ГОВОРЫ У СЕМЕЙСКИХ ЗАБАЙКАЛЬЯ
Русские говоры в силу разных исторических судеб, условий бытования, степени изученности, и, как следствие, неодинаковой актуальности проблем их изучения разделяются на говоры территории наиболее древнего поселения русских (исконные или материнские говоры) и говоры территории позднего заселения (вторичные говоры, или говоры вторичного образования). Диалектные группы русского языка (исконные говоры), сформировавшиеся в период до ХV в., занимают центр Европейской части России. Примерная граница этой территории на востоке «идет от Сольвычегорска к Ветлуге, затем к 45° в.д., отклоняясь от него на уровне Саранска к западу, направляется к Тамбову и Воронежу» [Русская диалектология 1964: 232].
Русские вторичные говоры возникли в течение второй половины ХVI -начала ХХ вв. в местах сравнительно позднего заселения русскими - на периферии Европейской части страны (Поволжье, Башкирия, Волгоградская обл., Татария и др.), на азиатском материке – Урал, Сибирь и Дальний Восток. Эти обширные территории включают в себя ряд регионов: Урал – Пермскую, Свердловскую, Курганскую, Челябинскую, Оренбургскую области; Западная Сибирь – Тюменскую, Омскую, Новосибирскую, Кемеровскую, Новокузнецкую, Томскую области и Алтай (Алтайский край); Восточная Сибирь – Красноярский край, Иркутскую область; Забайкалье – Бурятия и Читинская область; Дальний Восток – Приамурье, Хабаровский край, Приморье.
В современной языковой ситуации территориальные диалекты как одна из форм национального языка занимают важное место. «При всей широте проблематики, которую можно рассматривать в качестве наиболее актуальной, общим и самым важным для всех диалектологов-русистов является полевой сбор диалектного материала и его квалифицированная обработка. Диалекты, как и всякая языковая система, развиваются, причем в современных условиях постоянного и интенсивного воздействия на них литературного языка, с одной стороны, и междиалектного контактирования, с другой, меняют свой облик особенно быстро, но функционируют при этом, в отличие от литературного языка, только в устной форме» [Пшеничнова 1985, 129].
Говоры старообрядцев (семейских) Забайкалья (Республики Бурятии и Читинской области) относятся к числу русских говоров, распространённых на территориях позднего заселения русскими, так называемых вторичных говоров, или говоров вторичного образования.
Говоры старообрядцев-семейских представляют собой своеобразный лингвистический заповедник, так как, в основном, они сложились в результате колонизационных перемещений старообрядцев и сформировались в условиях инодиалектного и иноязычного окружения.
Изучение этих говоров продолжает оставаться актуальным, несмотря на то, что в 90-х годах ХХ в., в связи с научной подготовкой к изданию «Словаря говоров старообрядцев (семейских) Забайкалья (руководитель темы, ответственный редактор Т.Б. Юмсунова), работа по изучению семейских говоров заметно активизировалась.
Появились новые интересные лексикографические и лексикологические работы ученых, посвященные архаической лексике семейских говоров [Матанцева 1999], экспрессивной лексике [Дарбанова 1999], языковой картине мира старообрядцев [Степанова 2000]. На материале семейских говоров изучается лексическая семантика [Болсохоева 2000] и др., активное внимание уделяется лексике духовной культуры старообрядцев [Матхеева 2003, 2004]. В последние годы исследуются и фонетические особенности говоров семейских [Касаткин 2002; Юмсунова 2002; Касаткин, Юмсунова 2004]. Вместе с тем до сих пор наименее изученной структурной частью говоров семейских остается фонетико-грамматический уровень.
Говоры старообрядцев-семейских в процессе языкового развития под влиянием различных факторов как внешнего (миграционные процессы, преобладание носителей какого-либо говора и др.), так и внутреннего характера (аналогические процессы разных типов, внутрисистемные отношения языковых единиц, местные тенденции языкового развития) сформировались в группу очень близких между собой говоров, наиболее соотносимую по принятым критериям, с Западнорусским диалектным типом. Эти говоры на карте, отражающей структурно-типологической классификации (СТК), занимают узкую полосу русско-белорусской и русско-украинской границы.
Сопоставление исследуемых говоров старообрядцев Забайкалья с характеристиками единиц диалектного членения [Захарова, Орлова 1964] показало их значительное сходство с говорами южного наречия (Западной, Курско-Орловской, Восточной (рязанской), Верхне-Днепровской, Верхне-Деснинской групп и др.); с Межзональными говорами типа “Б”. По ряду языковых черт исследуемые говоры сходны с Псковскими говорами (Западные среднерусские акающие говоры).
Отдельные языковые черты имеют распространение в говорах северного наречия, некоторые языковые признаки сложно отнести к числу диагностирующих диалектную основу в силу их широкой локализации. Поэтому для уточнения генезиса рассматриваемых говоров, важно определить к какому из диалектных типов, характеризующих первичные говоры, можно с наибольшей вероятностью отнести анализируемые системы. То есть классифицировать исследуемые говоры вне территориального аспекта в чисто структурном плане с единицами СТК исконных русских говоров.
Исследуемые старообрядческие говоры в результате более двухсотлетнего инодиалектного, иноязычного окружения практически не претерпели каких-либо значительных изменений. Это явилось следствием глубокой конфессиональной обособленности в прошлом, которая обеспечила высокий уровень этнического самосознания и позволила сохранить отличную от окружающих приоритетную языковую индивидуальность.
Вместе с тем результаты исследования языковой системы старообрядческих говоров позволяют говорить о их неполной тождественности, о некоторых различиях между ними. Так, в говоре Нк ярко выражен «семейский лингвистический комплекс» - вариативные звенья которого имеют преимущественно южнорусскую локализацию.
Говоры характеризуются некоторой нейтрализацией, «сглаженностью» комплекса признаков, наиболее типичных для говора Нк, проявлением их в остаточном виде, на периферии основной диалектной системы. Говоры на пути к консонтизации, характеризующей более всего говоры «центра», сохраняют черты большей вокальности своих материнских говоров.
Настоящее исследование показало, что система говора НД в большой степени подверглась влиянию инодиалектных (сибирских) говоров, а иноязычное окружение способствовало появлению ряда инноваций, вызванных межъязыковым контактированием.
