БУЛАТ ОКУДЖАВА

Воспоминание о Дне победы               

Была пора, что входит в кровь, и помнится, и снится.

Звенел за Сретенкой трамвай, светало на Мясницкой.

Еще пожар не отгудел, да я отвоевал

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

Живые бросились к живым, и было правдой это,

любили женщину одну -- она звалась Победа.

Казалось всем, что всяк уже навек отгоревал

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

Он нашей собственностью был, и мы клялись Арбатом.

Еще не знали, кто кого объявит виноватым.

Как будто нас девятый вал отныне миновал

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,

когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились --

и тот, что пули избежал, и тот, что наповал, --

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

1988

Бери шинель, пошли домой

А мы с тобой, брат, из пехоты.

А летом лучше, чем зимой.

С войной покончили мы счеты,

бери шинель, пошли домой.

Война нас гнула и косила,

пришел конец и ей самой.

Четыре года мать без сына,

бери шинель, пошли домой.

К золе и пеплу наших улиц

опять, опять, товарищ мой,

скворцы пропавшие вернулись,

бери шинель, пошли домой.

А ты с закрытыми очами

спишь под фанерною звездой.

Вставай, вставай, однополчанин,

бери шинель, пошли домой.

Что я скажу твоим домашним,

как встану я перед вдовой?

Неужто клясться днем вчерашним?

бери шинель, пошли домой.

Мы все войны шальные дети -- 

и генерал, и рядовой.

Опять весна на белом свете,

бери шинель, пошли домой.

1975

Ах, война, она не год еще протянет —

На то она и война.

Еще много километров портянок 

Выткут из полотна.

Встанет, встанет над землей радуга.

Будет мир тишиною богат.

Но еще многих всяких дураков радует 

Бравое пенье солдат.

И потому, знать, за щедро пролитые

за жизни, за радость живых,

трехлинеечки четырежды проклятые 

бережем как законных своих.

1959

Ах, что-то мне не верится, что я, брат, воевал. 

А может, это школьник меня нарисовал: 

я ручками размахиваю, я ножками сучу, 

и уцелеть рассчитываю, и победить хочу.

Ах, что-то мне не верится, что я, брат, убивал. 

А может, просто вечером в кино я побывал? 

И не хватал оружия, чужую жизнь круша, 

и руки мои чистые, и праведна душа?

Ах, что-то мне не верится, что я не пал в бою. 

А может быть, подстреленный, давно живу в раю, 

и кущи там, и рощи там, и кудри по плечам... 

А эта жизнь прекрасная лишь снится по ночам.

1987

Блиндажи той войны все травой заросли, 

год за годом затихли бои. 

Не трава, не года эту землю спасли, 

а открытые раны твои.

Припев:

То полдень, то темень, 

то солнце, то вьюга, 

то ласточки, то воронье... 

Две вечных дороги -- 

любовь и разлука -- 

проходят сквозь сердце мое.

Наша память не в силах уйти от потерь, 

все с фонариком бродит в былом. 

Даже в праздничный день чья-то тихая тень 

вместе с нами сидит за столом.

Припев.

Сколько лет, сколько зим, как умолкла война, 

сколько слез утекло, сколько рек. 

Мы однажды с тобой попрощались сполна, 

чтоб уже не прощаться навек.

Припев.

А годы уходят, уходят

В нашем доме война отгремела, 

вновь земля зеленеет, 

злые пули по кровь не летят. 

Женихи, навсегда молодые, 

с фотографий военных глядят. 

А годы уходят, уходят, 

вернуться назад не хотят...

По дорогам, по старым дорогам 

отправляется память 

иногда словно так, невпопад. 

Как из песни не выкинуть слова, 

так из сердца погибших ребят. 

А годы уходят, уходят, 

вернуться назад не хотят...

Твои плечи с бедою знакомы,

твои белые руки 

кровь и пепел смывали с полей. 

И земля никогда не забудет 

боль и слезы твоих дочерей. 

Хоть годы уходят, уходят, 

хоть время торопит — скорей...

Может, время всех ран не излечит, 

но черемухи белой 

невозможные гроздья горят, 

потому что любовь и надежда, 

что ни делай, бессмертны сто крат! 

А годы уходят, уходят, 

вернуться назад не хотят...

