Решил открыть на своём блоге новую рубрику для фантастов:
«ВПЕРЁД В ПРОШЛОЕ…»
Вспомнил, что когда-то нечто такое написал, и даже было это напечатано, и даже получил за это первое место на городском межбиблиотечном конкурсе, посвящённом 220-летию славного и родного Симферополя, города, в котором прожил полжизни… Сейчас предлагаю вам, господа писатели-фантасты, читайте, откликайтесь, подхватывайте… Может, книгу соберём в будущем… о прошлом фантастов!

КАРТИНКИ ВЕЧНОГО ГОРОДА
(Публикация в газете «Литературный Крым» от 16 июля 2004)

Кто-то из великих мудрецов сказал однажды: «Всё главное всегда происходит впервые...» Впервые пишутся романы, впервые рождаются дети, впервые строятся города. Впервые человек заступает в реку Времени, и впервые начинаются приключения под названием Жизнь. Всё главное всегда происходит впервые... Простая в парадоксальности своей мысль!
Но вот тебе пятнадцать, и на дворе, аж страшно подумать, – 75 год прошлого века! Отец приехал из Москвы и привёз тебе в подарок на День рождения, Боже правый! – печатную машинку, маленькую, настоящую, «бэушную», с таинственным названием «Combina», и лето ещё только началось, и у тебя уйма времени, чтобы обдумать, нет, не школьное сочинение, а сюжет будущей и первой твоей фантастической повести. Ты сидишь в своём садике под беседкой, увитой лозой неумирающей «изабеллы», бабушка поливает из большой садовой лейки такие же «вечные» грядки редиса, укропа и зелёного лука; кусты белых роз сверкают перед тобой перламутровым бархатом вечности; уже утро, но не раннее, ближе к полудню, наверное; мама где-то в доме – она мастер пастишорного дела: плетёт трессы, шьёт парики (нет, не для театра, а на продажу на «толкучке» – было тогда такое коммерческое явление – этакий народный «супермаркет», раскинувшийся на пустыре, в самом конце улице Оборонной (нынешней «51 Армии»); брат убежал в горы и тебя опять не взял с собой, хотя ведь давно обещал «посвятить» и «причастить»... Да, вот, правда, есть у тебя одно секретное местечко в саду, где ты можешь покурить, а для того в твоём неофициальном писательском арсенале – курительная трубка, гнутая, с резной головой льва, и табачок из лично приобретённых папирос «Герцеговина Флор»... Это уж потом ты прочтёшь, какой такой исторический дядька их любил курить...
О, сколько многозначительного в твоём взгляде и воображении! Тебе кажется, что ты ухватил, наконец, тему, и твой герой, космический рейнджер (тогда и слова-то такого никто не знал!), познакомился в порту с замечательной рыжеволосой таукитянкой, и они, в восторге от своих чувств, угнали звездолёт, который, оказывается, стоял в ремонтном доке, и что-то у него там было не в порядке с гиперквантовым ускорителем... Ну и началось…
А пока тот, кому сейчас пятнадцать, старательно тыкает по клавишам «Combinы» – тот, кому сейчас сорок четыре, думает о том, кому ещё только десять-двенадцать, о мальчишке с коммунального двора, что на улице Репина 44, о его неуёмной изобретательности, о его друзьях, братиках-близнецах, Игоре и Олеге Коноваловых, об играх, которым нет конца, таким же вечным, как и сама улица с её зелёными акациями и каштанами, с заборами, утопающими в садовых деревьях, палисадниками и тайнами, дворовыми тайнами их жителей, «красногорцев» – так тогда величали жителей нашего района: Репина-Садовая-Куйбышева и выше и дальше, до самой Кечкеметской… Что за чудесное время этой детской самореализации, а у нас ещё помноженное на желание всё сделать своими руками и непременно испытать!
Привычным звоном оглашается улица, и вот он – красный, с клёпаными бортами, с кондуктором, с искрами «в рогах», уютный в своей громоздкости, такой по-настоящему городской, но и какой-то очень трогательно-домашний – трамвай! Вот он прогромыхает сейчас по отполированным рельсам, оставляя на них раскатанные лепёшки от пятикопеечных монет или крышек от бутылок, или послышатся резкие хлопки капсулей, по случаю раздобытых мной из дедовой мастерской... А мы сидим в засаде и наблюдаем сей фейерверк или бежим собирать урожай «блямб», с которыми потом играем в «чигу»... Завтра мы будем клеить и запускать змея с крыши единственного на всей улице двухэтажного дома (в нём как раз и жили мои братья-близнецы), потом опустим батискаф из-под кофейной жестяной банки в дворовой колодец (господи, какая там была вкусная вода, проточная, и колодец-то, поди, тогда на госучёте состоял, глубокий, с каменными бутовыми стенами, и толщина водяного слоя не меньше пяти метров в нём была, но когда и кем заложен – для нас тайна, но давно, ещё когда здесь не улица была, а чьё-то поместье с садом, в конце XIX века или раньше)...
