Дъяковские, чудские, арские, яр-яхские городища - археологическое подтверждение наступления степей на лесную зону России.

Как же вела себя чудь-юдь-иудь при появлении завоевателей с Юга? Археологи Сибири и это зафиксировали в своих наблюдениях.

А.Г.Брусницына. Нижнее Приобье в конце I тысячелетия н.э.
(по материалам раскопок Питлярского городища в 2001 г.):

«В последние 10 лет археологическое изучение средневековой истории Нижнего Приобья значительно продвинулось вперед. Благодаря работам Ямальской археологической экспедиции ИИА УрО РАН и ряда других экспедиций существенно выросла база источников, поставлены научные проблемы, предложены их решения. Наиболее изученными на сегодняшний день в средневековой проблематике Северо-Западной Сибири являются т.н. «зеленогорский» (6 – начало 8 в.) и «кинтусовский» (10 – начало 12 в.) периоды. В эти периоды в северной зоне Нижнего Приобья значительно увеличивается количество археологических памятников, что обусловленно, вероятно, в числе прочих причин, демографическими скачками, приведшими к активному освоению северных районов Ямальского полуострова, а также периодическими потеплениями климата.

В Сургутском Приобье и южных районах Нижнего (бассейн р. Казым) в 8-9 вв. «происходит быстрое изменение фортификационной традиции», выраженное в значительном усилении оборонительных систем. Археологических памятников не становится меньше, так что, видимо, это усиление обусловлено некими социально-политические изменения. По предположению К.Г. Карачарова, в кучиминское время в Сургустком Приобье «выделяется сословие воинов, происходит укрепление военно-потестарной системы», война «становится одним из наиболее значимых элементов жизни общества». В конце 9 – начале 10 в. кучиминские городища прекращают свое существование по пока неясным причинам [Чемякин, Карачаров, 1999, с. 46,47,52].

Питлярское городище

Оборонительная линия соотносится со слоем темно-серой супеси с керамикой кучиминского типа и была сооружена, по всей видимости, не ранее 8 века на месте существовавшего раннего поселка. От него остался серо-желтый песчаный слой с находками сосудов зеленогорского типа (7 век) и остатки наземного сооружения. Непосредственно на засыпанном котловане постройки зеленогорского времени было устроено сооружение, связанное с бытованием городища. Более темные слои кучиминского периода насыщены находками керамики, костей, костяных и каменных изделий. Большая часть находок залегает в основании темного слоя. Здесь же отмечается значительное количество камней, в основном очень крупных, часть из них обожжена. Постройка этого времени, фрагмент которой изучен в раскопе, была наземного типа со слегка углубленной (или вытоптанной) центральной частью. Ее конструкция остается неясной. Предположительно, она использовалась в хозяйственных целях. Частично вскрыты остатки двух глинобитных печей (судя по находкам фрагментов глиняной обмазки), связанных с ее функционированием, окруженные неглубокими канавками. В заполнении очагов и рядом с ними были встречены многочисленные куски шлака, мелкая кость, фрагменты ошлакованной керамики, что позволяет сделать предположение об их использовании для металлообработки.

Несмотря на небольшую площадь и слабую информативность периферийной раскопанной части памятника все же можно сделать ряд выводов о функционировании городища и хозяйстве его населения. Кроме многочисленной коллекции керамики был получен некоторый вещевой инвентарь, включающий изделия из кости, камня, глины и бересты, а также железный нож, фрагмент медной пластинки, медный крючок и металлический слиточек.

