Я пила твои глаза, полные до краев. Щемила цементное, восклейменное собственной болью, сердце.
Жадно проглатывала крупные каре-зеленые капли, стараясь не проронить ни слова.
Серая галлюцинация, претендующая называться моей жизнью, пыталась оторвать меня от бесподобной трапезы. Асфальтовое пальто города в мокром песке, влага и слякоть застоялись в складках, но и он, радостно насвистывая, вонзал в меня свои безликие тени, пытаясь отнять последние секунды блаженства.
Что мне призрачные тревоги, когда внутри разливается живительное тепло, во рту чуть сладкое, почти мятное послевкусие, и где-то в туманных грезах просится наружу память о прикосновении к твоему запретному, несуществующему, но томительно чуткому теплу...
Стремительно насытившись твоей непривычной щедростью, я теряю рассудок. Чую, что в карандашах моих мыслей следует очинить грифели, но собственные ладони - бумажные и нечувствительны к лезвию пальцев.
И я безвольно наблюдаю как восторг выплескивается сине-черным потоком, льется наружу сквозь кожу, окрашивает акварелью морщинки в уголках твоих глаз, как вся моя суть срывает запреты с петель и несется на волю. Во мне слишком много океанного цвета, но мало рыжего теплого золота, и нет конца моему откровению... В едином потоке уносится в вечность пыль с выщербленного цемента, и я бреду босиком по разломам перрона под лучами последнего каре-зеленого солнца...