Вечность окружала нас повсюду, статичная или динамичная, но она повторялась изо дня в день! И хоккей на залитом во дворе льду с самодельными клюшками, где мы герои НХЛ, и запуск, точней разгон по улице, «окрылённого» трёхметровыми фанерными крыльями велосипеда марки «Орлёнок» (вариации на тему «Воздушных приключений», был такой штатовский фильм, если помните) – потом: разбитые коленки, исцарапанные носы и порванные рубахи, зелёнка, домашний арест (правда, недолгий). И опять трамвай...
Когда его убрали – улица опустела, осиротела, поплыла под дождями, исчезла брусчатка – такая вечная, и ладная, и звонкая под шпильками «лодочек» и под каблуками «клёшевых» пижонов... Улица, верней, её жители ещё помнили, как одна тётенька-кондуктор спасла одного из моих друзей-близнецов – успела выбросить спасательную сетку-ковш, специальное такое устройство, которым снабжались трамваи. Но это было давно, я того не видел, мне родители рассказывали, а вот тот случай, когда трамвай на нашей улице сошёл с рельс, сам видел. Случилось это на самом повороте с Лермонтова на Репина (один, если не единственный, случай в Симферополе!).
...Помню разбитый обваленный угол дома, куда он въехал, видимо, или куда его протащило уже на боку... Кареты скорой помощи, толпы взволнованных людей, а наши старшие дворовые ребята-соседи помогали вытаскивать раненых людей из вагона. И мы, пацаны, глазели на весь этот кошмар, не веря своим глазам, не веря в происходящее... Бравая советская пресса, впрочем, этот случай не описала, и кто был в чём виноват, горожане тоже не узнали. Но трамваи вскоре стали исчезать из нашей жизни. Жаль их, конечно. Был в них какой-то неподражаемый шарм и колорит, как, скажем, в будочках ситро, в обилии выставленных в центре города, где опрятная продавщица в накрахмаленной шапочке-кокошнике наливает вам сироп из двух подвешенных мерных колб с краниками, а потом приправляет сие газированной водой, и пена бурлит в вашем стаканчике... В жаркий день отбою не было от желающих утолить жажду у таких будочек. Город всегда казался нам, мальчишкам с полуокраин, чем-то невероятным, таившим массу приятных открытий и обещавшим нечто, чего не могли дать наши улицы. Он манил афишами кинотеатров, группами подчёркнуто интеллигентно одетых людей, красивыми фасадами старых домов. Он тоже казался вечным, и ритм его жизни успокаивал и расслаблял. Всё представлялось правильным и стабильным, но ощущение новизны впечатлений ходило за тобой как тень. Наверное, только взрослые думали иначе, у них были свои счёты с прошлым, с временем, с государством, с системой, – у детей ничего такого не было. Дети собирали металлолом для школ, вычищая дворы и сараи, играли в революционеров или пиратов (очень близкие по духу персонажи!), колесили на великах, иногда сбивались в стаи и в «подписке» ходили школа на школу разбираться с обидчиками какого-нибудь там Зёмы или Буки из старших классов – будущего криминального авторитета. Наша 3-я общеобразовательная школа, например, точно в такой акции наблюдалась: бросили клич сорвать всех пацанов от девятого до шестого класса, во¬оружиться каменьями – и гурьбой в 40-ю... Отряд получился солидный, пионеры ж, поди (галстуки, правда, приказано было снять, авторитеты оказались людьми политически дальновидными!), да вот на разборки и потопали. Супротив «банды» никто из 40-й, однако, не вышел. Дело, видать, решилось «тет-а-тет», без боя. Но уроки были сорваны, и в школе, после этих событий, без малого неделю шёл пристрастный допрос учеников завучами и директором. Нам было невесело, но всё же лестно – первый ветерок бунтарства всколыхнул мальчишеские чубы. Потом это бунтарство и вылилось в протестное поколение «джинсовиков», «битломанов», «цеппелиновцев», «хард-рокеров», читателей запрещённых или редкодобываемых книг, поклонников творчества Андрея Тарковского, поэтов «серебряного века» и многих и многих других...
