Язык благонадежных

Иногда мы становимся свидетелями того, как исчезают слова. Процесс старения и обновления языка вроде бы естественное дело. Но временами кажется, что через язык в нашу жизнь проникает реальность антиутопии.

Не знаю такого слова!

Недавно позвонила приятельница: ребенку задали домашнее сочинение по картине Кустодиева «Масленица» и чтобы в тексте было как можно больше наречий. «Я ему подсказываю: напиши, например, “торговля идет бойко”». А он мне: «Что такое «бойко»? Не знаю такого слова!»
После того как прошел шок и мама объяснила сыну значение слова, сын все равно отказался от ее помощи: «Если учительница такое слово увидит, она все равно скажет, что это я не сам, а скачал из интернета».
Ситуация была в общем знакомая. Пару лет назад в одной студенческой аудитории меня попросили объяснить, что такое «подобострастие» («вы несколько раз это сказали, а мы не поняли»). А в конце прошлого года такой же вопрос был задан по поводу слова «графомания». Точнее, вопрос задала я – о том, чем отличается хороший текст от плохого, настоящая литература – от графомании и где сегодня искать критерии. Конечно, с моей стороны это была типичная провокация – на семинаре обсуждали понятие о вкусе в статьях Жуковского и Карамзина. Очень хорошо помню это ощущение: я вдруг почувствовала себя древностью – если не ископаемым реликтом, то уж точно пожелтевшим листком из хранилища. «Если «графо» – «писать», а «мания» – понятно, что такое «мания», – это, вероятно, психическое заболевание?» – с азартом знатока из «Что? Где? Когда?» спрашивала девочка-отличница.

Исчезающие слова

Меньше всего здесь хотелось бы старушечьих причитаний на темы всеобщей деградации и бездуховного бескультурья. Вообще наши лингвистические примеры могли бы стать иллюстрацией того, как быстро меняется язык, как неожиданно возникают языковые не барьеры, конечно же, но – барьерчики между представителями двух близких поколений. Однако есть кое-что, не позволяющее смотреть на вещи с таким оптимизмом. Привычные языковые проблемы «отцов и детей» обычно сводятся к тому, что детей не понимают отцы. Подростковый сленг, молодежный жаргон всегда были средством оградить мир молодых от вторжения старших. Но в наших примерах получается все наоборот: отцы прекрасно понимают детей, а вот дети уже не владеют «отцовским» словарным запасом.
При этом речь не идет о простом износе и старении лексики. На смену исчезающим и забытым словам очень редко приходят новые синонимы. Можно даже специально не спрашивать двенадцатилетнего мальчика, как идет торговля, если не «бойко». Конечно же «хорошо». Или того лучше – «нормально»: тоже слово, за которым в разговорной речи уже лет сорок сохраняются все оттенки позитивного отношения.
А самое главное – явления и сущности не исчезают, в отличие от слов. Подобострастие никуда не делось из нашей жизни, несмотря на то, что студенты не знали его названия. И оттого, что слова «раболепие» они, как выяснилось, тоже не знали, вряд ли кто-то из людей, к этому привычных, стал меньше лебезить и заискивать перед всяким, кто сильнее и выше. Не исключено, что и в той аудитории без таких людей не обошлось, как бы печально это ни было.
Графоманов тоже вряд ли стало меньше по причине того, что кто-то не подозревает о таком явлении, как графомания. Точнее, подозревать-то подозревает, но не знает его названия.
Отсутствие слова вовсе не означает отсутствие явления. Правда, значительно затрудняет возможность это явление осмыслить.
И вот примерно с этого момента начинаешь понимать, что все происходящее с нами – цитата.

От 1984-го к 2050-му

«А знаешь ли ты, что новояз – единственный в мире язык, чей словарь уменьшается с каждым годом. Мы уничтожаем слова, десятки, сотни слов каждый день. Мы сокращаем язык до предела.
Главная цель новояза – сузить диапазон человеческого мышления. С каждым годом будет все меньше и меньше слов и соответственно станет уменьшаться диапазон человеческого сознания. К 2050 году не останется в живых ни одного человека, который смог бы понять разговор вроде нашего сегодняшнего. Сама атмосфера мышления будет другой. Быть благонадежным – значит не думать, не иметь потребности думать. Благонадежность – отсутствие сознания».
Это Джордж Оруэлл, «1984». До 2050-го теперь осталось всего-то ничего.