Для определения места городища в круге памятников 8-9 вв. важно его топографическое расположение. Как уже говорилось, большая часть городища к настоящему времени обрушена. Вероятно, первоначально оно занимало овальный выступ края террасы, ограниченный с востока и северо-востока глубоким оврагом со стекающим по его дну ручьем, с запада – небольшим озерцом, с юго-запада и юга – пересыхающей мелкой протокой, соединяющей ручей с озером. Вероятнее всего, подход к городищу был наиболее удобен со стороны устья ручья – с юго-востока; здесь же и склон был наиболее пологим. При том, что городище располагалось в углублении от основного русла Оби (в 1,5 км), что затрудняло доступ к нему, благодаря широкой пойме р. Питляр (6 км), с его территории отлично просматривалась вся 50-киллометровая пойма Оби с ее многочисленными протоками и левый коренной берег от Войкарского сора до современных Шурышкар. Вероятно, главным образом, городище было предназначено для отражения опасности, которая приходила с юга. Позицию более удобную для этой цели трудно придумать. Это дает снования предполагать, что основная функция городка заключалась в своевременном обнаружении и, возможно, отражении военной опасности, приходившей сверху по Оби.

Нижнее Приобье в 8-9 вв. н.э.
По данным В.М. Морозова, в южной части Нижнего Приобья, в основном на правобережье, выше устья р. Казым, к середине 1990-х гг. было открыто 9 поселений кучиминского времени, из которых 5 укрепленные. Интересно, что городища тяготеют к Обскому берегу (гор. Низямы V, Шеркалы II, IV), тогда как на притоках, в т.ч. в бассейне р. Казым, довольно подробно обследованном, известны только неукрепленные поселки этого времени. Исключение составляет городище Сартынья III, расположенное на левом берегу р. Северная Сосьва [Очерки культурогенеза…, с. 369-373].

Оборонительные системы городищ, по сравнению с зеленогорскими, усиливаются значительно. Довольно характерной чертой поселений является расположение их на местах, ранее заселенных (в раннем железном веке, в предшествующие 6-7 вв.), т.е. традиционных. Создается впечатление, что Питлярское городище маркирует некую пограничную территорию. Вероятно, социально-политические процессы, протекавшие в Сургутском Приобье, о которых пишет К.Г. Карачаров, только отголосками доносились до низовых участков Оби. Об этом говорит преобладание неукрепленных поселений на притоках. Опасность исходила, вероятно, именно со стороны активного Среднего Приобья. Под этим влиянием население Нижней Оби, сохраняя в целом привычный уклад жизни, было вынуждено, возможно, усиливать южные границы своих угодий.»

Аналогичные процессы, но ранее (чем западнее, тем раньше) протекали и в Перми, городища которых описаны ранее, и в Центральной и Северозападной Руси. Известным образцом позднедьяковского городища (3-5 вв. н.э.) являются Березняки под Рыбинском (Ярославская область). На нём находились 11 построек в два ряда, разделённых улицей длиной 10-12 м, с юга от которой было расположено 7 домов, с севера – 3. В середине находился дом размером 5х8 м, срубленный «в чашу». У него имелась двускатная крыша, а с западной стороны навес на столбах. В середине на земляном полу находился очаг из камней. Судя по большому размеру и отсутствию бытового инвентаря, это было общественное здание. Остальные постройки городища были срубными жилыми домами меньшего размера (рис.119).

Рис.119 Городище Березник Ярославской области (по П.И.Третьякову)

 Если имели место процессы усиления оборонных сооружений северян на всей зоне соприкосновения лесов и степей Русской и З.Сибирской равнины при проникновения захватнических притязаний кочевых малоазийских народов далеко на север, которые зафиксированы в Iтысячелетии н.э., то уж точно должны бы были сложиться определенные взаимоотношения, часто неприязненные, но возможно и восхищенные идеологической основой «стойкой» обороны северян-чюди. Несомненно, что подобное наблюдалось и в более ранние эпохи потепления-засухи-перемещения народов-скотоводов. Вполне могли сложится у народов Малой Азии одновременно восхищенное отношение к целостности мировоззрения чуди-юди, являющейся основой стойкости в обороне своей территории и неприязнь к самому народу, носителю этой «веры» (любые столкновения неизбежно приводят к потерям, втрое большим у нападающих).