Ученые-исследователи о говорах старообрядцев
Ученые-исследователи о русских говорах
Русские говоры в силу разных исторических судеб, условий бытования, степени изученности, и, как следствие, неодинаковой актуальности проблем их изучения разделяются на говоры территории наиболее древнего поселения русских (исконные или материнские говоры) и говоры территории позднего заселения (вторичные говоры, или говоры вторичного образования). Что касается говоров территорий наиболее древнего поселения русских, то в течение длительного времени основное внимание уделялось их лингвогеографическому изучению, результатом которого стал уникальный по своей культурной и научной значимости «Диалектологический атлас русского языка» (ДАРЯ).
Для выяснения специфики устройства и функционирования старообрядческих говоров, их динамики, степени сохранности, с одной стороны, и возможной изменчивости, с другой, под влиянием не только общего для всех говоров воздействия норм литературного языка, но и в условиях интенсивного взаимодействия с русскими говорами других типов и других языков, важно установить диалектные основы исследуемых говоров и сравнить их с теми типами, которые сложились в русском языке к середине ХХ в. на исконных территориях.
Проблема осложняется тем, что в силу экстралингвистических особенностей (время и характер переселения, процессы формирования и развития, взаимодействие с языками и диалектами коренных народов и др.), «говоры территорий позднего заселения обычно характеризуются значительной сложностью и пестротой, так что не всегда легко определить их основной тип» [Баранникова 2002, 83]. Так, например, изучая диалектную основу среднеобских говоров, В.В. Палагина обнаружила в четырех группах среднеобских говоров около тридцати комбинаций материнских говоров [Палагина 1973]. О слабой изученности сибирских русских диалектов с точки зрения генетических признаков пишет А.И. Федоров: «Комбинации материнских и иных говоров при сложении и развитии других говоров Сибири мало изучены» [Федоров 1985, 83].
Вместе с тем, характеризуя в частности современное состояние сибирской диалектологии и определяя одну из ее конечных целей, Н.Т. Бухарева пишет: «Необходима кропотливая исследовательская работа, в результате которой будут подробно описаны микродиалектные системы на современном этапе, проведена реконструкция материнской основы отдельного говора <…> и только при сопоставлении точно установленных диалектных основ, лексических систем и закономерностей в формировании различных говоров <…> можно будет провести объективно классификацию русских говоров Сибири» [Бухарева 1983, 44].
Традиционно в диалектологических исследованиях определение материнской основы и диалектного типа для говоров территорий позднего заселения решается как сопоставление рассматриваемого говора (говоров) с характеристиками единиц диалектного членения (ДЧ) территории наиболее старых русских поселений [Палагина 1973; Баранникова 1975; Блинова 1974, 1977; Барабина, Бордунова, Зиброва 1990 и др.]. Вместе с тем, по замечанию Н.Н. Пшеничновой, «<….>понятие “тип диалекта” часто употребляется по отношению к разным единицам диалектного членения: не только по отношению к наречиям и группам говоров, но и к межзональным, в том числе среднерусским говорам» [Пшеничнова 1996, 36].
Очевидно, что проблема генетической интерпретации вторичных говоров без современных методов исследования, в частности, математических методов и компьютерной обработки данных, представляется достаточно сложной. Достижения русской диалектологии последнего десятилетия ХХ в., прежде всего, ДАРЯ, его Автоматизированный вариант, структурно-типологическая классификация (СТК) исконных русских говоров, проведенная с новых для диалектологии позиций - на основе использования элементов теории вероятностей и математической статистики [Пшеничновой 1996] и др., предоставляют широкие возможности для анализа говоров вторичного образования, в частности, для установления их генезиса, определения диалектного типа, для объективной оценки процессов языкового развития.
Опираясь на учение Р.И. Аванесова о двух аспектах предмета диалектологии – структурно-типологическом и лингвогеографическом [Аванесов 1965], - Н.Н. Пшеничнова провела структурно-типологическую классификацию русских говоров, отраженных в ДАРЯ, на основе использования элементов теории вероятностей и математической статистики, без учета территориальных, исторических или каких-либо иных характеристик этих говоров, то есть провела классификацию как результат их структурно-типологического сравнения (отражение результатов СТК на лингвогеографической карте - это уже другой этап исследования) [Пшеничнова 1995; 1996а; 1996б; 1998; 2002а; 2002б; 2004]. Н.Н. Пшеничнова ввела правила определения диалектного типа (или типа диалекта), расширив понятие диалектного типа, данное Р.И. Аванесовым [Пшеничнова 1993; Пшеничнова 1996а, 38-49; Пшеничнова- в печати-1; Пшеничнова – в печати-2].
Категориальная система и основные положения теории структурно-типологической классификации заключаются в следующем: 1. В СТК диалект понимается как чистая структура. 1.1. Термин диалектный тип (или “тип диалекта”) нельзя употреблять в одном ряду с такими понятиями, как “наречие”, “группа говоров”, то есть рассматривать тип диалекта как единицу классификации. 1.2. В СТК тип диалекта, или диалектный тип, - это не группа говоров, а комплекс признаков, характеризующих однородную (как правило) группу говоров (исключение – говоры Западнорусского д.т., однородной группы не образующие) [Пшеничнова 2002, 79]. 2. Из числа признаков, Главных для деления, устанавливаются типоопределяющие признаки и сопутствующие-Гл., которые вместе с сопутствующими–Эталонными и составляют тип диалекта (диалектный тип). В зависимости от того единицу какого разбиения характеризует тот или иной признак, статус одного и того же признака как типоопределяющего, сопутсвующего-ГЛ. или сопутствующего-Эт. может меняться. 3. Говоры однородной группы относятся к одному определенному диалектному типу (типу диалекта) при наличии следующих условий:
а) в структурно-лингвистической характеристике есть типоопределяющие признаки;
б) в состав типоопределяющих признаков входят признаки фонетико-фонологические и/или морфологические; относительная частота по крайней мере части типоопределяющих признаков в данной классификационной единице р>0,5;
в) чем больше в типе диалекта типоопределяющих признаков (чем меньше сопутствующих) и/или чем выше их классификационный вес, тем более определенно выражен диалектный тип ;
г) для того вывод чтобы считать выделившуюся смешанную совокупность разнородных говоров такой совокупностью, которая определенным диалектным типом, помимо условий, сформулированных выше, необходимо еще одно – компактность территории, к которой относятся говоры данной совокупности.
Изучение говоров семейских Забайкалья
По вопросу о происхождении русских старожильческих говоров Забайкалья у исследователей сложилось единое мнение: их материнской основой являются средне- и севернорусские говоры /Молодых 1960; Храмова 1967; Кашевская 1971; Эрдынеева 1982 и др./. Что же касается старообрядческих говоров Сибири, в частности говоров семейских Забайкалья, мнения разделились: одни ученые доказывают принадлежность этих говоров к говорам южнорусского наречия, другие считают, что говоры старообрядцев данного региона имеют преимущественно средне- и севернорусскую основу.
