Глубокой осенью 1941 года нас перебросили в Саратов, где 2 недели держали на усилении моста через Волгу. После этого, вероятно, угроза спала, и нас сняли и отдали нас в обыкновенные войска. Было нас к тому моменту около 50 человек – естественно, это были уже совсем другие люди, а не те, с которыми мы отходили изо Львова: на каждом этапе всё перемешивалось, и я попадал в другие сводные формирования.

Зимой мы прибыли в запасной полк на станции Татищево под Саратовом, там были воинские лагеря. Жили в полуземлянках на всю роту, на 200 человек. Там были стёкла, крыша, двойные нары, устланные соломой и покрытые брезентом. Спали не раздеваясь. Было холодно – на всю землянку было две печки из бензиновых бочек 200-литровых. Воды не было, умывались снегом.

Нас начали гонять на тактические и прочие занятия. А зима 1941 года была холодная. Подъём в 5 часов утра, команда "в ружьё!" (ружей у нас не было, но команда-то армейская одна), построение и 5 километров до станции в страшную метель мы шли. Пришли на станцию, рассвело. Стоит эшелон с товарными вагонами.

У каждого вагона стояли штабеля досок (сороковки) и буржуйки. И начали мы эти вагоны оборудовать: нары делать, буржуйки устанавливать, окошечки делать. А вагоны-то были уже промёрзшие. Работали весь день до вечера. Накалили буржуйку, еду дали нам только вечером: по батону подового хлеба на двоих, банку тушёнки. Стали резать хлеб, а он промёрз. Стали пилить его сапёрной лопаткой. Клали хлеб на буржуйку, он вроде отходил. Кусаешь его – сверху мякиш, а дальше лёд внутри.

Потом эшелон тронулся. Нас повезли на запад, до большой узловой станции Лиски (Воронежская область), а оттуда на юг – проехали через Россошь в Миллерово, а там мы уже знали, что везут нас на Ростов. Тогда как раз были бои за Ростов.

По пути следования были организованы пункты питания. Эшелон идёт – дают команду, эшелон приходит – уже обед готов. Под такие пункты приспосабливали столовые, школы, другие помещения.

В Лисках всё нормально было, а в Миллерово мы заболели (четыре человека). Температура 39 с лишним у всех. Как сейчас помню: приходит врач-женщина, майор, и снимает нас с эшелона и направляет в железнодорожную больницу (она была одноэтажная деревянная). Они боялись, что это эпидемия, а это было дело подсудное. В больнице выяснилось, что у меня было воспаление лёгких.

В декабре, после того как меня выписали из больницы в Миллерово, меня направили на призывной пункт. Там сформировали команду где-то из пяти человек, назначили старшего, дали ему документы и направили нас в Лиски. Там сделали пересадку, поехали на запад – на Валуйки, оттуда по Донбасской дороге на станцию Чернянка (в большой районный центр Курской области, там был запасной полк).

В запасном полку проходило обучения, создавались формирования. Жили по хатам. Мы у одной хозяйки ночевали трое сразу. Спали на земляном полу, устланном соломой, не раздеваясь. Только сапоги снимали, а портянки оставляли, чтобы ноги не замёрзли. Утром она солому выкидывала в топку.

Питались так. На окраине села Чернянка кухня была. Там две полевые кухни под навесом, с боков ничего не было. Давали, в основном, хлёбово (щи и т.п.) – утром и вечером. Хлёбово наливали в большую шайку, как в бане, на четверых. И мы прямо на снегу сидели и ели ложками.

В запасном полку обмундирования сразу не давали. Мы туда попали в форме, а почти все остальные (призывники – мужики, лет по сорок) были в штатском. И вот, на обеде я попал в компанию с такими мужиками. И я достаю из-за голенища сапога ложку, а в армии закон такой – любой фронтовик скажет – "винтовку потеряй, а ложку терять нельзя". Ложка была первым орудием, и носили все её в голенище, а кто был в обмотках – за обмоткой. Ложку потерять – это был "грех" великий. И вот, вынимаю я свою алюминиевую ложку, а эти мужики, которым по сорок, достают ложки деревянные, каждая, как моих четыре. И давай есть, усмехаясь. Я думаю "так дело не пойдёт".