Опять же нельзя забывать, что городищами чуди являлись погосты-заставы, великолепно выполняющие свою роль по раннему обнаружению наступления противника и необходимому минимуму организации обороны при внезапной атаке. Судить по ним о степени развитости цивилизации столь же аналогично, как судить о степени развитости нашей по архитектуре и бытовым отходам наших, да и других стран, пограничных и военных городков. На Урале, и в Сибири, и на севере России, и даже на Алтае во множество преданий говорится о том, что когда-то в этих местах проживал древний народ под названием «чудь», отголоском которой и являются система оборонных сооружений городищ-погостов, с которыми пришлось столкнуться народам, пришедших на их территории.
Булгарские летописиси Джагфар Тарихы при описании Нукратского торгового пути из Болгара к Северному Ледовитому в главе 9 «О кончине Салахби (Олега сына Эрека (Рюрика церковно-славянских летописей)) и его потомках (рода Угара с Урмана (Мурмана, откуда родом Рюрик церковно-славянских летописей)) свидетельствуют, что такая система существовала аж на Мезени до XIII века:
«А еще владения потомков Хума (сына Олега Рюриковича), которых называли домом Угар  - по имени предка Худ-Эрека (Рюрик), располагались на Чуыле и Агидели (Верхней и Нижней Каме). Из этого дома вышло немало славных салчибашей (салчи – моряк-речник), хозяев перевозов и купцов, плававших на родину Угара (предка Рюрика) - самый север Садума (Скандинавии) – Урман (Мурман)... На свои деньги он возвел крепость Гусман (Кичменский городок) на реке Джук (Юг), ставшей главной на Нукратском пути на север. А этот юл (путь) начинался в Болгape. Из Болгара плыли по Агидели (Кама) и Нукрат-су (Вятка), а затем проходили к крепости Гусман, где соединялись дороги из Джира (Ростова) и Болгара.

Погост Осиновец на реке Юг - Гусман-катау булгарских летописей Джагфар Тарихы.

А из Гусман-Катау (катау-крепость) по Джуку (Югу) и Туну (С.Двина) выходили к реке Бишек (Вымь), по ней добирались до притока Бий-су (Печоры) Ошмы (Ижме) и по Ошме также проходили к Бийсу (Низовья Двины, видимо, контролировались кем-то, поэтому их обходили восточнее). Ответвление Нукратской дороги, шедшей из Болгара по Агидели (Каме) и Чулману (Кама черз Вишеру) в Бийсу, называлось Чулманской дорогой... А о происхождении названий этих рек сеид Якуб писал следующее. Однажды сын Айхи Мизан плыл из Урмана (Мурмана Скандинавии) в Бийсу и решил сократить путь - не добираться до устья Бий-су, где был город Ак-Артан (ак – восток, белый), а пройти более ближним путем. Он высадился в устье какой-то реки, которую стали называть его именем (Мезень), и затем по ее притоку пошел к Бийсу. За ним погнался шудский (чудской) бий и смертельно ранил спутника купца - Бозая. Поэтому речка получила его имя (Пёза). Потом Мизан уходил от погони по левому притоку Бий-су почти без отдыха - и прозвал его Ялитмэ.

Это название впоследствии превратилось в Джалма (Цыльма). Только у Бий-су, где были заставы наших бийсуйских аров, он смог, наконец, передохнуть. От Бийсу он уже в полной безопасности и не спеша направился к югу по реке, которую назвал Ашыкма, а со временем это слово превратили в Ашма (Ижма)...»

Налицо описание системы быстрого реагирования на Мезени по предотвращению прохода по ней несанкционированного прохода чужаков.
Такое же описание системы быстрого реагирования зафиксировано и в предании о Юромском богатыре (не буду лишний ряд повторять описание, было сделано ранее) в 1499-1500 гг. повествующем о ликвидации «чужаков» с Устюга, недших на соединение с ратью Курбского и Петра Ушатого. Там же и продолжение: богатырь основал погост на Юроме (воздвиг православную церковь), «в которой уже в 1513 году был священник Иван».