Первую точку зрения впервые выдвинул и обстоятельно аргументировал на материале широкого историко-культурного, этнографического и лингвистического изучения семейских Забайкалья А.М. Селищев /Селищев 1920; он же 1921/. Работы А.М. Селищева «Забайкальские старообрядцы. Семейские» и «Диалектологический очерк Сибири» внесли существенный вклад не только в развитие сибирской, но и в целом русской диалектологии. До сих пор они являются основополагающими при изучении говоров семейских. Основные выводы, сделанные А.М. Селищевым: 1) говор семейских Забайкалья относится к южновеликорусской «диалектической» (по применяемой А.М. Селищевым терминологии), группе; предки семейских до их переселения в Польшу жили в областях к югу от Москвы, в пределах Тульской, Орловской, Калужской, южной части Рязанской губерний; 2) исследуемый говор и говоры старообрядцев, проживающих в настоящее время в районах Стародубья и Ветки, совпадают в главных языковых чертах, что подтверждает мнение о проживании в той местности предков семейских до их переселения в Сибирь; 3) говор семейских характеризуется теми же южновеликорусскими чертами, что и говоры липован Добруджи и населения верхнего и среднего бассейна Дона; 4) в результате неоднократного переселения семейских на территории Европы и в Забайкалье их говор испытал на себе влияние других говоров (средне- и северновеликорусских, носителями которых являются окружающие сибиряки-старожилы), а также подвергся белорусско-польскому воздействию в районах Ветки и Стародубья и монголо-бурятскому - в Забайкалье /Селищев 1920, 66-68/.
Впоследствии, спустя почти полвека, выдвинутая А.М. Селищевым точка зрения о южнорусском происхождении семейских была поддержана и развита в трудах довольно большой группы современных исследователей: В.А. Бельковой /Белькова 1970/, В.И. Копыловой /Копылова 1973/, П.Ф. Калашникова /Калашников 1966/, Е.И. Тынтуевой /Тынтуева 1974/, Т.Б. Юмсуновой /Юмсунова 1992/ и др. применительно к говорам старообрядцев. Исследование фонетической и морфологической систем говора семейских Красночикойского района Читинской области показало, что некоторые языковые особенности сближают его с Курско-Орловской /Белькова 1970, 20; Копылова 1973, 6-9/ и Западной группами южнорусского наречия, а в некоторой степени и с межзональными говорами типа А или Б южного наречия /Копылова 1973, 6-9/ )здесь и далее членение говоров русского языка дается в соответствии с диалектным членением, предложенным К.Ф. Захаровой и В.Г. Орловой /ДАРЯ 1970/. Рассмотрение фонетических и морфологических особенностей говоров семейских Республики Бурятия привело к выводу, что изучаемые говоры генетически восходят к западным курско-орловским и брянским говорам /Калашников 1966, 36/. Изучение бытовой лексики этих говоров показало, что у истоков современных говоров семейских старообрядцев Забайкалья лежали южнорусские говоры /Тынтуева 1974, 156-157/. В результате системного и функционального анализов лексики тематических сфер «Природа» и «Домашнее хозяйство в быт» говора семейских Республики Бурятия нами было установлено, что, функционируя и развиваясь в новых условиях в течение более двух веков, он приобрел новые черты под влиянием русско-сибирских и бурятских говоров, но при этом сохранил своеобразие исконно материнской южнорусской основы /Юмсунова 1992, 167/.
Сторонники противоположной точки зрения указывают на связь говоров старообрядцев с севернорусскими и среднерусскими говорами. Мнение о том, что ветковские переселенцы ХVШ в. в Забайкалье и на Алтае были выходцами из разных губерний Европейской России, высказывалось еще П.А. Ровинским, который был склонен считать, что семейские Забайкалья обнаруживают более родственные связи с говорами старообрядчества крайнего севера России, северного Приморья /Ровинский 1872, 124/. В настоящее время подобная точка зрения поддерживается в ряде случаев современной исторической литературой /РСС 1973, 80; КСЭФ 1982, 385/. Изучение непредметной лексики забайкальских старообрядцев, семейских, переселившихся на Амур, привело к выводу о генетической связи их говора не только с сибирскими, но и севернорусскими и псковскими говорами /Кирпикова 1972, 7/. Мнению о южнорусской основе говора поляков (убинско-ульбинских старообрядцев), выдвинутому еще А.М. Селищевым и поддержанному Е.Н. Стрепковой, противостоят работы К.В. Маеровой и Т.В. Культенко, в которых доказывается их севернорусское происхождение /Маёрова 1967, 76; Культенко 1967, 68/. О севернорусском происхождении говора бухтарминских старообрядцев Каа-Хемского района Республики Тыва позволило Е.С.Бойко сделать вывод о близости их к говорам Западной зоны Европейской части территории России, особенно к акающим среднерусским псковским говорам /Бойко 1975, 193/.
Вопрос о происхождении говоров семейских (как и других старообрядческих говоров Сибири) ставился и в ряде работ историко-этнографического характера. Еще декабристы, проезжая места своего политического изгнания через село Тарбагатай (ныне центр Тарбагатайского района), обращали внимание на этнографические особенности в одежде и в жилище семейских, жившем в этом селе: одежда тарбагатайцев напоминала им подмосковных и ярославских поселян /Якушкин 1870, 1614/, а по наружному виду жителей и просторных домов они отмечали связь Тарбагатая с ярославскими и приволжскими селами /Розен 1876, 410/. Современные этнографы отмечают различия в одежде не только между забайкальскими и алтайскими старообрядцами, но и внутри этих групп и объясняют эти различия этнографически разным составом первых старообрядческих групп, переселявшихся в Сибирь /Маслова 1975; Охрименко 1969 и др./. Изучучение жилых и хозяйственных построек, а также орудий труда позволило А.А. Лебедевой выявить тесную связь материальной культуры семейских преимущественно с культурой севернорусских областей Европейской части России и в меньшей степени – с культурой южнорусских /Лебедева 1969, 187/.
Говоры старообрядцев (семейских) Забайкалья (Республики Бурятии и Читинской области) относятся к числу русских говоров, распространённых на территориях позднего заселения русскими, так называемых вторичных говоров, или говоров вторичного образования. Изучение этих говоров продолжает оставаться актуальным, несмотря на то, что в 90-х годах ХХ в. в связи с научной подготовкой к изданию «Словаря говоров старообрядцев (семейских) Забайкалья (руководитель темы, ответственный редактор Т.Б. Юмсунова) работа по изучению семейских говоров заметно активизировалась.