Света из Иванова и новояз

О романе Оруэлла и приложении к нему – эссе «О новоязе» в очередной раз дружно вспомнили, когда обнаружилось, что именно на этом языке говорит Света из Иванова. Правда, Оруэлл писал о прилагательных, но расстояние от них до наречий в английском еще меньше, чем в русском языке, прилагательным и наречием может «работать» одно и то же слово: «Сохранились прежние способы усиления, несколько обновленные. Так, у прилагательных появились две сравнительных степени: «лучше» и «более лучше».
Впрочем, кроме «более лучше одеваться», в эссе Оруэлла можно найти еще много узнаваемого: «Косвенно аналогичный процесс применялся и к существительным (чаще отглагольным) путем сцепления близких слов в родительном падеже: «наращивание ускорения темпов развития».
Это «наращивание ускорения…», то есть намасливание масла масляного, вряд ли у кого-то вызовет хотя бы улыбку, не то, что «более лучше…». Именно такими конструкциями разговаривают с нами ежедневно чиновники, политики, официальные СМИ, всевозможные якобы научные издания, нормативные документы… С таким языком все давно согласились, и никто не обращает внимания на то, что это чистейший новояз.
Кстати, Света Курицына новоязом владеет не очень, а русским – пожалуй, получше многих наших сограждан, потому что она «из Иванова», а не «с Иванова».
Если прислушаться к повседневной речи, то школьники у нас давно уже возвращаются «со школы», а люди с незаконченным высшим, между прочим, – «с института» (сама недавно получила электронное письмо от студентки филфака, которое начиналось так: «Здравствуйте, это Маша Н. с 955-й группы…»). И конечно же москвичи – «с Москвы», петербуржцы – «с Петербурга», нижегородцы – «с Нижнего Новгорода». Это повсеместное замещение «из» на «с» все труднее объяснить привычным «понаехали» – такого количества уроженцев южных областей, чтобы перезаражать их говором всю страну от Калининграда до Владивостока, просто не наберется. Зато по Оруэллу все объясняется легко: «Второй отличительной чертой грамматики новояза была ее регулярность. Всякого рода особенности в образовании множественного числа существительных, в их склонении, в спряжении глаголов были по возможности устранены». До предлогов автор, правда, не дошел, но, как известно, главным принципом новояза было отсутствие самой возможности выбора. А размышлять, почему «с работы», но «из школы», «с Волги», но «из Волгограда», с точки зрения жителя оруэлловской Океании, дело вредное и нерациональное. Поэтому да здравствует «с Москвы»!

Как дослужиться до генерала

На самом деле упрощение языковых норм – грамматических, синтаксических, орфоэпических и прочих – это общая тенденция. Люди стремятся говорить так, как им удобнее. Если существительное «кофе» по всем своим признакам похоже на другие слова среднего рода, рано или поздно оно станет существительным среднего рода. Если, отвечая на вопрос «откуда», приходится использовать как минимум два предлога, значит, в конце концов останется один. С лексикой происходит то же самое: хватает пары тысяч слов повседневного запаса, чтобы объясниться,  ну и славно!
Правда, далеко не все, что удобно, позволяет двигаться вперед.
Сразу несколько исследований, проведенных в последние годы в США, показали прямую зависимость карьерного роста человека от величины его словарного запаса. Причем проводились они в тех сферах жизни, где гуманитарное образование, казалось бы, традиционно считается ненужным балластом, – в бизнесе и в армии. Как выяснилось, больше шансов подняться вверх по социальной и профессиональной лестнице оказалось у тех, кто лучше говорит и пишет, используя при этом наибольшее количество слов.
По идее здесь можно было бы ничего не подсчитывать, не отслеживать судьбы выпускников колледжей и университетов, солдат и молодых офицеров, потому что связь одного с другим кажется очевидной. Понятно, что богатый словарный запас свидетельствует о хорошем образовании и семейном воспитании, количестве прочитанных книг, вообще – о благоприятной интеллектуальной среде. Хотя и не самое очевидное тут важно: чем больше слов человек знает, тем чаще он сталкивается с необходимостью выбирать и принимать решения, а способность к самостоятельным решениям, как известно, считается одним из главных лидерских качеств.
Правда, большинство наших соотечественников вряд ли поверят в такой простой рецепт, как дослужиться до генерала или топ-менеджера.
Насколько удалось выяснить, подобных исследований в России не проводилось. Да и повседневный опыт говорит совсем о другом. Исходя из этого опыта, решающими условиями карьерного роста у нас были и остаются вовсе не образованность, умение принимать решения и самостоятельность мышления и не профессионализм в целом. Здесь даже есть кое-какие цифры. По данным Исследовательского центра Superjob.ru за 2012 год, 88 процентов россиян считают, что продвинуться по работе позволяют только личные связи.
Что же касается словарного запаса, то этот экзотический вариант не рассматривается вообще, потому что жизнь подбрасывает примеры прямо противоположного свойства. Речевое убожество и косноязычие в нашем отечестве никогда не было препятствием для карьеры. Света из Иванова оказалась здесь лишь ожившим архетипом, воплощенным символом. Речь партийных вождей, давно ставшая частью новейшего фольклора, сменилась речью министров, депутатов и прочих лидеров, которая тоже явно осядет в народной памяти в виде анекдотов и цитат.
Чего стоит, например, недавняя политическая инициатива – заменить иноязычное «педагог» на вполне оруэлловское словечко «детоуч». И тут уж какой бы откровенной клоунадой эта деятельность ни казалась, металлическое звучание новояза никуда не денешь. Так что волей-неволей задумаешься: быть может, им там, наверху, лучше других известно, что 1984-й еще впереди, а Большой Брат пока инкогнито занимается своей тихой и очень важной для себя работой – потихоньку, по чуть-чуть изымает из оборота слова…