Думаю, что стоит пересмотреть и отношение к жизнедеятельности вятских ушкуйников с негативного в виде разбойной Народной Державы согласно церковно-славянским летописям на более понятную (деятельность ушкуйников зафиксирована на протяжении 200-300 лет, а это невозможно при анархии) систему военизированных пограничных городищ-застав, полностю аналогичную системе чудских городищ-погостов, обеспечивавших защиту и мирное существование окружающих деревень. А это уже очень похоже на систему пограничных российских военизированных поселений Дона, Днепра, Терека, Поволжья, Семипалатинска и Сибири, известных нам под названием «казаки».
Понимание этого устраняет противоречия, которые неизбежно делают археологи при описании чудских городищ «дьяковского» типа в Центральной России:
«Дьяковская культура — археологическая культура раннего железного века, существовавшая в VII до н. э. — V веках на территории Московской, Тверской, Вологодской, Владимирской, Ярославской и Смоленской областей.
Дьяковская культура, культура древних племён (предков известных по летописи Мери и Веси, а), обитавших в бассейне верхнего течения Волги, Оки и в пределах Валдайской возвышенности во 2-й половине 1-го тысячелетия до н. э. и 1-й половины 1-го тысячелетия н. э. Некоторые учёные приписывают часть памятников дьяковцев к предкам балтов. На многих памятниках дьяковцев прослежены слои, свидетельствующие о продолжении её существования вплоть до летописного времени. Культура названа по городищу у с. Дьяково (рис.120), расположенного вблизи Коломенского, которое было исследовано в 1864 Д. Я. Самоквасовым и в 1889—90 В. И. Сизовым.

Рис.120 Дьяково городище в Коломенском. Вид с Москва-реки.

 Название культура получила по Дьякову городищу у села Дьяково (ныне в Москве, в черте музея-заповедника Коломенское). Его раскопки начались в 1864 году Д. Я. Самоквасовым и затем в 1889 году продолжены В. И. Сизовым. Общая характеристика культуры сформулирована в 1903 году А. А. Спицыным.

Этническая принадлежность и происхождение культуры

Носителей Дьяковской культуры обычно считают предками летописных Мери и Веси, тогда как племена родственной ей городецкой культуры были предками Муромы, Мещеры и Эрзи. Обе культуры была потомками культуры тестильной (иначе сетчатой) керамики района Волго-Окского междуречья и Верхней Волги, существовавшей в эпоху поздней бронзы; оттуда дьяковцы (а ранее их предки — носители текстильной керамики) двинулись по берегам рек на запад. Двигаясь на запад, дьяковцы сменили абашевскую и остатки фатьяновской культуры, причём археологические источники свидетельствуют об ожесточенной борьбе между дьяковцами и последними фатьяновцами. Вытеснение финскими? (то, что это оседлый народ не означает финское происхождение) пришельцами раннескотоводческих (очевидно индоевропейских по языку) племен объясняется, возможно, тем, что у пришельцев были более гибкие формы хозяйства с использованием земледелия, тогда как раннескотоводческие племена переживали кризис из-за неблагоприятных для скотоводства климатических изменений.»

Комментарий: данный отрывок с очевидной наглядностью демонстрирует: по каким критериям происходит отбор под фино-угров, а по каким под русских. Если скотоводы, то русские, если оседлые, то фино-угорские. В этом и кроется основная исходная ошибка их заключений, игнорирующая хотя бы принятую ими Повесть Временных Лет: «В Афетове же части СЕДЯТЬ русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва… Ляхове же, и пруси, чюдь ПРЕСЕДЯТЬ к морю Варяжьскому. По сему же морю седять варязи…». Надо четко и нормально разграничивать: если СЕДЯТЬ, то это русь, чудь и все языцы, если скотоводством занимаются, то словяне, булгары и другие скотоводческие народы (И Сказание о Руссе и Словене и городе Словенске об этом же говорит при описании призвания «варягов» Гостомыслом).