Появились новые интересные лексикографические и лексикологические работы ученых, посвященные архаической лексике семейских говоров [Матанцева 1999], экспрессивной лексике [Дарбанова 1999], языковой картине мира старообрядцев [Степанова 2000]. На материале семейских говоров изучается лексическая семантика [Болсохоева 2000] и др., активное внимание уделяется лексике духовной культуры старообрядцев [Матхеева 2003, 2004]. В последние годы исследуются и фонетические особенности говоров семейских [Касаткин 2002; Юмсунова 2002; Касаткин, Юмсунова 2004]. Вместе с тем до сих пор наименее изученной структурной частью говоров семейских остается фонетико-грамматический уровень. В частности, нет достаточных знаний о фонетическом строе говоров – их артикуляционной базе и производной от нее специфике инвентаря звуков и их синтагматике. Не разработана фонетико-грамматическая типология семейских говоров, которая важна не только для включения их в классификационную сетку сибирских диалектов, но имеет весомое значение для характеристики современного русского диалектного континиума. Недостаточно изучен вопрос о структурных причинах стабильности старообрядческих говоров в условиях контакта с литературной формой языка. Кроме того, убедительного лингвистического обоснования требуют некоторые диалектные явления, вызванные влиянием языков коренного местного населения (бурят, эвенков) и т.д.
Как видим, вопрос о происхождении забайкальских старообрядцев, семейских, до сих пор находится в стадии поисков его оптимального решения.
Лексика семейских
Анализ лексического материала выявил значительное единство словарного состава изучаемых говоров, с единичными различиями между говорами сел Тарбагатайского, Бичурского, Кяхтинского, Хоринского районов Республики Бурятия.
При этом в структуре анализируемой лексической системы условно можно выделить общенародную, общесибирскую, заимствованную и локальную лексики. Словарный состав говоров позволяет говорить, что старообрядческие говоры обнаруживают определенное единство в синхронном плане, которое, прежде всего, связано с тем, что словарный фонд современных говоров – это в целом словарный фонд всего русского языка.
К наиболее важным общим закономерностям формирования и развития диалектной лексики исследуемых говоров относятся: семантическая и словообразовательная модификация, образование вторичных диалектных слов на базе материнских говоров, освоение заимствований из языка автохтонного населения Бурятии.
Основная масса лексических заимствований в исследуемых говорах относится к раннему периоду межъязыкового контактирования. Целый ряд заимствований сейчас многими не осознается как иноязычный по происхождению - старообрядцы воспринимают их как «свои», родные. Такие слова коммуникативно значимы, их характеризует высокая словообразовательная активность, фонетическая вариативность, а в отдельных случаях метафоричность.
Анализ бурятских заимствований позволил выявить отчетливую избирательность и яркую прагматическую направленность языка: маркируется и актуализируется все то, что имеет ценность в духовно-практической деятельности человека, все, что несет в себе опасность или угрозу его существованию, а также то, что позволяет человеку ориентироваться в окружающем его мире.
Необходимо подчеркнуть, что наиболее заметный пласт бурятизмов отмечен в говоре с. Новодесятнико (Кяхтинкий район РБ), при этом в сознании говорящих имеет место дифференциация по языковой принадлежности слова, указывающая на непрерывный процесс пополнения словаря старообрядцев этого села за счет заимствований из бурятского языка.
Современное состояние лексической системы исследуемых говоров характеризуется процессом архаизации определенной части лексики. Этот процесс в основном охватывает, как и в других говорах русского языка, названия, относящиеся к сельскохозяйственной лексике, наименования отдельных предметов домашнего обихода, одежды, обуви; наименований, связанных с обрядовой деятельностью и религиозными отправлениями.
Обследование говоров по "Программе собирания сведений для составления диалектологического атласа русского языка" (М.; Л., 1947) показало повсеместное распространение таких, например, лексем как усадьба 'участок земли, на котором находятся дом с хозяйственными постройками' сарай // царай 'помещение для хозинвентаря, кормов', молотило 'орудие для ручной молотьбы', жниво 'сжатое поле', погода 'плохая ветреная погода, ненастье', ведро 'солнечная ясная погода', голосить 'причитать над покойником, плакать', голбец 'полочка за печкой для сушки лука, хранения кухонной утвари', западня 'крышка, закрывающая ход в подполье', амбар 'постройка для зерна', пахать 'обрабатывать землю', косовье 'деревянная часть косы', мураши 'муравьи', пороз 'нехолощеный кабан, бык'; колупать 'отковыривать', ржет (о лошади), мычит (о корове). Лексемы петух, утка, кукушка, плясать, лук не имеют других названий, отличающихся от общенародных, литературных слов.
Вместе с тем не обнаружены в исследуемых говорах многие диалектные слова, приведенные в разделе "Лексика" - буда, слетье, пелед, обал, окроп, извара, лан, шабер.
В речи старшего поколения исследуемых говоров встречаются слова, семантика которых указывает на исчезнувшие предметы и явления действительности, на виды крестьянского труда в прошлом, другие виды деятельности (то есть это слова, потерявшие свою денотативную основу): мялка 'приспособление для выделки кожи' ("На мялках кожу мяли, кожу туды заправишь и за палки крутишь, кругом ходишь, вот так мнешь ее"); уповод // вуповод 'период крестьянской работы без перерыва' ("После полдника два вуповода работали"); помочь 'коллективная помощь кому-либо'; сушило 'постройка для сушки зерна' ("Сушила строили, все лето хлеба много сушили); ладонь 'площадка для молотьбы' ("Зимой ладонь зальешь и молотишь"); зобня 'мешок, предназначенный для кормления лошади'; санопрядка // самопрядка 'прялка'; валек 'приспособление для глажения белья' ("Гладили - такой валек был с рубцам, скалка и валек"); замашки 'мужская особь конопли' ("Замашки на горе расстелешь, потом мнешь и прядешь их"); заборочка 'деревянная перегородка, отделяющая горницу от кухни'; десятина 'мера площади'; шибала 'деревянный отвал у сохи'; бастрык 'жердь, скрепляющая укладку снопов или сена на возу' ("За передоуку бастрак вереукой перябросят, вот он и скрепляется").