Прихожу к хозяйке, расспрашиваю её, она говорит – "вот там, через два дома, на той стороне, там мужичишка, он делает ложки, прищепки и всё такое". А я не курил, и у меня был запас махорки – я его держал, чтобы обменять на что-то. Я беру три пачки махорки, иду к этому мужичишке. Он немного подслеповатый, ему лет сорок где-то. Я ему говорю "сделай мне ложку". И он мне начал из липы вырезать ложку. На следующий раз я с теми же мужиками прихожу есть, нам дают шайку. И я достаю свою ложку, а она у меня больше, чем у них у всех. У них глаза на лоб. О, господи, такие детали помню.

Потом одели этих мужиков, обмундирование новое им выдали. Между прочим, это надо помнить, нашу армию кормили хреново – чуть ли не впроголодь, а одевали прилично всю войну. Нательное бельё бязевое, тёплое бельё байковое, брюки и гимнастёрка х/б, ватные брюки, ватная телогрейка, обувь – сапоги (но их мало было) или ботинки с обмотками, на голову – ушанка и подшлемник из шерсти (под каску) и рукавицы двухпалые байковые, шинель ещё. Одеты мы прилично были. Это не немцы.

Так вот одели новобранцев, сформировали маршевую роту. Это был уже январь 1942 года. И мы от Чернянки пешком по степи, а там опять метель, пришли в город Короча (тогда был в Курской области), в 50 км от Чернянки, и ночью там остановились. Остановились по избам, я определился к старичку одному на постой. С дровами у селян было плохо, полы были земляные, и они на зиму горницу не топили, кухню, другие какие-то комнаты топили. Вот он меня на кухню отвёл, там стол, лавочка, телёнок привязан (чтобы не замёрз), вонища. И мне захотелось картошки. Я достаю рубаху, думаю "зачем она мне, от неё вши только", говорю "дед, вот тебе рубашка новая, сделай мне картошки, пожарь, если сало есть". Он мне картошки сделал, ещё еды какой-то, потом достаёт полбутылки самогона, она у него не пробкой, а кочерыжкой кукурузной была заткнута. Мы с ним выпили, я картошки поел.

Спал, сняв только сапоги. А сапоги у меня сохранились ещё с пограничной службы. Мы когда со Львова уходили, я в управление иду – двор пустой, никого нет, и посредине гора, машины четыре, сапог – новых. Там я сапоги хорошие себе выбрал.

Ночью сплю я у этого мужика, меня за ногу кто-то дёргает. Я – "дед, что такое?!". Мы посмотрели… Поскольку у меня портянки были не первой свежести, телёнок половину портянки затянул и меня дёргал. Портянку еле вернули.

Вошли в город – 50 км до фронта. Ночевали в большом сарае с сеном, там запретили курить. Переночевали и пешком на следующий день пошли под Прохоровку, где потом легендарные бои были. А там немцы зимой остановились по линии Курской дороги, пережидали. Наши войска тоже пережидали. Не дойдя до Прохоровки километров 10 был штаб 293-й дивизии. В штабе нам дали оружие – "винторезы" (винтовки), и нас, приблизительно около взвода, сразу отправили в полк и на передовую.

Картина такая. Шоссе идёт на Прохоровку, налево дорога длиной в километр примерно, там хуторок (домов 10 или 12), там было передовое боевое охранение, там окопы впереди. И нас туда. А через два километра были уже немцы. Как определили расстояние до немцев – днём они доставали до нас из миномётов. А поле между нами было заминировано – и с немецкой стороны, и с нашей, так что никто никуда не совался.

У соседей наших такое было. Привезли батальон из Сибири и послали их на разведку боем сдуру. Ничего не сделали, только подожгли пакгауз у немцев, а половина батальона там и осталась. Потом там какие-то мужики лазили за их полушубками.

В деревушке, где мы стояли, жителей не было, одна только женщина осталась. У неё дом был хороший, два сына – одному 17, а другому 12-13 лет было. Старший сын хромоногий. Эвакуироваться она не стала. В крайних домах полы были разобраны, мы их углубили, набросали соломы, прорубили бойницы. Делать нечего было, лежали весь день у бойниц с ручным пулемётом. Есть привозили только вечером на повозке. Вот перемёрзли мы там, тяжело было.

И вдруг там командир дивизии, генерал-майор – фамилию я забыл, решил сделать школу сержантов. Не хватало сержантов. И решило командование из нас, молодых солдат довоенного призыва, сделать школу сержантов. И я туда попал. Я тогда думаю "господи, как повезло".

http://sapozhnikov-nv.livejournal.com/1698.html