1972

"Дай, Бог" 

Александр Малинин - Романсы (2007)

Музыка: Раймонд Паулс 

Стихи: Евгений Евтушенко

ЛАРИССА АНДЕРСЕН

ПОВОДЫРЬ

 

Классная комната… Весна… На стекле жужжит муха.Радостно смотреть на нее. Почему она не понимает, что форточка открыта? Весна. А за окном тянется затейливая и простая, грустная и спокойная китайская дудочная песенка. Это слепой китаец и мальчик-поводырь. Песенка без начала и без конца… 

Детям трудно слушать, учителю трудно говорить. Видна улица.На другой стороне, как упавшее солнце, сверкает, лучится стеклянный осколок. 

«Милый, милый Костя! Ничего, что учитель держал тебя в углу и, что тебя хотят исключить из гимназии. Это совсем не главное… Я все равно люблю тебя. Я всегда буду любить тебя, даже, когда ты совсем плохой и дурак. Но я так хотела бы, Костя, так хотела, чтобы ты был хорошим. С учителем ты поступил плохо, но дело даже не в нем, а в том, что твоя мама будет плакать. 
И потом ты не прав по отношению к котенку. Ведь ты его не захотел взять только потому, что он простой и некрасивый, и у 
него такой хвост маленький. Но это ничего, что он не махровый — у него может быть хорошая душа. Я знаю, ты сейчас опять скажешь: “Где душа? Есть печень, есть голова, есть сердце, а где душа?” 
Но как бы я любила тебя, если б у меня не было души?»… 

Мои родители и я приехали в Харбин из Владивостока. Это были двадцатые годы, когда русские в Харбине еще не потеряли своего бодрого и даже задорного настроения. Старались верить в будущее, а пока не унывать. Даже мода не оставила без внимания этот город. Это было время фокстрота, чарльстона, коротких платьев и короткой стрижки. Не для меня, конечно. У меня были две толстые косички, и готовилось гимназическое платье с высоким воротничком. Мои родители тоже не могли принять участие в знаменитом расцвете Харбина. Надо было искать где жить, где работать. Папа, военный человек, перепробовав все, что он не умел делать, устроился в Управление КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога). И вместо каморок и общежитий мы переехали в маленький домик в большом саду на тенистой Садовой улице, где наконец-то получился некоторый уют, несмотря на пропажу во Владивостоке всех наших вещей, кроме, конечно, самовара — его мы привезли. Я уже достаточно выросла, чтобы утереть слезы по оставленной кукле, и не достаточно, чтобы сожалеть о мебели и украшениях. К тому же и до Харбина мы долго жили «на ящиках», и если мне чего-то не хватало, так это моря, той дикой бухты, у которой мы раньше жили. Мне даже казалось странным, что больше не надо никуда ехать. 
Харбин — особенный город Это сочетание провинциального уюта с культурными возможностями я оценила позднее, когда из него уехала. И не только потому, что там остались мое детство, ранняя юность. Харбине действительно было все, что нужно для молодежи; спорт, купание, яхты, поездки на железнодорожные станции, ютившиеся среди зелени сопок с прозрачными речками и ручьями в долинах. Зимою — коньки, сани, салазки, переезды через реку по льду на специальных двухместных санках, которые китайцы отталкивали шестом. На другом берегу ждали маленькие теплые рестораны с пельменями или с пирожками. 

Из книги Александра Васильева Красота в изгнании. Королевы подиума 
(М.: Слово, 2008)

А университетские балы и маскарады! Совсем как в книжках о старой русской жизни. Но и не только забавы, и не только для молодежи, а еще опера, оперетта, драма, концерты, лекции, библиотеки, прекрасный оркестр летом в парке Железнодорожного собрания. А какие встречались люди! Профессора, писатели, художники, архитекторы — все ведь были выброшены событиями на тот же берег, что и мы. Мы не отдавали себе отчета, как нам повезло в культурном отношении. И все это было доступно, и все мы говорили по-русски, и все мы были равны. Вот именно там, в эмиграции, особенно среди молодежи в школах, в гимназиях, на спортивных площадках, бесклассовое общество получилось само собой. И мы могли учиться. Было у кого и чему, на все вкусы. Например, шитью — у соседки или древним премудростям инков — у соседа. Можно было окончить университет и получить диплом. Только вот Леночка закончила юридический, а работает кельнершей в ресторане, а Павлик теперь инженер, а продает билеты в автобусе «Чурин — Модягоу». Но это пока, может быть, устроится, а потом поедем в Россию. Все жили на «пока», особенно старшее поколение. Что-то должно же случиться, и тогда вернемся домой. А пока не так плохо, на хлеб насущный хватает. Служба заканчивается в два часа, можно отдохнуть, пойти в гости к знакомым или в кино, а то и просто уютно посидеть на скамейке возле «Чурина». Это был большой магазин, у которого в хорошие летние вечера разгуливала молодежь, а пожилые сидели на скамейке и посматривали, кто как одет, как себя ведет и вообще. Вот так и жили, прячась от большого и подчас угрожающего мира. Пока… А там — Бог даст. 