А последующее описание «горе-археологов» полностью перечеркивает их предыдущие выводы:
«Основными занятиями дьяковского населения были СКОТОВОДСТВО, при чём в первую очередь разводились лошади (на мясо, впоследствии также стали использоваться для верховой езды; но не как тягловый скот). Также разводились коровы, свиньи.»

Комментарии: Ребята, вы уж определитесь с выбором: или гибкие формы хозяйства с использованием земледелия, или примитивное скотоводсчество. А это?: «в первую очередь разводились лошади (на мясо)» и далее:

«Значительную роль в хозяйстве играла также охота; поскольку дьяковцы селились по берегам рек, то окрестные леса оставались незаселенными и предоставляли широкие возможности для неё. Охотились на лося, оленя, медведя, кабана, косулю, тетерева, рябчика — ради мяса, а также на пушных зверей (прежде всего бобра, также куницу, лису, выдру), причём шкурки служили экспортным товаром. Для охоты на мелкого пушного зверя использовались специальные стрелы с тупым наконечником (чтобы не попортить шкурку).»

Комментарий: «тупые» дьяковцы с примитивным земледелием и коневодством (на мясо, а на картинке бедные женщины в упряжке тянут плуг) и великолепные охотники за экспортной (не попортив шкурки) пушниной. Так и хочется спросить этих «академиков от истории»: Вам мама в детстве не читала древнерусские былины о Илье Муромце, сказку Пушкина «О спящей красавице и семи богатырях» что-ли? Если бы читала, то уж вы бы точно не удивлялись: каким образом этим «примитивным» дьяковцам удавалось успешно вести оборонительные войны и возвращать утраченные (при смене потепления-похолодания) земли у «передовых» индо-европейских скотоводов?

Реконструкция "замка Арских князей" - Подчуршинское городище верхней Вятки у п.Первомайский, Чудской Болванский городок церковно-славянских летописей.

Единственное, что безоговорочно «археологи» приписывают чуди, так это городища Русской равнины, которые ну никак не вписываются в окружающие их поселения коренных фино-угров, Тут «научный» мир столкнулся с противоречием: либо признать, что вместе с церковно-славянским «просвещением» коренные фино-угры «одичали», либо признать, что существовала более развитая цивилизация, которую при колонизации пришлось ликвидировать. Надо отдать должное нашим «академикам», лихо выкрутились из этого противоречия: цивилизацию принесли из Булгарии (усеяли все земли Перми и Оби сасанидским и византийским серебром), а ее разрушили новгородские бандюганы-ушкуйники, образовав свою Вятскую Народную Державу. Слава богу, что, согласно официальной исторической парадигме, русских до Ермака в Сибири не было и у археологов имеется возможность непредвзято описывать городища неведомого народа «ар-ях» в Сибири, который по преданиям обских угров, заселял эти земли до них.

    «Обращаясь к материалам с территории бассейна р. Юган следует отметить, что здесь чаще, чем где бы то ни было, мы сталкивались, с упоминанием Ар-ях. Следы их пребывания зафиксированы и на Большом Югане, например, городище Ар-ях-вочш-волтэ (Развалины городка песенных людей) у деревни Таурово, и на Малом Югане.
     В особенности хочется отметить данные, собранные на Малом Югане1.
     Здесь сохранилось предание о том, что до прихода на Малый Юган хантов реку населял народ Ар-ях. Люди эти отличались высоким ростом. Отмечая это, информаторы применяли эпитеты "в пол лесины высотой", "метра два ростом", "великан", "примерно как ты, только повыше". Они не отличались воинственностью (каких-либо столкновений с ними в услышанных нами преданиях не отражено). "Весь этот народ вымер", последние два его представителя жили среди хантов. "Великанов-инородцев" часто приглашали участвовать в битвах. Не смотря на отмечаемое отсутствие воинственности, Ар-ях были сильными и искусными воинами, в сражениях "стоили десяти обычных человек".

