Цитата сообщения Tigress_of_Ukraine

https://www.facebook.com/fondDM/posts/1573122536279852

… И неожиданно дикий разгром прекратился. Скользнув к третьему этажу, Маргарита заглянула в крайнее окно, завешенное легонькой темной шторкой. В комнате горела слабенькая лампочка под колпачком. В маленькой кровати с сеточными боками сидел мальчик лет четырех и испуганно прислушивался. Взрослых никого не было в комнате. Очевидно, все выбежали из квартиры.
– Стекла бьют, – проговорил мальчик и позвал: – Мама!
Никто не отозвался, и тогда он сказал:
– Мама, я боюсь.
Маргарита откинула шторку и влетела в окно.
– Я боюсь, – повторил мальчик и задрожал.
– Не бойся, не бойся, маленький, – сказала Маргарита, стараясь смягчить свой осипший на ветру, преступный голос, – это мальчишки стекла били.
– Из рогатки? – спросил мальчик, переставая дрожать.
– Из рогатки, из рогатки, – подтвердила Маргарита, – а ты спи!
– Это Ситник, – сказал мальчик, – у него есть рогатка.
– Ну, конечно, он!
Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил:
– А ты где, тетя?
– А меня нету, – сказала Маргарита, – я тебе снюсь.
– Я так и думал, – сказал мальчик...
(эпиграф номер один)

... нас называли - ведьмы войны.
Мы не протестовали.
Мы летели по фронту, и волосы развевались, и всё такое. Мы не ломали задницами мётлы, но мы продавливали сидения автомобилей. Автомобили расстреливались или терялись, мы пересаживались в другие, крича - мои наряды, наши косметички! Наша тактическая медицина, не забудьте, мы кричали...
А если гнев захлёстывал - мы были истинные ведьмы.
- Пантеры... - ворчал один наш перевозчик.
- Не, ведьмы. - поправлял другой.
Гнев? - гнев захлёстывал всегда.
Гнев конструктивный и праведный. И именно в таком гневе пишу я эти эпизоды.
... кто-то называет такой гнев вдохновением...
(эпиграф номер два)

... Дороги нет.
Дорог здесь не было и раньше – сейчас их просто нет…
… в аэропорту и Песках бой. Нам не пробраться.
Идём по госпиталям фронтовой зоны, разгружаем два забитых автобуса.
Кажется, эти автобусы резиновые.
Кажется, они связаны с четвёртым измерением.
Сколько из них ни вынь – они набиты доверху, так кажется…

… госпитальное крыльцо.
- Уберите автобус, сейчас привезут раненых!
Выносят, вводят – близко Пески.
Мы просто смотрим, курим. Наша работа не здесь.
Мы просто отмечаем – лицо, залитое кровью, беспомощно болтающаяся нога.

… детдом, вносим коробки на знакомое крыльцо.
- Давайте подготавливать отъезд.
- Нет, рано. Нельзя паниковать.
Нельзя паниковать, нельзя… Мы знаем, знаем…
- Можно к деткам? – заискивающе прошу.
Мне улыбаются. Мы все такие здесь знают.
Мы все просимся к деткам.
А, нет, не все. Один впервые здесь. Ну-ну, готовься, храбрец. Мы знаем испытание, что ждёт тебя...

… - Діано, звалюємо звідси! – через полчаса храбрец выпадает из дверей, прячет глаза.
Понятно, если бы вас так, вы бы тоже глаза прятали.
Понятно – если четырехлетняя девочка подходит смело, обнимает и спокойно говорит:
- Папа… - любому храбрецу тут станет худо.



… дети.
Дети – это удар ниже пояса, говорит мой друг.
Можно винить в произошедшем всех, до кого дотянешься, в том числе и себя, но дети невиновны…

… госпитальное крыльцо.
И почему это все госпитальные крылечки так похожи – как похожи все эти городки, городки моей Украины?
выносят носилки, на носилках человек – нога раздроблена в плоскость. Залитый кровью камуфляж. Рука свисает.
Всё.
Кто-то приподымает руку, щупает пульс. Затем тревожно смотрит на зрачки. Затем кричит:
- Ещё живой! Несите быстро!