На нашей мирной Садовой улице, действительно мирной, даже чьи-то коровы проходили утром и вечером мимо нашего сада. Говорили, что это бывший офицер завел молочную ферму и научил коров поворачиваться и равняться по команде. Так вот, на этой улице, только ближе к центру, находился ХСМЛ (Христианский союз молодых людей), где в свободные дни можно было заниматься спортом, а вечерами уютно сидеть в маленькой дружной компании с рукоделием и слушать чтение вслух. Это Алексей Алексеевич Ачаир (Грызов)[1], бывший казак, поэт, служивший в ХСМЛ секретарем, привлекал «блуждающую» молодежь к свету «Зеленой лампы». После прочтения книги «Братья Чураевы» Гребенщикова[2] (сибиряка, земляка Ачаира) кружок стал называться «Чураевкой». Он разрастался и превратился в настоящую и очень даже требовательную литературную студию. Раз в неделю здесь устраивались открытые вечера; чтение стихов, рояль, пение с эстрады в большом зале. И публика охотно наполняла его. Это был незабываемый мирок, счастливое убежище от тревог о будущем. Мы становились поэтами, писателями, художниками. Нас начали печатать. Нельзя сказать, чтобы стихи нашего кружка отражали окружающее: ни особенности нашего города, ни эмигрантской ностальгии в них почти не было. У нас не могло быть много воспоминаний. Мы жили «теперь» и писали о своих переживаниях и чувствах, которые, как и мы сами, росли и требовали выхода. И самые бурные из нас — изводились: 

Над тобой расстилается небо весеннее, 
Ты, наверное, ждал, а быть может, и ждешь, 
Как сегодня, вчера, как и позавчера, 
Что придет, налетит золотое спасение.

 
Приморская краевая публичная библиотека им. А.М. Горького и Клуб друзей Лариссы Андерсен в ноябре 2012 года провели встречу «Сергин и Гранин – поэты чураевского круга. Харбин 1930-е годы». Темой встречи стала трагическая судьба поэтов - чураевцев Георгия Гранина и Сергея Сергина.

Так писал девятнадцатилетний Георгий Гранин (Сапрыкин)[3]. Я всегда витала в облаках, не отдавая отчета зависимости от обстоятельств. Но ждала тоже какой-то счастливой перемены, утешаясь привычным, сказочным миром воображения. Одно из моих первых стихотворений, имевшее успех у публики, вероятно такой же мечтательной, как и я, могло быть написано какой-нибудь романтической девушкой из прошлого века в благополучном уединении дворянского поместья... 

Месяц всплыл на небо, золотея, 
Парус разворачивает свой. 
Разговор таинственный затеял 
Ветер с потемневшею листвой… 
Ведь совсем недавно я мечтала: 
Вот как будут яблони цвести, 
Приподнимет мрачное забрало 
Рыцарь Счастье на моем пути. 
Говорят, что если ждать и верить, 
То достигнешь. Вот и я ждала… 
Сердце словно распахнуло двери, 
ожиданье ласки и тепла! 
Все как прежде. Шевелятся тени, 
Платье зря пошитое лежит. 
Только май, верхушки яблонь вспенив, 
Лепестками белыми кружит. 
Месяц по стеклу оранжереи 
Раздробил хрустальный образ свой, 
Маленькие эльфы пляшут, рея 
Над росистой, дымчатой травой… 
Надо быть всегда и всем довольной: 
Месяц — парус, небо — звездный пруд… 
И никто не знает, как мне больно 
Оттого, что яблони цветут...

