нее из-под пыльных век, и вроде бы все осталось прежним. Что касается моего я, с ним впервые случилось что-то действительно тяжелое, небывалое до этого, и в этом даже есть некое очарование.

Прошло полгода.

Вот она – боль. Вот оно – твое ощущение вечности.
На губах слой соли. Почему? Или ты пробовал море?
Иногда море мешает, шепча свой стих.
Иногда нужно, чтобы и оно стихло.
Поэтому сегодня не слушай море,
А лучше спи.

Осень навалилась на меня прекрасным Хогвартсом, новыми людьми, интересными лекциями, букетами из листьев и красными лентами, затем сжала горло так, что трудно дышать, лишила желания жить и хотеть, терзала истериками, а потом отпустила, и теперь я судорожно хватаю ее за ткань платья и стараюсь вдыхать осенний запах как можно чаще. Я учился чувствовать то, чего я раньше не ощущал, узнавать то, о чем я никогда и не мог помыслить. Возникла жажда революции меня самого, но с этим пока никак не выходит или выходит, но далеко не революционным способом. Наверное. Я привык говорить "наверное". Должно быть, это плохая привычка.

Жизни важных для меня людей - это часть моего существования. Я переживаю и их с ними, сам того не осознавая. Главное, чтобы меня хватило. Мой блокнот полнится глупостями, я рисую на асфальте и вижу затуманенный замок по утрам. Я снова жив. Только бы это продолжалось подольше.

Нужно было переступить чуть ли не через самую главную черту красавицы-Жизни, чтобы поставить самому себе диагноз: человек с пароходиком сердца. Пароходик сердца - это что-то такое, что можно перепутать с любовью, с завистью и даже с жалостью. Или не перепутать и найти свою форму пароходика. Уже давно придуманная не мной болезнь.
Я не могу скрывать этого, да и как можно прятать неотделимую часть себя?
Можно выдумывать, наблюдать за собой-не собой и не лгать при этом. Можно лицемерить и не выдумывать, но от этого чувствуешь себя грязным и уродливым. Хотя из меня бы не вышло праведника.
Мое лето - отрывочные фотографии настроений и состояний, вырванные страницы из записной книжки, вода, поэзия и беспричинная тоска.
Мне вечные семнадцать, и я еще не знаю, как с этим жить.

в пространство

оковы

Прежде чем обосноваться на своем чердаке, пожалуй, распакую чемодан, привезенный из прошлого хранилища чепухи.

чемодан

Меня зовут Крис, и я убежденный волшебник, начинающий сказочник, вечный дурак и искатель приключений. Люблю жизнь до щекотки в пятках.