В пассивном запасе словаря лексика названий видов одежды - зипун, станушка 'нижняя юбка', женской обуви - чарки, баретки ("Баретки носили - ботинок же не було"); пищи - бурдук 'кисель из ржаной муки'; ботвинья, солод, толокно; названий различных видов телег - ширабан, ходок, дрога. В связи с социальными переменами в жизни сельских жителей вышли из употребления лексемы, обозначающие вечерние собрания молодежи: вечерки, посиделки ("На посиделках вязали, пряли, шили, на вечерку вечером собирались"); праздничная 'оплата дома, в котором проводится вечеринка' ("Праздничную деньгами платили"); сборная 'собрание, сход жителей деревни'.
Распространяемая повсеместно атеистическая пропаганда привела к утрате обрядовых реалий (соответственно и лексики), сопровождающих религиозные праздники. Так, например, на Троицу селяне водили хоровод с кумушкой, носили по деревне кумушку 'украшенный лентами срубленный ствол березы', то есть кумились ("Придет Троица летом и пойдешь кумиться в лес").
В активном запасе в речи старшего и среднего поколения сохранилось немало слов общеславянского происхождения, не функционирующих в русском литературном языке: молонья 'молния'; выть 'аппетит' ("Ничо выти нету - зель (овощи) хочу"); крадче 'тайком'; напрок 'на будущий год' ("Вот нынци Троица рано была, напрок-то она пожже буит"; "Напрок первый день Паски - Первое мая"); новой 'иной, другой, не этот' ("У навова три лошади, он заходит в колхоз - плачет"; "Навой раз"); лони, лонись 'встарь, в прошлом году'; лонишный 'прошлогодний'; лончак 'двухгодовалый жеребенок'; лусь // лусть // лусточка 'ломоть хлеба' ("Спярва отрязаешь - краюшка называется - бытта кругом кавриги, а потом лусь, ломоть"); вери 'столбы, на которые подвешиваются ворота'; лыва // лывина 'лужа'; мост 'пол' ("Мост намастывали голяком"); несет 'никогда' ("Несет чужого волосу не брали").
В исследуемых говорах распространена лексика, характеризующая северно-русское наречие на основе двучленных противопоставленных соответственных явлений: изба 'крестьянское жилище'; квашня 'посуда, в которой замешивается тесто'; крынка // кринка 'глиняный горшочек'; боронить (бороновать); брезговать // бреговать (значение как в литературном); ковш; сковородник; ухват; суягная (об овце) (барануха суягная).
Лексике описываемых говоров свойственны слова, распространенные преимущественно на территории южно-русских говоров, например, хмарно 'пасмурно'; омшаник // овшаник 'помещение для баран'; латка 'заплатка'; вага, важить 'вес, взвешивать'; рушник 'полотенце'.
Анализируемый лексический материал выявил между исследуемыми говорами сел Большой Куналей, Куйтун определенные диалектные различия собственно лексического и семантического характера. Например, название колыбели, которая подвешивалась к потолку, в с. Большой Куналей - это преимущественно люлька наряду с зыбкой ("У нас люлька висела в избе", "В избе зыбки качалися").
Для обозначения пасмурной погоды в говоре Большой Куналей активно функционирует лексема хмара (хмарно, хмарить) ("Хмара будить - с вечера всю ночь парит"); в селе Куйтун для названия подобного состояния природы употребляется лексема морок (морошно) ("Морок будет, морошно сегодня"; "Нынци лето-то не было - все морок да морок"). В с. Большой Куналей постройку для зимовки мелкого скота (чаще овец) называют овшаник // омшаник, в с. Куйтун и в этом значении функционирует лексема стайка.
Далее, отмечены различные значения одной и той же лексемы. Так, тина в говоре Большой Куналей - это 'стебли огурцов, моркови, редиски'; в Куйтун - это 'ботва картофеля'.
Мякина 'стебли огурцов' ; 'шелуха для обмолачивания зерна' (БК); 'ботва картофеля'; в Большой Куналейе ботву картофеля называют бульбешником.
Характеризуя семантические связи слов семейских говоров в соотношении с литературной лексикой, в описываемых ЧДС можно выделить собственно лексические диалектизмы: голяк 'речной песок', западня 'крышка, закрывающая вход в подполье', заборка 'перегородка, отгораживающая жилую часть избы от кухни', валоватый 'медлительный в работе, непроворный, нерасторопный человек', комолый 'искалеченный, больной, в чем-то неполноценный (о предмете)' и др.; семантические диалектизмы, отличающиеся от литературных слов своим значением: хвоя 'фата', заяц 'иней, намерзший на окне', погода 'ненастье', гусевить 'возглавлять бригаду, полеводческое звено', залог 'непаханная земля' и др.; фонематические диалектизмы типа, аржаной, молосный, пашаничный и т.п.; лексико-словообразовательные диалектизмы, отличающиеся от соответствующих лексем литературного языка только словообразовательными аффиксами: пристать 'устать', вчерась 'вчера', летось 'лето', зимусь 'зима', мясюга 'мясо', маслюга 'масло', каменюга 'камень' и другие.
Для диалектной лексики семейских говоров рассматриваемых ЧДС характерна развитость дублетно-синонимических отношений. Синонимические пары в говорах - результат связи диалектного и литературного языков, результат функционирования в говорах лексических заимствований из бурятского языка.
Имеющиеся материалы позволяют говорить о достаточно разнообразной синонимической лексике в исследуемых говорах. Например, в них встречается сосуществование синонимических пар: прясла - жердина, заплот - забор, пострел - ургуль, плетень - городьба, мутовка - веселка, шептуны - ичиги, пострел - отхон, королек - кондарь; иней - заяц - куржак, городьба - поскотина, кошенина - поскотина, последыш - поскребыш, ломоть - лусточка; тарки- шаньги, назем - навоз, несушка - клахтуха и другие.
Отмечается и явление полисемии. Так, слово поскотина обозначает 'место, где косят', а также 'вид изгороди'; квашня 'посуда, в которой замешивают тесто' и 'опара, которая ставится в квашне'. Наблюдается развитие различных переносных значений с экспрессивно-оценочным оттенком. Например, квашней в говорах называют нерасторопного, вялого человека, судомойкой (тряпкой, которой моют посуду) - неаккуратную женщину ("Не ходи ко мне, поганая судомойка") и т.д.
Известно, что лексика - наиболее проницаемый и подверженный интерференции языковой уровень; она отражает процесс формирования говора. По лексическому составу говора можно выявить следы междиалектного и межъязыкового контактирования говоров в прошлом. Так, украинским влиянием можно объяснить наличие лексемы сухарить в значении 'дружить с парнем, ходить с женихом' ("Пошли с ребятами сухарить"); лексемы кужлинки 'конопляные очески' (укр. кужиль, кужелина); лексемы чибухать 'толочь семена конопли, подсолнечника для получения масла ("Семя в ступке чибухали").