Александр Вертинский

На вечере поэзии, устроенном в «Ренессансе» вскоре после приезда Александра Вертинского в Шанхай, я прочла стихотворение, написанное предыдущей осенью, в самое трудное для меня время. Оно было очень «жалобным», может быть, это Вертинского и тронуло. Заканчивалось стихотворение так: 

…В доме, наверно, пылает печь, 
Кресло такое, что можно лечь, 
Очень радушное в доме кресло. 
Счастье с ногами в него залезло, 
Счастье в мохнатом большом халате… 
Там добрая мама… И белая скатерть… 
И чай с молоком.

По окончании программы меня представили Вертинскому. Я послушала его вежливые комплименты, выпила что-то со всеми и ушла домой. 

 
На фото (нижний ряд): Александр Вертинский 4-ый слева, Нора Крук 2-ая справа. 
Шанхай (Китай), начало 1940-х гг. (фото из архива Норы Крук)

Вскоре, зайдя утром в тот же «Ренессанс», который находился на «нашей русской авеню Жоффр» и был популярной забегаловкой богемы, я вновь встретила там Вертинского. 
Он узнал меня и предложил выпить с ним чашку кофе. К столику с вопросительным лицом подошел заведующий рестораном. И вот за него-то я обиделась на Вертинского: он вдруг сделал капризное лицо, отбросил в сторону в чем-то виноватую ложку, а потом нашел еще еле заметное пятнышко на скатерти и брезгливым жестом своих выразительных рук приказал ее убрать. Тут, уже враждебно, я подумала: перед кем он фасонит? Если перед заведующим, то это воспитанный человек, бывший офицер, и такие манеры его не очаруют. А если передо мной — то мне пятнышко не мешает, лучше бы заказал хороший сэндвич. 
Теперь это кажется смешным, но в ту голодную пору моей шанхайской жизни я стала глупо застенчивой и легко обижалась, в то же время словно чувствуя себя виноватой. Так было и в то утро, я с важным видом, словно нехотя, выпила кофе и заторопилась «по делам». 
А вообще-то я никогда не думала, что обаяние его искусства настолько возрастает, когда видишь Вертинского на сцене: каждое слово обогащается мимикой, жестом, модуляций голоса и буквально гипнотизирует. Словно открывается новый смысл и вкус слова. 
Часто во время его выступлений мне казалось, что он смотрит на меня, но я решила, что это и есть гипнотический контакт… Но оказалось, что и другие замечали — Вертинский на меня посматривал. За первое, еще короткое время своего пребывания в Шанхае он создал мне такую рекламу, что, наверное, любители романтических приключений уже ожидали — чем все это кончится. 

 
 

Александр Вертинский: "Чужие города"  

А кончилось вот чем. После концерта предполагался большой, многолюдный ужин все в том же «Ренессансе». Я была приглашена, но мне надо было зайти домой покормить кота, что я и сделала. Кот поет и улегся на кровать. Я прикорнула рядом и тоже задремала. А потом надо было освежиться, причесаться и прочее… А главное, я даже намеренно хотела прийти немного позже, чтобы проскользнуть незаметно и сесть где-нибудь за крайний столик… А вот и влипла: никаких обычных столиков не было, а в глубине зала стоял один длинный стол, в середине которого, как царь, восседал Вертинский, а место справа от него… пустовало. Все были в сборе, и мне пришлось пересечь зал под восклицания: «Ну вот, наконец-то!..» Меня посадили на это пустое место. Я, конечно, извинилась за опоздание, но довольно сердито. Почему это мне полагается сидеть рядом с ним? Что это за демонстрация? Да, я благодарна за его внимание… Я преклоняюсь перед его талантом… Но при чем тут я?.. Ведь и другие преклоняются… И тоже пишут стихи… Вертинский с ледяной учтивостью наливал мне вино, подавал какие-то закуски, но за все время не проронил ни одного слова в мой адрес. 
Конечно, я потеряла всякий аппетит и сразу перешла к последнему блюду, чтобы догнать остальных. Едва справившись лишь наполовину и совсем смутившись, я заявила, что чувствую себя плохо и, к сожалению, вынуждена уйти. И вот, сделав каменное лицо, мой «добрый волшебник» процедил сквозь зубы: «Идите, идите, поцелуйте вашего кота под хвост». И, когда я уже пересекала зал, крикнул во всеуслышание, на весь честной народ: «Психопатка с рыжим котом!» Вот чем все кончилось. 
О существовании в моей жизни рыжего кота Вертинский знал и раньше. Я иногда разъезжала с ним на рикше и привозила его в «Ренессанс», чтобы он погулял там в садике. Но, наверное, Вертинский никак не ожидал, что в лице кота, если можно так выразиться, встретит препятствие нашей, так галантно задуманной встрече. 
Но все-таки все на этом не кончилось. Начался некий смутный период «прохладной войны». Я получила от него два письма. одном из них было о том, что он не виноват, что интересуется мной больше, чем, например, Марианной Колосовой, хотя она тоже талантлива. И что я напрасно взбунтовалась, как «слониха в цирке» (повезло, какой богатый выбор образов: от «печального отрока Пьеро», «черного ангела» — до «слонихи в цирке»)… 
Я не ответила. Я ждала, чтобы обида отстоялась… 
Да и кроме того, мне было некогда выяснять отношения. Я получила ангажемент ехать с балетной труппой в Японию на праздник цветущей сакуры. Оттуда я написала ему примирительное письмо и получила в ответ теплую телеграмму: «Мой черный ангел! Простите мне мою грубость. Я очень люблю Вас. Рыжий кот». 
… А потом было его стихотворение:

ПРИМЕЧАНИЯ 
[1] - Ачаир (наст. фам. Грызов) Алексей Алексеевич (5 сентября (по др. данным, августа) 1896, ст. Ачаир близ Омска - 16 декабря I960, Новосибирск) — поэт. Общее образование получил в войсковом пансионе Сибирского казачьего войска. Окончил 1-й Сибирский императора Александра I кадетский корпус в Омске (1914). Учился в Петровско-Разумовской академии в Москве (1914-1917). Участник Гражданской войны. Совершил тяжелейший сибирский поход зимы 1920. Служил в Приморье в Гродековской группе войск (с 1921). Первое произведение опубликовал в 1918 г. в газете «Дело Сибири» (Омск), затем печатался в газетах «Наша заря», «Русский голос», «Копейка», «Вечер» и др. После выхода в отставку редактировал во Владивостоке (февраль-октябрь 1922) газету «Последние известия», орган сибирской областнической группы А.В. Сазонова. 1922 прибыл в Харбин, где сразу стал заметной фигурой в литературных кругах. С 1923 — помощник секретаря Христианского союза молодых людей (ХСМЛ). Организовал при ХСМЛ кружок поэтов, известный как «Молодая Чураевка». Председатель издательской комиссии Общества кадетов в Харбине (1933). Издал несколько сб. стихов, среди них: «Первая» (1925). «Лаконизмы» (1937), «Полынь и солнце» (1938). Был арестован в 1945, депортирован в СССР, отбыл 10 лет в Красноярском исправительно-трудовом лагере (ИТЛ). После освобождения жил в Новосибирске, работал учителем пения в школе. 

[2]- Гребенщиков Георгий Дмитриевич (псевд.: Сибиряк; 23 марта (4 апреля) 1882. с. Николаевский Рудник. Томская губ. - 11 января 1964, Лейкленд. Флорида. США) — прозаик, драматург, публицист, переводчик. Первая публикация вышла в Семипалатинске (1906). Выпустил книгу » просторах Сибири» ( 2 т. СПб., 1914). Отправился добровольцем на фронт. С остатками Белой армии эвакуировался из Крыма (1920). Жил в Париже, где познакомился с Н.К. Рерихом, выпустил собрание сочинений в 6 томах (1922-1923). Эмигрировал в США (1924). включился в работу друзей Музея Н.К. Рериха. 1925-1926 в Нью-Йорке выходят первые 3 тома (из 12 задуманных) эпопеи «Чураевы». При жизни Гребенщикова вышли всего 7 томов этого знакового для автора произведения. 1925 г. поселился в штате Коннектикут на р. Пампераг, где заложил русский скит. Свои идеи о Чураевке — трудовом и культурном центре — изложил в книге «Гонец. Письма с Памперага» (Нью-Йорк, 1928). Преподавал в колледже в г. Лейкленде. 