     Среди множества следов пребывания на Малом Югане "песенных людей" рассказчиками особо отмечалось два места в районе юрт Каймысовых на р. Малый Юган - два городища, сооружение которых приписывается этому легендарному народу. Эти объекты традиционно четко отделяются от укреплений, построенных "народом" Тоон-ях (людьми Тоньи) или Ягун-ях, то есть непосредственным предкам современных групп хантов, населяющих Юган.
     Интересно отметить, что по преданию один из этих городков - "Вочш-волтэ-пай" (Развалины города остров) был насыпан посреди болота - "песок таскали, насыпали крепость".

    Городище Вочш-волтэ-пай находится в 3,6 км к ЮВ от юрт Каймысовых, в 117 км к ВЮВ от пос. Угут. Оно расположено в правобережье р. Мал. Юган, в глубине небольшого верхового болота, приблизительно в 650 м от реки. Городище представляет собой небольшое овальное возвышение (холм) размером 24х27 м. Высота холма около 2 м, склоны крутые. Его окружает относительно сухая полоса шириной 4-8 м. Весь этот островок занят высокоствольными кедрами.
     Площадка городища имеет размеры 14,5х20 м. На ней было зафиксировано 4 впадины, расположенные симметрично вдоль края городища. Размеры впадин - 5-6х5,5-8 м, глубина - 0,2-0,3 м.
     При осмотре и зачистке обнажений было установлено, что культурный слой составляют чередующиеся слои темно-серой гумусированной супеси мощностью от 3 до 21 см - не менее 6 слоев (в них встречаются фрагменты бересты, древесный тлен, уголь); слои и линзы светло-желтой супеси мощностью до 26 см. Общая мощность культурного слоя достигает 110-130 см. Снизу культурный слой подстилает торф мощностью 3-16 см; ниже идет подзол, мощностью 1-3 см; материковое основание - желто-коричневая супесь.
     Выявленная стратиграфия подтверждает устную информацию об искусственном (насыпном) происхождении холма. Наличие в основании торфа, говорит о том, что он действительно был насыпан на болоте. Высота холма до 2 м, видимо, сложилась из насыпной части и из того, что вокруг насыпаемого холма выбирался грунт для его подсыпки. Это подтверждается и тем, что холм окружен не заболоченной хорошо дренируемой полосой и полосой очень сырого болота (полоса в которой грунт был выбран на наибольшую глубину).
     В период функционирования укрепление, скорее всего, представляло собой единую постройку, состоящую из четырех помещений-"клетей" под одной общей крышей и с единой внешней стеной. Судя по крутизне, склоны были укреплены, не исключено, что внешняя стена начиналась от подножия насыпанного холма.

     По органике была получена радиоуглеродная дата - 765±40 лет, то есть, учитывая калибровку, городище, скорее всего, датируется в пределах второй половины XIII в.

     Второй памятник выявлен в левобережье, в 2 км к югу от городища Вочш-волтэ-пай, вверх по течению. По информации братьев Каймысовых "здесь было основное поселение ар-ях". Кроме городища здесь расположено селище, возможно, составлявшее с ним единый ансамбль. Оба объекта находятся на небольшом треугольном холме, на краю верхового болота. Общая площадь комплекса составляет около 2800 кв. м
     В северной части, где терраса образует длинный вытянутый мыс, находятся остатки укрепления (городище Каймысовы 1.1). Размеры площадки городища 15х16 м, она ограничена склонами террасы и рвами, которые на склонах переходят в дренажные(?) канавки. С северо-востока ров имеет ширину около 2 м и глубину до 0,5 м, с юго-запада он достигает 6 м в ширину и 1 м в глубину. Площадка имеет форму близкую к трапеции, На ней зафиксированы три прямоугольные впадины размером 3,5х5 м; 3х3,5 м и 3х4,5 м, глубиной 0,2-0,5 м. Одна из них расположена почти в центре, несколько ближе к СВ части, а две другие - у ЮЗ края, вдоль рва. Впадины соединены небольшими, едва заметными канавками (проходами). С внешней стороны юго-западного рва зафиксированы 2 впадины - остатки построек, которые, возможно, были связаны с системой обороны (остатки ворот или входной башни?). Укрепление, как и в случае с городищем Вочш-волтэ-пай, скорее всего, представляло собой единую постройку типа башни или терема. В 50 к ЮЗ от городища зафиксировано 7 впадин (селище Каймысовы 1.2). Они вытянуты в линию вдоль южного склона. Расстояние между соседними впадинами - от 1 до 9 м. Все впадины четырехугольные размером от 2,5х3,5 м до 4х6,5 м.
     Датировка городища затруднительна, т. к. нет находок. Однако по внешним признакам (устройству обороны и планировке) оно чрезвычайно похоже на городище Больничное, на Большом Югане у пос. Угут, где П. А. Бахлыковым был найден серебряный сосуд [Карачаров, 2000], котрый может быть отнесен к произведению золотоордынской торевтики. Исходя из этого, можно предположить, что время функционировании обоих городищ укладывается в период XIII-XV вв. н.э.».