Необходимо заметить, что последние две лексемы имеют распространение только в говоре с. Большой Куналей. Воздействие белорусского языка (или диалектов) на говоры семейских подтверждается наличием лексемы драчены 'картофельные оладьи'; широко употребительной когда-то лексемы бульба 'картофель', о чем свидетельствуют еще сохранившиеся в активном словарном запасе говоров производные бульбешки 'семена картофеля' и бульбешник 'ботва картофеля' (только в с. Большой Куналей).
Довольно значительный пласт повседневного словаря семейских составляют бурятизмы - показатель непосредственного контактирования старообрядцев с автохтонами края. Лексика бурятского языка, проникая в говоры семейских, обнаруживает общие закономерности, характерные для заимствований: происходит фонетическая, морфологическая и словообразовательная трансформация.
Анализ бурятизмов в лексическом составе семейских говоров показал, что заимствовалась преимущественно лексика - названия мелкого, крупного рогатого скота, их детенышей. Так, повсеместно распространены лексемы бурун 'двухгодовалый теленок', гуран // гуранчик 'дикий козел, детеныш дикой козы', куцан 'кастрированный баран', ергень 'кастрированный козел', иман // имануха // иманятки 'самка домашней козы, самец домашней козы, детеныши домашней козы'.
От заимствованных существительных развито словообразование. Например, продуктивен суффикс -чик с уменьшительно-ласкательной оценкой: отхон - отхончик 'младший ребенок в семье', гуран - гуранчик 'детеныш дикой козы'; суффикс -шок: бурушок. Отмечено словообразование прилагательных посредством суффикса -н: гураний след, тарбаганий жир (тарбаган 'суслик') и др.
В с. Куйтун пласт бурятизмов шире во сравнению с с.Большой Куналей, что объясняется тесными связями с преобладающим в этом районе бурятским населением. Показательны в этом отношении высказывания информантов: "Мой дедушка чище бурята говорил"; "Дедушка мой по-бурятски понимал, он с имя с малку".
Бурятские заимствования обнаружены в говоре в разнообразных тематических группах слов: в животноводческой, бытовой, охотничьей лексике и т.д. Например, мандир 'дикий лук', сарана 'цветок', харгана 'дикая акация'. В говоре бытует даже шутливая поговорка: "У нас сторона - мандир, сарана, облепиха, харгана".
Гальган 'курительная трубка', муцугун 'костный мозг' (метатеза бур. сэмэгун), ширтыгын 'заноза' ("Разумши не ходи, а то ширтыгын в пятку залезет"); хатир // хахир 'подстилка для скота' ("Это шавячье кало, на зиму скоту стелют"); ургуль 'подснежник', арха 'водка', тулун 'кожаный мешок', хуин 'боль между лопаток' и др.
Предпочтительность употребления бурятизмов объясняется, с одной стороны, так называемой в лингвистике "экономией энергии" - в родном языке заимствованиям соответствуют словосочетания: двухгодовалый теленок - бурун, дикий лук - мандир, костный мозг - муцугун, боль между лопаток - хуин и т.п.; с другой стороны, причинами экстралингвистическими - развитием общих видов деятельности (скотоводства у старообрядцев, земледелия у бурят).
Своеобразие лексике семейских говоров придают сибиризмы, отражающие сибирские реалии природы, особенности быта, ведения хозяйства, одежды, обуви, например: верховик 'северный ветер', калтус 'болото, кочковатый сырой луг', кедраш // кедрач 'кедровый лес', охотничать 'охотиться, рыбачить', зимник // зимовье 'домик-кухня во дворе, охотничья избушка в лесу' ("Зимой в зимник дыляко ходили"); зарод 'большой, продолговатый стог сена в поле', ичиги 'сапоги из сыромятной кожи'.
В ЧДС встретилось специальное название проволоки, натянутой во дворе, к которой прикрепляется ошейник собаки, - векша. В старожильческих сибирских говорах оно распространено в вышеуказанном значении и в значении 'белка'. Только в ЧДС зафиксирована лексема шивер 'мелкое место в реке' ("Потом стали на шиверу сети вытягивать").
Определенную "экзотичность" (г- фрикативным), смягченным произношением си янтов, сильным яканьем и др., т' - мягким в окончаниях глаголов 3 л. наст. вр.) придает речи семейских употребление некоторых слов с характерной семантикой, например глагол валить в значении 'идти' ("Вали, вали к баушкам - они такие богумольные. Вали по старуху"). Существительное язва употребляется для универсального выражения негативной окраски ("Вот каки же язвы, чо же делают!"); прилагательное бравый для положительной оценки чего-либо ("Девки - бравы, сарафаны - бравы").
Диалектной речи семейских присуще повсеместное распространение междометия йоченьки ("Йоченьки! - умирать не хота, есть чо надеть, набудь" - НД), предлога коло // кыло // куло в значении 'около' ("Тут вот амбар, кыла засадки, тепляк у нас" - НД); диковать 'удивляться', чаявать 'пить чай', ладом 'хорошо, качественно', хрушкий 'крупный', атлас 'платок', намедни 'недавно', канфенный 'предмет одежды из китайского шелка' и др.
Фонетические особенности говоров семейских
Вокализм
Вокализм исследуемых старообрядческих говоров характеризуется тем, что он не только развивается по законам внутреннего характера, но в определенной степени испытывает на себе иноязычное.
Ударный вокализм
Под ударением в исследуемых говорах, как и в литературном языке, различается пять гласных фонем: а, о, е, и, у.
Предударный вокализм после твердых согласных
Гласные фонемы неверхнего подъема в 1-ом предударном слоге после парных твердых согласных и заднеязычных вне зависимости от последующего ударного гласного не сохраняют своих различительных признаков и совпадают в одном общем варианте - звуке а независимо от ударного гласного:
[а] - сказали, б[а]тва, б[а]гаты, гл[а]за, г[а]да, ск[а]та, в Загане, [о] - к[о]лодца, см[а]родина, рж[а]ной, к[а]рову, м[а]ркова, к[а]нтору, на р[а]боте, в з[а]воде, к[а]ртошку, р[а]бота, г[а]дов, с л[а]пшой, д[а]роги, г[а]ворить и т.д., [е] - н[а]медне (недавно), т[а]кой, кв[а]ртиру и др., и(ы) - по с[а]сны (по сосне), р[а]зрыв, б[а]льши, ст[а]рик, п[а]гиб, в[а]ды, м[а]лину и др., у - к[а]душку, к[а]пусту, у М[а]скву и др.