[3] - Гранин (др. псевд.: И. М-ов; наст. фам. Сапрыкин) Георгий Иванович (23 июля 1913, ст. Пограничная на КВЖД - 6 декабря 1934, Харбин) — поэт. 1923 Гранин переехал с матерью в Харбин. Учился в гимназии им. А.С Пушкина, затем поступил в Харбинский политехнический институт, но бросил учебу на первом курсе. Был секретарем литературного объединения «Молодая Чураевка». Печатался в газете «Чураевка», журналах «Рубеж», «Парус». Писал прозу, начал роман «Небо». «Молодой Чураевке» считался одним из подающих большие надежды. 1933 примкнул к группе К.В. Родзаевского, стал работать в фашистской газете «Наш путь». ночь на 6 декабря 1934 г. Г. Гранин и С. Сергин (Петров) покончили с собой в японском отеле «Нанкин» (Харбин). 

ССЫЛКИ: 
Мы признательны Кривченко Любови Анатольевне, главному специалисту отдела использования и публикаций Государственного архива Хабаровского края за сотрудничество и предоставленный материал о Лариссе Андерсен. 
В публикациях мы опирались на архивы Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ) , российского историко-архивоведческого журнала «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» , Клуба друзей Лариссы Андерсен . Книги Лариссы Андерсен «По земным лугам» и «Одна на мосту» , «Остров Лариссы» (издатель Дом Русского Зарубежья) и Александра Васильева «Красота в изгнании: Королевы подиума» также легли в основу представленного нами материала «Возвращенные имена. Часть 1-5». 
1. БРЭМ - http://archive.khabkrai.ru/brem/ 
2. «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» - http://www.vestarchive.ru/ 
3. Клуб друзей Лариссы Андерсен создан в апреле 2008 года, по инициативе журналиста Тамары Калиберовой (председатель). Почётные члены клуба: Патриция Полански – русский библиограф Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета, Элен Мякотина-Каплан – ответственный секретарь Русской Тургеневской библиотеки в Париже, Александр Васильев - историк моды, коллекционер, Михаил Дроздов - председатель «Русского клуба в Шанхае». Задача клуба – сохранение памяти о восточной ветви русской эмиграции, знакомство с творчеством писателей и поэтов дальневосточного зарубежья неизвестных в современной России. 
4. Ларисса Андерсен. По земным лугам: Сб. стихотворений. — Харбин, 1940. 
5. Ларисса Андерсен. Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма — М.: Русский путь,2006. 
6. Остров Лариссы: Антология стихотворений поэтов-дальневосточников Под ред. Э. Штейна. — Орандж, 1988. 
7. Александр Васильев. М.: Слово/Slovo, 2008. - 352 с.: ил. Изд. 8-е, в 2-х тт. 

Материал подготовил Георгий СУХНО. 
Скерневице, Польша. 09.03.2013

Русская зарубежная литература - поэт Нора Крук 

Первый сборник стихов Лариссы Андерсен «По земным лугам» был издан в Шанхае в 1940 году тиражом всего 100 экземпляров. Он давно стал библиографической редкостью. Всю свою долгую жизнь, проживая в разных 
точках земного шара Ларисса Андерсен писала на русском языке, но её замечательные стихи очень редко появлялись в печати. 

В 2006 году в московском издательстве «Русский путь» тиражом две тысячи экземпляров вышла книга "Одна на мосту", в которой представлены стихотворное наследие, воспоминания, статьи и письма Лариссы Андерсен. 
Для тех, кто интересуется историей культуры русского зарубежья, особо важными будут не только её полные светлой печали стихи, но и воспоминания о шанхайской жизни 30-х годов, о театральных гастролях в Японии, о жизни в Китае и Корее, эссе о путешествиях, рассказы о встречах с Александром Вертинским, Иоанном Шанхайским, Наталией Ильиной. 

В приложении книги представлены статья Александра Вертинского "Ларисса Андерсен" и рецензия к первому сборнику ее стихов. Вертинский высоко оценил её поэтический талант: 
«Мой дорогой друг! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль «Le vin triste», как говорят французы. Жаль только, что их так мало... Впрочем, Вы вообще не расточительны. В словах, образах, красках. Вы скупы — и это большое достоинство поэта...» 