Сейчас практически невозможно восстановить внешний облик данных крепостей-городищ, но представление о нём можно составить по описаниям другого, составленного в конце XIX века, и сохранившегося только благодаря тому, что оно просуществовало до середины XVIII века, выполняя роль сторожевой заставы до тех пор, пока в 1751 году царским указом было объявлено все заставы в Березовском округе (в том числе и в Ляпинской волости) упразднить. В конце XIX века на тюменском Севере среди местного населения ходила полусказка-полулегенда о «высоком боярине», который чудом перевалил с войском через Камень (Урал), взял городок вогулов, известный под названием Ляпин, и срубил на его месте русскую деревянную крепость. Легенду эту узнал К. Д. Носилов. Он же и нашел остатки крепости. Об этом боярине Ляпине и срубленном им городке в Сибири повествует и ногородская летопись под 1380 (или 1365)-ым годом. Через пятьдесят лет после Носилова здесь побывал Г. Шершеневич, заседатель Тарского земского суда. По поручению тобольского губернского начальства Шершеневич описал развалины крепости и нанес их на чертеж, судьба которого осталась неизвестной. Через столетие после этого омский краевед А. Ф. Палашенков попытался произвести детальное археологическое исследование на месте Ляпинского городка. К сожалению, башни к этому времени уже не было - ее сжег в 1927 году местный крестьянин, поскольку развалины, находясь на сенокосных угодьях, ему мешали. Так был безвозвратно утрачен неведомый нам деревянный острог, основанный русскими в XIV веке.

А. Ф. Палашенков нанес остатки еще сохранявшихся развалин на чертеж, а позднее отыскал в архивах редкие рисунки XIX века художника-самоучки Н. Шахова с изображением Ляпинского и Казымского (Юильского) городков. Кроме башни (утраченной) среди развалин Ляпинской крепости находились и другие сооружения, тоже с бойницами. Судя по описаниям, это были постройки жилого и хозяйственного назначения. Из других источников известно, что в Ляпинской крепости в начале XVIII века была построена деревянная Богоявленская церковь, которую вскоре сожгли. Еще и в XIX веке на месте Ляпинского острога проводились зимние ярмарки и сбор ясака. Для этой цели на противоположном берегу реки Ляпин, как раз напротив острога, были поставлены избы-юрты и несколько торговых амбаров и лавок, вскоре превратившиеся в современный поселок Саранпауль. Вскоре острог оказался заброшенным, однако еще длительное время почитался местным населением, и это место считалось святым.