Жизнь продолжалась. И портрет вечного города стал меняться, в него стали вползать (или, лучше сказать, стали в нём «замечаться») контрасты, резкие черты, эпизоды какой-то неладности. Даже природа и погода, всегда статистически просчитываемая нашим гидрометцентром, подбрасывала нам некие нестандартные явления. Таким я запомнил наводнение на Малом Салгире. Шёл, кажется, 1970-й от Рождества...
Нам по десять лет. Мы на «конях», то бишь великах, шуруем после одного из катастрофических ливней по Куйбышева вверх и, не доезжая метров сто до проезжего моста, останавливаемся в шоке. Вот картина в духе Брейгеля: все окрестные улочки в пределах поймы реки залиты водой по самые подоконники первых этажей (а вторых тогда вообще было мало). Плавают миски, корыта, доски, ящики, детские игрушки... В мисках, корытах – мокрые курицы нашли себе «ковчеги спасения», кошки орут на деревьях и крышах, собаки плавают, женщины, домохозяйки в мокрых платьях, полами заброшенных на плечи, бредут по воде, мужчины тащат детей на руках, машины, в основном легковые, которые у тротуаров и в частных дворах, притонули, и вокруг них расплываются радужные масляные и бензиновые пятна... Всё, чем были богаты и рады, – всплыло и задрейфовало!
А в другой раз (тоже единственный случай из детской свидетельской практики) на Репина раздались выстрелы и зычный голос в мегафоне приказывал остановиться. Стреляли из милицейского «газика» по «москвичу», на дикой скорости промчавшемуся по улице в сторону Лермонтова. Опять-таки (благо родителей не было дома, а то бы не пустили), вскакиваем на велики и по свежим следам события... «Газик» догнал «москвича» через квартал от нашего двора. Самолично наблюдали, как двое погонников «вязали» какого-то буйного парня, кстати, вооружённого (пистолет его лежал на земле у машины), как пинали его и ругались. Потом разгоняли всех непрошеных любопытных... Что это было, что натворил тот парень, мы не узнали, может, был каким-то крутым рецидивистом или угонщиком. Но и этот случай засел в памяти как вариант того, что тоже происходит «впервые»…
И вот тот, кому сейчас сорок четыре, смотрит в прошлое и понимает, что писать-то о нём ему легко, когда позади сотни страниц художественных текстов и рука бегло вписывает слова, изредка их заменяя, изредка ставя многоточие; он, уже вроде бы состоявшийся писатель, думает о том, кому сейчас пятнадцать, и видит его, то есть себя, разумеется, как бы сверху или чуть сбоку, и что же? Взрослому кажется, что он шепчет юноше на ухо какие-то важные слова, вроде тех, что звучали в начале нашего рассказа: «Всё главное всегда происходит впервые». Но увлечённый юноша этого не слышит, он, правда, верит в то, что Время – некий проницаемый континуум и может иметь двустороннюю связь, как улица, которая имеет две стороны, и ты, например, через часик будешь спокойно перекликаться с соседской девчонкой, подтрунивать над ней, сам думать, «как она хороша сo своими косичками, уложеннымими в обруч», но пятнадцатилетний пока не слышит своё взрослое «Я», у него в голове космические приключения на планете Гиперион, там потерпел крушение его звездолёт, там потерял он свой бластер в болоте зелёных монстров, и его рацию раздавило на каменной осыпи, словом – романтика дальних дорог и весь набор экстремальной бойцовской закалки! Что ж поделать, в конце концов, юноша этот упрям и целеустремлён. Но чуткость ко времени рано или поздно тоже проснётся в нём, и все свои впечатления и картинки «вечного города» он соберёт в копилку для разных и не только фантастических историй...
Пока что же юноша ждёт вечера, чтоб, надев отцовскую широкополую шляпу, кожаный плащ брата, заправив трубочку табаком сталинской «Герцеговины Флор», пойти на вечернюю прогулку по улицам своего района, форсить и привлекать внимание незнакомых девушек, а может, и пройти мимо них с тайной сладостью от переживания слов, брошенных как бы вдогонку: «Странный какой-то... воображает себя детективом! Тоже мне, Шерлок Холмс!»

1.


2.


3.


4.