Вот как представила Ларисса Андерсен свою книгу "Одна на мосту": 

После моей первой книжечки стихов «По земным лугам», вышедшей в Шанхае в 1940 году, прошло больше чем полжизни. И только теперь, когда мои «литературные» друзья, уже издавшие по несколько сборников, махнули на меня рукой, я раскачалась на издание второй. К сожалению, многих из них уже нет, и мне не придется услышать их отзывы, а как хотелось бы!.. 
Почему же так получилось? Перемены в жизни, переезды, новые обустройства, домашняя возня. Да, отчасти… Но когда стихи возникают и бродят в голове, им ничто не мешает, они все равно найдут лазейку и появятся на свет. Впрочем, я всегда писала мало. Писала и во время этого долгого перерыва, но не отделывала стихи, а запихивала их в дневники, которые веду, сколько себя помню, в книги, в старые бумаги. И забывала о них. Может быть, еще больше, чем раньше, разбрасывалась на новые впечатления: вместе с мужем, по роду его деятельности (он работал в судоходной компании), мне пришлось поколесить по свету: Индия, Африка, Вьетнам, Таити. А раньше, в Китае, все мои силы и время забирали танцы — другая моя любовь (они к тому же помогали мне зарабатывать на жизнь, на стихи прожить было нельзя). 
Вероятно, это в моей натуре — увлекаться многим, особенно в сфере искусства. Признаться, я даже слегка побаиваюсь людей, всецело одержимых одним родом деятельности, хотя, наверное, такая цельность натуры позволяет достичь в жизни больших высот, чем такое, как у меня, «всего понемножку»: стихи, танцы, рисование, йога, верховая езда. 
Все это так. И все же, я думаю, главная причина моего молчания в том, что я потеряла нужную атмосферу. Писать стихи на русском, живя среди иностранцев (а я всю жизнь пишу только на родном языке), — это то же самое, что танцевать при пустом зале. 

А началась моя поэтическая судьба еще во времена отрочества, в Харбине, благодаря Алексею Алексеевичу Ачаиру, который создал литературную студию «Молодая Чураевка». Однажды он сказал: «Вот придешь домой и напиши стихотворение». Я добросовестно написала какую-то ерунду, стараясь, чтобы было похоже «на такое, как пишут». Показала ему. Он терпеливо объяснил мне технические недостатки и посоветовал написать просто о том, что видела, о чем думала. И тогда я сочинила стишок о моем детском воспоминании. Ачаир его, как ни странно, похвалил, особенно, помню, ему приглянулась одна рифма: «Клекотала перепелка у молдавского поселка». Позже это стихотворение даже было опубликовано в нашей газете «Молодая Чураевка». 

 

С этого все и пошло. Несмотря на то что я и тогда уже разбрасывалась — любила рисовать. Помню даже, что когда в Харбин приехал Н.К. Рерих и Ачаир пригласил его на встречу с чураевцами, то, представляя меня, сказал: «Это наша будущая художница». И все же я «заразилась» стихами. Стихи победили. Я стала печататься. Многим они нравились, и моей маме тоже (поначалу она довольно настороженно относилась к моим «вдохновениям», но так как отныне нам стали присылать ее любимый журнал «Рубеж», где меня публиковали, все изменилось). 
Насколько общий интерес создает нужную атмосферу, видно уже по тому, что после переезда многих членов «Чураевки» из Харбина в Шанхай мы организовали поэтические «пятницы», чтобы не потерять друг друга и уже налаженный ритм встреч для совместного обмена мнениями о новых стихах. Впрочем, мы не только встречались раз в неделю, но придумали игру, которая с большим азартом заставила нас снова взяться за стихи. Каждый опускал в урну записку с заданной темой, проще говоря, с заглавием нового стихотворения, и кто-то из нас (по очереди) вытаскивал вслепую одну из таких записок. На озвученную тему мы все были обязаны написать хотя бы коротенькое стихотворение. Иногда ничего не приходило в голову: предложенная тема не вызывала вдохновения, тогда отделывались рифмованной шуткой. 