… не донесли. Он умер на четвёртом этаже, перед операционной.
Курим перед госпитальным крыльцом…

… - Водяное на связи!
Водяное – 180 человек, из них 25 дети. Мы были там недавно, мы их просили, мы умоляли их уехать.
Они не могут, у них коровы, у них дома.
- Детей, детей хотя бы увозите. – мы умоляли.
Они не могут. У них дома, у них коровы.
Сейчас обстрел вторые сутки. Связь не работает. Мы им везём медикаменты и продукты. Там дети, дети…
Вдруг связь.
Водяное на связи. Рыдания в трубе:
- Скорее, заберите! Вы приедете? Ну поклянитесь, что приедете!
Ну? Едем?
Нельзя. Нас не пускают. Обстрел вторые сутки. Они там все в подвалах. Мы не прорвёмся.

… Дороги нет. Здесь не было дорог и раньше. Сейчас их просто нет.
Мы скачем, колёсами отметив ямы. Впереди Водяное. Мы делим перевязочные, мы снимаем яркие шарфы. Делим бронежилеты. Женщины в отказ. Нам бегать по подвалам, нам будут броники мешать.
Мужчинам – держать периметр, разгружать машины.
- Ну, правда ж, вам нужнее? – мы умоляем.
Мы ненавидим эти броники. Они мешают. Всегда мешают.
За исключением тех случаев, когда помогают…

… врываюсь в дом, кричу:
- Где ребёнок? – прыжок из дверей, детские ручки обхватывают мою шею, ноги обплетают спину.
Несу к машине. Пытаюсь оторвать ручки. Тщетно.
Так котёнок прыгает на шею, увидев собаку во дворе. Так птичка цепляется за ветку, нахохлившись под ветром.
- Родненькие! А вы ещё приедете? – открытый в рыданиях рот, ветер сдувает крик, уносит к аэропорту.
Аэропорт уже не наш, взрывы совсем рядом.
- Последняя, последняя машина. Собирайтесь! – кричим мы, бегая по домам и подвалам.
- Мы не поедем… - рыдают двое женщин.
- Ну почему? – мы шепчем в отчаянии.
- Корооооовы… - рыдают женщины.
У них по четыре коровы. Это не шутки.
- Коровы! – кричит кто-то из нашей команды.
Это крик возмущения. Коровы, вы представляете?
У них тут человеческие жизни на волоске, а они за коров цепляются.
- Да пристрелим сейчас коров, и дело с концом! – кричит кто-то из команды.
- Та ви шо! – шарахаются женщины, прикрывая ладонями рты.
Я тоже замираю от святотатства.

… мне моя Мунька снилась потом ещё несколько лет. Она говорила со мной человеческим голосом, и голос этот был маминым голосом.
Мы с Мунькой познакомились, когда ей был год, а мне тридцать.
- Норовиста! – предупредила меня тётка, выбравшая для меня Муньку.
- Точно така як ти. – засмеялся дед Касьян, бессменный наш пастух.
Коров пасли по очереди – сколько во дворе коров, столько дней двор и пасёт стадо.
У деда Касьяна было четыре коровы, три тёлки и два бычка, потому пастухом дед Касьян был опытным и отменным. Коровий нрав вычислял чётко.
- У дворі ж воно як… - разглагольствовал дед Касьян, сворачивая самокрутку. – Собака, так вона характером у чоловіка. А корова, та точно жінка. Як жінка янгол, то й корівка лагідна. Як баба дьяволиця, то й корова як чортяка.
- А в Дінки, а в Дінки яка? – смеялись мужики, поглядывая на мои шортики.
- О, в Дінки корова така худенька, така струнка. Точно як вона. І любопитна така ж сама. Ото як всі корови в люцерки, то дінкина ніколи не піде. Вона роги задере, і ну вибриком до посадки. Шо олень, дерева об»їдає.Бач, листочків їй хочеться, шо їй та люцерка. А як шипшину побаче, так не заспокоїться, доки усі цвіти не об»їсть. А воно й непогано. Тоді молоко розами пахне. Ну точно як Дінка. – посмеивается дед Касьян.
Я делаю вид, что не слышу, но не выдерживаю и начинаю хохотать вместе со всеми. Дед Касьян знает толк в флирте.
- Мунька! – срывается вдруг с места дед Касьян. – Та куди ж ти опьять побігла, стерво?
… когда умерла мама, стало очень трудно. И Муньку решено было продать.
Продавали долго. Можно было быстро и дорого – на мясо.
Деньги нужны были. Нужны были страшно – мамина болезнь и смерть сделала много долгов, и я готовилась к операции. Но продать Муньку на мясо мы не могли.
На молоко продавать нужно было долго. Поздняя осень – кто хотел корову, тот давно купил. Кто только-только решил купить – сена не заготовил. Нет, дурное дело – продавать корову на молоко поздней осенью.
Мы ждали покупателя. Мы перебирали и выбраковывали редких желающих купить Муньку.
- Глаза у них злые. – так объясняли мы соседям, дав от ворот поворот очередным заезжим покупателям.