В 1-ом предударном слоге после твердых шипящих независимо от качества последующего согласного и ударного гласного в большинстве случаев произносится [а]: ж[а]ниться, ж[а]них, у ж[а]ны, ж[а]лезные, ж[а]рдями, ш:[а]пают.
В 1-ом предударном слоге наблюдается «у» -лабиализация гласных [а], [о], [ы], например, б[у]гульник, бр[у]слет, доб[у]вает, б[у]ало (бывало), не б[у]ло, муж[у]ка, гов[у]рю, мунголы и т.п.
Предударный вокализм после мягких согласных
Диссимялитивное яканья жиздринского (или белорусского подтипа) последовательно представлено в речи старшей возрастной группы. Отступление от типа незначительны: п'ашками, ул'атают, нар'ажала, догл'адала. Жиздринский подтип диссимилятивного яканья распространен в белорусском диалектном окружении, и имеет довольно широкую локализацию на русской территории.
Консонантизм
В позиции максимальной дифференциации – перед сильными гласными фонемами – во всех рассматриваемых частных диалектных системах различаются 34 согласные фонемы, дифференциальные признаки которых, системные отношения, позиционные условия, определяющих дистрибуцию и фонетическую реализацию, не имеют принципиальных различий с консонантизмом многих современных русских народных говоров и основной системы русского языка:
б – б’ в – в’ д – д’ з – з’ ж г g -g’
п – п‘ ф – ф’ т – т’ c – c’ ш к х
м – м’ л – л’ н – н’ р – р’ ц ч х j
Губные шумные согласные /б/, /п/, /в/, /ф/
Фонемы /б/, /п/ повсеместно реализуются в звуках губно-шумного образования бак, б’ас; пар, п’атны.
Регулярно и последовательно в старшей возрастной и менее средней возрастных группах, функционирует фонема /в/ губно-губного образования, выступая в репрезентантах [у], [ў], [w]:
Сонанты
В некоторых случаях два зубных боковых сонанта [л] – [л’] – звук [л] веляризованный: задняя часть спинки приподнята к мягкому небу, а звук [л’] палатализованный: к твердому небу приподнята передняя часть спинки языка: ладный, ладить, ластовка, лапчка, лусточка, лыва, летник, лекорка, лестовка, лёжка, листить; угол, уголь и др.
Единичными примерами по говорам представлены замены [л] твердого звуками губно-губного образования [w], или [у], типа рыба[у]ка ( ), не прише[w] ( ), крути[w]ка, со[у]нышко (БК).
Сонанты /м/ – /м’/, /н/ – /н’/ репрезентируются в ЧДС звуками [м] – [м’], /н/ – /н/ в литературном языке: маковка, малый, морква, моршни, мухлый, мытница, меиганка, месячка, мильный и др.; найда, накипень, норки, нянька и др.
К повсеместно распространенным лексикализованным явлениям относятся: а) утрата конечного [н’]: жыс’, бал’ес’; б) субституция [н’] в именах собственных: [м’и]колай, [М’и]кольск; в) диссимелятивное изменение сонанта в глагольных формах: пом[л’у], сум[л’е]ваться.
Особенностью консонантизма, является, наряду с различением твердости – мягкости у сонанта /р/, диспалатализация [р’]: а) перед гласными фонемами переднего ряда: с g[ры]бами, [ры]га, [рэ]чка и др.; б) в конце слова: тепе[р]. В речи от одного лица могут употребляться варианты тепе[р] // тепе[рь], [кры]нка // [кри]нка.
Среднеязычный j
Сочетание «согласный+j» заменяется удвоенным согласным: в ЧДС БК – назва[н’:а], кр’аш:э[н:ь], св’иш:[эн:ь], Балазавеш:ы[н’:ъ], пр’истул’:ъ, варе[н’ь:е], у Мала[н’:и], карыт’:ъ, патпо[л’:а], с’в’и[н:и], давлен’:ъ (всего 70%), но фети[с’iа], сырос[т’iy], подпо[л’iу], в шилко[в’jэ] и др. (30%). При сохранении [j] согласные произносятся мягко, в ЧДС: шавя[ч:ь], приво[л:а], гуля[ж’:а], пече[н’:ъ], назва[н’:ъ] (50% от общего словоупотребления, но назва[н’иiъ], собра[н’иiь], клав[д’иiъ], ма[з’iу], неводе[н’иiь] (50%) с (i); в ЧДС Д: завид’ин’:а (привычка, традиция), ноч:у, крач:и, н’инас’ш’е.
В интервальном положении [j] утрачивается, происходит ассимиляция и стяжение гласных, в окончаниях имен прилагательных, в местоименных прилагательных, в формах глаголов 3 лица настоящего времени единственного числа.
Заднеязычные согласные <г, к, х>
Наблюдаются отдельные модификации фонемы [г]. Встречается лексикализованное произношение губно-зубного спиранта [в] в словоформах: кавда (кавды), тавда (тавды), некъвдъ (некъвды), въспадин, воспъди (наряду с произношением госпъди, vоспъди.
В некоторых словах иноязычного происхождения перед гласными переднего ряда иногда вместо смягченного заднеязычного [г] представлен "йот", отражающий архаический тип произношения подобных заимствований: йипирал, йирой, йиран, йирманскъ.
Изучаемым говорам в большей или меньшей степени свойственно считающееся характерной особенностью фонетики среднерусских говоров позиционное изменение заднеязычных г-д и к-т: андил, ноди, падипшы, дири, детры, денъ, тичкъ, тислый, тист, титай, дефт, тешь, теды /ДАРЯ, вып. 1, № 68/.
Африкаты Ч-Ц
Аффриката Ч во всех трех ЧДС произносится как палатализованный переднеязычный [Ч]: чай, чашка, мужичок, харчи, через, чурки и т.п:, соответственно аффриката /ц/ - как непалатализованный зубной [Ц]: царь, отцовский, целый, месяц, журавец и т.п.
В то же время на месте этимологической аффрикаты /ч/ иногда могут выступать следующие звуки во всех трех ЧДС: [ц'], при образовании которого участвует передняя часть языка, но не самый его кончик, как при образовании [Ч]; фрикативный элемент свистящий, т.е. [Ц']=[Т'C'], в отличие от [Ч']=[Т'Ш'].