 
Фото Михаила Дроздова (РКШ)

В любом случае стихи писались, такой был уговор. Да и задор, дух соревновательности подталкивали нас. 
Мы, можно сказать, писали друг для друга: Николай Петерец, Мэри Крузенштерн-Петерец, Николай Щеголев, Лидия Хаиндрова, Мария Павловна Коростовец, Владимир Померанцев, Валерий Перелешин. 
И теперь эта моя новая книжка вряд ли бы увидела свет, если бы не воспоминания о доброжелательной оценке моих стихов такими большими поэтами и строгими ценителями, как Александр Вертинский, который помогал мне составлять первую книжечку стихов в Шанхае, а после — Ирина Одоевцева, предлагавшая подготовить к изданию в Париже новый сборник (к сожалению, я так и не успела этого сделать), и Валерий Перелешин, дважды приезжавший ко мне во Францию и всякий раз «понукавший» меня напечататься. А также настоятельные советы поэтов Юрия Линника, Владимира Росова, знатока дальневосточной ветви русской эмигрантской литературы Эммануила Штейна, который в свое время издал книгу «Остров Ларисы». Еще большая моральная поддержка – в письмах, по телефону от самых давних, еще шанхайских друзей, которые сейчас живут в Австралии, поэтессы Норы Крук и ее мужа Ефима. И особенно благодаря милой Тамаре Калиберовой, журналистке, которая несколько раз приезжала «с другого конца света», из Владивостока, любимого города моего детства. Все для того, чтобы расшевелить меня, отыскать на французском чердаке и привести в порядок стихи, писавшиеся почти полвека в стол, прозу. Разобрать хотя бы частично старые письма и подготовить это все к изданию. 
Не могу не сказать слов благодарности в адрес художниц: Роз Берже – из Франции и Тамары Юфа – из России, которые согласились украсить мою книгу рисунками. 

ССЫЛКИ: 
Мы признательны Кривченко Любови Анатольевне, главному специалисту отдела использования и публикаций Государственного архива Хабаровского края за сотрудничество и предоставленный материал о Лариссе Андерсен. 
В публикациях мы опирались на архивы Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ) , российского историко-архивоведческого журнала «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» , Клуба друзей Лариссы Андерсен . Книги Лариссы Андерсен «По земным лугам» и «Одна на мосту» , «Остров Лариссы» (издатель Дом Русского Зарубежья) и Александра Васильева «Красота в изгнании: Королевы подиума» также легли в основу представленного нами материала «Возвращенные имена. Часть 1-5». 
1. БРЭМ - http://archive.khabkrai.ru/brem/ 
2. «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» - http://www.vestarchive.ru/ 
3. Клуб друзей Лариссы Андерсен создан в апреле 2008 года, по инициативе журналиста Тамары Калиберовой (председатель). Почётные члены клуба: Патриция Полански – русский библиограф Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета, Элен Мякотина-Каплан – ответственный секретарь Русской Тургеневской библиотеки в Париже, Александр Васильев - историк моды, коллекционер, Михаил Дроздов - председатель «Русского клуба в Шанхае». Задача клуба – сохранение памяти о восточной ветви русской эмиграции, знакомство с творчеством писателей и поэтов дальневосточного зарубежья неизвестных в современной России. 
4. Ларисса Андерсен. По земным лугам: Сб. стихотворений. — Харбин, 1940. 
5. Ларисса Андерсен. Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма — М.: Русский путь,2006. 
6. Остров Лариссы: Антология стихотворений поэтов-дальневосточников Под ред. Э. Штейна. — Орандж, 1988. 
7. Александр Васильев. М.: Слово/Slovo, 2008. - 352 с.: ил. Изд. 8-е, в 2-х тт. 

Публикация подготовлена Георгием Сухно. 
Скерневице. Польша. 2013 год

 

Л.А. КРИВЧЕНКО 

№ 2, 11 МАРТА 2012

Исполняя генеалогические и биографические запросы граждан, очень часто приходится обращаться к архивному фонду Государственного архива Хабаровского края «Главное бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи» (БРЭМ), документы которого очень популярны и известны во всем мире. Сотни людей нашли информацию о своих родственниках-эмигрантах благодаря этому уникальному кладезю человеческих жизней и судеб. Просматривая эти документы, представляешь, чем жили люди начала ХХ в., о чем мечтали, что волновало и тревожило их души. Очень часто возникает желание узнать – живы ли они и как сложилась их жизнь после эмиграции. Не всегда это удается, но некоторых так оберегал их ангел-хранитель, что они живут и здравствуют и по сей день.