Несмотря на то, что сведений о Ляпинском остроге не так уж много, они все-таки позволяют выявить некоторые характерные особенности его конструктивного устройства, главная из которых связана с верхней частью башни - обламом. Размеры башни, приведенные авторами описаний, показывают, что конструктивное устройство и габариты ее аналогичны другим, сохранившимся в Сибири. Не только форма башни, но и ее элементы - сруб, устройство ворот на пятах, бойницы и лестницы - все было типичным. Интерес вызывает более значительный отступ стены облама от стены основного сруба башни. Согласно обмерам Носилова, он составляет 61 см. Во всех известных нам сибирских башнях это расстояние почти втрое меньше. Можно было бы и не обратить серьезного внимания на эту разницу в расстоянии и принять ее как редкое исключение, но основная особенность заключается в том, что пространство (щель) между стеной сруба и стеной облама было закрытым. Как отмечал Носилов, здесь был сделан «уступ для прохода, на который настлан деревянный из круглых бревен пол».

Таким образом, можно сделать вывод, что верхняя часть Ляпинской башни - это еще не тот облам, который позднее станет типичным для всех без исключения острогов и городов Сибири XVII века. Здесь мы, по-видимому, имеем дело с прототипом облама - нагородней. Попутно отметим, что ни в одной сибирской постройке XVI-XVII веков не сохранилось ни самих нагородней, ни описания их конструктивного устройства. Тем более значительный интерес представляет описание К. Д. Носилова. И для реконструкции архитектурного облика Ляпинской крепости оно имеет существенное значение: мы имеем дело с постройкой доермаковской «колонизации» Сибири русскими.

Если судя же еще добавить и взятие крепости Ляпин Курбским и Ушатым в 1499-1500 годах  (при этом они крепостей не рубили), то эта постройка может датироваться до 1500 года. А если присовокупить, что никаких сведений в церковно-славянских летописях о Ляпине нет с 1380 по 1500 год, то исключительный «облам» Ляпинской крепости и позволяет датировать постройку 1380-ым годом.

О том, что в период становления государство Московия еще только в XV веке, за 100 лет до Ермака Забадная Сибирь уже была «исхожена» московскими, устюжскими и ваятскими ратями мало кто знает.  Меж тем до сих пор: «Русских в Сибири до Ермака не было!», «Сибирь — земля неисторическая!». Эти лозунги-измышления принадлежат агенту Ватикана, члену Петербургской академии наук, немцу на русской службе Герарду Фридриху Миллеру (1705-1783), русофобу и норманисту, в течение 10 лет (1733-1743) уничтожавшему следы древней русской цивилизации на территории Западной и Восточной Сибири — Тобольска, Тюмени, Тары, Туринска, Омска и др., а также Приуралья.

Этого «учёного» ненавидели М.В. Ломоносов и С.П. Крашенинников, однако любят и почитают, как «отца истории Сибири» многие учёные РАН Сибири и Дальнего Востока.

К тому же, никто иной, как Миллер и К°, сварганили для России историю длиной всего в 1000 лет.

Изыски Г.Ф. Миллера переводили, читали и пользовались его лексикой за границей. «Неисторические земли» заселяли, оказывается, «неисторические народы».

Поскольку Китаю, согласно всемирной истории человечества, 8000 лет, значит, подданные Пекина, который, в отличие от Москвы, географически значительно ближе к Сибири и Дальнему Востоку, просто не могли не окультурить эти пространства при полном отсутствии истории и культуры у русских до 988 г. н.э., т. е. до крещения Руси.

Однако всё больше накапливается фактов, опровергающих эти ложные измышления. Тем не менее, вопреки им, прокитайская пятая колонна в российской исторической «науке» прямо-таки упивается своей безнаказанностью. А ведь китайцы до сих пор не могут предоставить на суд общественности и исследователей ни одной книги, ни одной рукописи, ни одной карты, изданных на бумаге, произведённой ранее XVIII в. н.э.

Все предыдущее повествование доказывает, что с наступлением эпохи потепления-засухи русский север вынужден был  сдавать свои «позиции», маркирующиеся по системе оборонных сооружений погостов-городищ вслед за отступающей лесной зоной (не привыкли мы жить в степных просторах: не наше, не родное) с юго-запада на северо-восток Евразии (последняя под Сургутом на Югане).

 А на дальнем Востоке?