Соседи понимали.
В селе такое все понимают.
Муньку продали двум женщинам, к которым Мунька сразу потянулась.
- Моя ж ти ласочка… - шептали женщины, почёсывая Муньку именно там, где она любила, чтобы почёсывали.
- Моя ж ти… - шептала я.

Мунька мне снилась потом несколько лет.
Она говорила со мной человеческим голосом, и голос этот был маминым голосом…

… - А як прийдуть ДНРовці, що будете робити? – спрашиваю я тихо у женщин. – Їм же одразу докладуть про ваші связі з нами.
Я говорю на суржике.
Когда я попадаю в сёла и маленькие городки моего востока Украины – я сразу перехожу на свой суржик.
Нас папа с мамой муштровали так – если на русском, то на чистом русском. На украинском если, то мова мусить бути чистою, аж кришталевою.
Но вокруг нас звучал наш суржик. Наша східна говірка. И я сейчас, вдруг попадая на восток – мгновенно перехожу на тую нашу мову.
- Тут же знайдеться кому настучати. – я тихо говорю.
- Знайдеться. – мне отвечают на таком же суржике донбасские эти женщины. – А розстріляють, шо ж!
- Тоді поїхали. – прошу я тихим криком.
- Не можу я! – кричит мне женщина. – Корів не кину! Воно ж живе! Як же я жити потім буду?
Я обнимаю её, целую в волосы. Немытые взъерошенные волосы, выбивающиеся из-под платка.
- Моліться за нас… - говорит она вослед нам.
Мы выезжаем. Женщины поднимают нам руки вослед. Взрыв.
Они привычно приседают, затем бегут в подвал…

… - Водяное на связи! Они устроили коров.
Мы снова едем. Колёса отмечают ямы.
Мы едем из Дебальцево. Нас не пустили в Дебальцево, и я впервые в жизни отступила.
Меня ждёт страшный вечер. Меня будет бить дрожь, и одеяла не помогут. Я буду повторять:
- Я отступила. Я впервые в жизни отступила. Я была впереди всегда, а мне вослед смотрели. Теперь я буду помнить эту уезжающую колонну, я буду всё время ей вослед смотреть. – повторяю я эти глупости, меня колотит.
Колонна уходила, мы оставались. Нас не пустили военные.
У нас был выбор, мы могли приказ нарушить – мы точно знали, что едем в ночное, обстреливаемое Дебальцево впустую. Мы не найдём людей в подвалах и бомбоубежищах. Мы знаем, знаем…
- Куда? – кричала я разворачиваемой машине. – Вперёд!
- Сегодня нам нет смысла ехать. – мне объясняли как ребёнку. – Мы не найдём их. Ночь, ты же понимаешь. Ну ты же понимаешь…

Меня колотит, но глаза сухие. Прерывисто вздыхаю.
Наверное, я теперь так плачу.
Мы забираем Водяное. Они устроили коров.
- Ну слава Богу! – с раздражением облегчения вздыхает экипаж.
- Слава Богу… - думаю я, узнав, КАК они устроили коров.
Они не зарезали ни одну. Ни ту, что отелилась под взрывами, ни тех, что готовились к отёлу. Ни телёнка новорожденного, ни ту, что пала на ноги под обстрелами.
- Ну понятно, корова, она ж как член семьи. – говорит важно кто-то в пункте помощи переселенцам.
Я скептически хмыкаю. Дурацкие слова.
Корова для села Украины – не член семьи, нет, тут берите выше.
Мать и ребёнок, суть и соль, вот что корова.
Бог православный и языческий, запутавшиеся в рогах, объединившись и срастясь телами.
Нить, связующая прошлое и будущее.

Они подарили коров местному фермеру, живущему подальше от линии фронта. Он сбережёт коров, они знают точно.

Я их безмерно уважаю, этих женщин, положивших на одну чашу весов свои жизни, на чашу вторую – …
нет, не жизни коров.
На второй чаше лежали – верность, святость, абсолютное милосердие, суть и соль Украины.
Чистой и пречистой её сельськой составляющей.

Правда, Мунька?