Николай Николаевич прославился умением класть печи. Сложенные им печи знали во всём уезде. ... "Я делал печь одной бедной семье у себя в хуторе, и это время было для меня самое радостное в жизни. Все дети хутора, а потом и женщины собирались в хату, чтобы побыть со мною и радовались любовно, глядя на мою искусную работу. Я теперь всякий раз, когда нужно, хожу в хутор, и все дети бегут ко мне навстречу и кружатся около меня. И кто это выдумал, что мужики и бабы, вообще простой люд, грубы и невежественны? Я не встречал такой деликатности и тонкости никогда и нигде".
Вот в длинной крестьянской рубахе, в стоптанных пыльных чоботах возвращается под вечер к себе на хутор Николай Николаевич Ге, прославленный печник и мало-помалу забываемый живописец. В руке у него деревянное блюдо с вишнями, покрытое ковригой хлеба. Вишни крупные, спелые, почти чёрные, одна к одной. За двурогую зелёную веточку Ге вытягивает из-под ковриги две крупные, тёмные, словно отполированные ягоды.
Закат широкий, степной, на полнеба. Погода стоит ясная и тихая, закат ничуть не красен - ровно золотист, как фон на картинах старых итальянских мастеров четырнадцатого века.
Николай Николаевич вспомнил небольшую картину с изображением распятия, которую видел однажды в Италии. Золото стёрлось - Христос висел на кресте посреди чёрного неба.
Николай Николаевич шёл на закат, хутор темнел впереди, - хаты, издали похожие на скирды, чёрные колонны тополей. За спиной у Николая Николаевича взбиралась на небо лиловая темь.
Николай Николаевич думал о том, что люди судимы светом и тьмою, что он идёт к свету, - прожил день хорошо, по правде. Он тут же спохватился: думать об этом не нужно. ...
Николай Николаевич вошел в дом. В тёмной прихожей споткнулся, громыхнул сложенными у двери железными листами - когда его звали класть печь, он брал с собой такой лист, чтобы постелить перед топкой. Анна Петровна читала у стола в гостиной. Тут же с краю братец Осип Николаевич пыхтел трубкой и раскладывал бесконечный пасьянс, который никогда у него не выходил, карты были жёлтые, засаленные. Николай Николаевич появился в дверях - глаза сияющие, чуть конфузясь, протянул блюдо поднявшейся навстречу Анне Петровне:
-Вот. Благодарность.
Анна Петровна взяла блюдо из его исцарапанных рук, с присохшей на ногтях глиной, сердито поставила на стол. Одна вишня упала, покатилась по полу.
-Прекрасно. В доме нет ни хлеба, ни вишен. Нечего есть.
Начались насмешки.
У Николая Николаевича глаза померкли.
-Люди дали, что могли.
Анна Петровна заговорила про юродство.
Он крикнул раздражённо:
-Мудрые имеют вид безумных.
-Ещё бы не мудрец. Из профессоров живописи переседлал в печники.
Осип Николаевич быстро смешал ладонью карты на столе, отложил трубочку и, то и дело мокро прокашливаясь, стал визгливо ругать братца Николая Николаевича, который никогда ничего не понимал, Анну Петровну, которая всегда считала, что всё понимает, а всего пуще стал ругать дураком и подлецом своего бывшего приятеля, казачьего полковника, который прежде приглашал его жить у себя, а с некоторых пор перестал.
Николай Николаевич махнул рукой, схватил блюдо со стола, бросился вон из комнаты. Наступил на упавшую вишенку, поскользнулся. Выругался. Громко хлопнул дверью.
В мастерской долго не мог отдышаться.
Утром поднялся чуть свет, позавтракал хлебом и вишнями, спрятал остаток ковриги в котомку и отправился пешком в Борзну: читать нищим Евангелие.