Аффриката Ц в говорах трех ЧЛС произносится твердо. В ЧДС с.Куйтун, отмечены случаи употребления неэтимологического Ц в прилагательном ру[ц]кий, в имени собственном Василица. Во всех трех ЧДС повсеместно в лексеме царай. Во всех ЧДС отмечена утрата затвора у аффрикаты Ц в лексемах [св']етки, [св']еточки, [св']етет.
Сочетание ЧН
В с.Куйтун в сочетании ЧН в соответствии с Ч произносится фонема <ч> в словах с ударением непосредственно после ЧН: а) имеющих не более 2-х фонем в корневой основе: в речной воде, вручную, местный печник; в глаголах качнуть, качну; б) имеющих три фонемы в корневой морфеме: свой свечной заводик стоял, скучнее под старость одному; в) имеющих более 3-х фонем в корневой основе: сволочной мужик был.
В словах с ударением перед ЧН: а) имеющих не более 2-х фонем в корневой морфеме в соответствии с Ч произносится <ч>: обычно бёгом выходили замуж; <ш> - на Троицу обязательно яишню жарили; <ц'> - вец'ный век коротать; б) имеющих более трех фонем перед ЧН, в соответствии с Ч произносится фонема <ч>: позвоночник, единоличная жизнь; <ш>: сердешники, у кого сердце болит, пашанишный хлеб (в речи одного лица м.б. пашаничный).
В с.Куйтун в сочетании ЧН в соответствии с Ч произносится фонема <ч> в словах, с ударением непосредственно после ЧН: а) имеющих не более 2-х фонем в корневой морфеме - ночной крик, девочка месечная, ручной работы кружак; в глаголах начнут, начну, очнуться; б) имеющих три фонемы в корневой морфеме - прочнее сам шьёшь.
В словах с ударением перед ЧН: а) имеющих не более 2-х фонем в корневой морфеме перед ЧН в соответствии с Ч произносится <ч>: прочный сруб, удачный, уличный, срочный; <ш>: яишню жарили; в) имеющих более 3-х фонем перед ЧН в соответствии с Ч произносится ч - пшеничный хлеб, праздничный обед, зажиточно жили; <ш> в лексемах конешно, горчишница 'отвар из листьев брусники'; <с> в таких лексемах как молосный в значении 'скромный' пшенисный (хлеб).
В с.Большой Куналей в сочетании ЧН в соответствии с Ч произносится фонема <Ч> в словах с ударением непосредственно после ЧН: а) имеющих не более 2-х фонем в корневой основе: мучной, вручную стирали, печной дед, в глаголах зачнем, начнут, качну.
В словах с ударением перед ЧН: а) имеющих не более 2-х фонем в корневой морфеме в соответствии с Ч произносится <ч>: вечная канитель, точно, точный; б) имеющих более 3-х фонем в корневой основе в соответствии с Ч произносится фонема <Ч>, например: единолично жить, огуречная кина, зажиточный Хрол, безралично; фонема <ш> в лексемах пшенишный хлеб, в женских отчествах Кузьминишна, Фоминишна.
Шипящие согласные (ш,ж)
Анализ произношения звуков на месте ш, ж показал следующее:
1) наибольшая звуковая вариативность в реализации ш, ж отмечена в ЧДС- ; ш, ж могут быть представлены звуками [ш][ж] в соответствии с литературным вариантом, смягченными звуками [ш'] [ж']; палатализованным [ж'], палатализованными шипящими звуками со свистящим призвуком [ш' с'] , [ж' з'] в зависимости от позиционного употребления, например а) [ш], [ж] только перед ударными и неударными <о, у> и на конце слова; б) смягченные: перед <а> ударным [ж'], перед <а> безударным [ш'], [ш'] перед твердыми согласными, [ж'] перед мягкими согласными; в) палатализованные, смягченные, палатализованные с шепелявым призвуком перед ударными и безударными <и, е>.
2) а) твердые шипящие [ш] [ж] произносятся перед гласными непереднего ряда <а, о, у> ударными и безударными; перед согласными твердыми и мягкими; б) смягченные [ш'][ж'] перед ударными гласными <и, е>, перед безударным <е>; палатализованный с шепелявым призвуком [ж'з'] перед ударными <и, е>, безударным <е>; [ж'] смягченный в позиции перед безударным <и>; в) в позиции абсолютного конца слова ед. пример со звуком [ж' ш'] в соответствии с ж; результат действия грамматической аналогии.
3) В ЧДС ш, ж в подавляющем большинстве случаев представлены твердыми шипящими [ш] [ж], исключение для позиции с ударным <и> наличествует незначительное число примеров со смягченным [ж']
Переднеязычные С-З
В говорах сел Большой Куналей и Куйтун на месте этимологических с', з' произносятся следующие звукотипы: [с'ш'], [з'ж'] по своей артикуляционной природе среднеязычные, переднепалатальные, щелевые (перцептивно сходны с долгими палатализованными шипящими [ш'], [ж']. Образуются путем поднятия сильно напряженной средней спинки языка при кончике, опущенном к нижним зубам (что принципиально отличает их в физиологическом плане от переднеязычных [ш'], [ж'], при образовании которых напряженный кончик языка поднят к альвеолам.
[с''c'], [з''з'] - среднеязычные, краепалатальные, щелевые. При артикуляции этих звуков поток воздуха направлен не на зубы, а на переднюю часть препалатальной зоны, за счет чего свистящий элемент несколько оглажен. Кончик языка у нижних звубов.
[с'] [з'] - переднеязычные, зубные щелевые (как в литературном). Щелевое произношение звуков на месте фонем <с'>, <з'> имеет место у представителей старшего и среднего возрастов (60-70-80), (40-50), а также у детей-дошкольников; встречается спорадически и у молодых. Необходимо отметить, что у диалектоносителей 80-ти лет и старше шипящий элемент слабый, а некоторые свосем не шепелявят. Повсеместно шепелявенье распространено в с.Большой Куналей в речи женщин 50-65 лет; они, как точно подметил А.М.Селищев, "с каким-то особенным смаком употребляют шепелявые с' з'" (с.53). В с. Куйтун произношение мягких свистящих не столь резко обращает на себя внимание (скорее всего на слух наиболее яркая консонантная черта – мягкое цоконье).
Губные спиранты [в] [ф]
В говоре с. Куйтун замена иноязычной <ф> представлена нерегулярно и непоследовательно, характерно в этом отношении замечание одного из информантов, женщины 80-ти лет, носительницы диалекта: "Мы сарахзван и гаварим. Куналейские гаварят хвартук, Хведя, мы ни гаварим".
Библиография
