Никита Викторович Михайловский
8 апреля 1964, Москва - 24 апреля 1991, Лондон

Его помнят главным образом по одной роли, хотя за 27 лет он успел сняться в 22 фильмах. Но помнят Ромку - доверчивого московского Ромео с печальными глазами, сутуловатого, искреннего, «отрастившего себе такое чувство долга, что с ним уже и ходить нельзя». Он был «невероятно остроумный, фонтанирующий, светящийся». И разносторонне одаренный - лицедей, писатель, художник. Человек широкого мазка.

Родился в Москве у Алевтины и Александра Михайловских.

Мама


Отец


Отчим



Вторым мужем мамы стал питерский режиссер и одно время директор «Ленфильма» Виктор Сергеев, но они тоже расстались. Так что когда мама ушла из жизни, у отчима уже была другая семья, отец жил в Москве, и Никита в 16 лет остался практически сам по себе. «Большая квартира напротив «Ленфильма» служила приютом чуть ли не для всего питерского андерграундного люда». Свою первую роль Никита Михайловский (в титрах Сергеев) сыграл восьми лет в фильме «Ночь на 14-й параллели». Четвертым фильмом 16-летнего Никиты стал «Вам и не снилось».

Относительно инициаторов переименования героев повести Галины Щербаковой (там были совершенно недвусмысленные Роман и Юля) есть две версии. По одной, воспротивились деятели Госкино: «Щербакова себя Шекспиром возомнила?» По версии кинокритика Дениса Горелова, «70-летний патриарх детского кино Илья Фрэз счел шекспировскую аллюзию слишком щенячьей, дворово-песенной, и назвал фильм манифестально - «Вам и не снилось». Как бы там ни было, Джульетта стала Катей, а заодно трагический финал первоисточника обернулся чуть ли не хэппи-эндом.



Фильм сделал Никиту знаменитым, но звездой он так и не стал - не тот характер. Даже несмотря на то, что кино было всего лишь возможностью заработать, старался не сниматься во «всякой ерунде». В 1986 году окончил ЛГИТМиК, понемногу снимался, много сил и времени отдавал театру под названием «Театр. Театр», рисовал (друзья считали его гениальным графиком), иллюстрировал детские книги (увы, ни одна так и не вышла), писал рассказы и срамные сказки (которые давал читать только друзьям). Ему было интересно жить, и жил он как будто спеша - столько всего уместилось в таком коротком отрезке: кино, театр, живопись, видео- и арт-проекты. А еще - два брака, дочь Соня и сын Сергей, друзья, планы, и еще столько всего надо было успеть!

С Настей


Соня


В 1990 году они со второй женой Катей устроили совместную выставку своих работ и вырученные от продажи деньги перечислили в фонд детей, больных раком. А буквально через пару месяцев ему поставили диагноз «лейкемия». В следующем году его не стало…

Спрессованная жизнь, трагическая судьба. Неординарная многогранная личность. О человеческой и творческой стороне его натуры уже не расскажут фотографии, рисунки и роли. Но может рассказать другой человек - друг, долго и близко его знавший. Режиссер Борис Юхананов.

Никита был такой великий питерский сирота. У него очень рано умерла мама, и он жил один в доме на Скороходова, 10. Второй этаж. Недалеко от «Ленфильма». Этот адрес знал весь Питер. Окна его квартиры выходили во двор, где стояла ваза, сделанная Бенуа, зимой эту вазу запорашивал сверху снег... В квартире был камин, около которого все грелись…
Познакомились мы году в 83-м. Я учился в Москве, в ГИТИСе, а Никита в Питере, в ЛГИТМиКе… И вот однажды Никита приехал в Москву. Мы тогда репетировали на квартире нашего однокурсника Андрюши Вишневского… делали самостоятельную авторскую работу по материалам суда над Бродским… Никита приехал и сразу же включился в репетицию. У него была такая роль! Арлекин, практически полностью обнаженный, с игрушкой в руках, он двигался по сцене в изысканных менуэтных позах и при этом постоянно ругался матом. Но делал это также изысканно, образуя порой невероятно нежные рулады... Так мы решили передать образ шизофренической России начала шестидесятых. Никита играл очень смешно. Невероятно. У него был комический дар и трагический. Но свой актерский диапазон в кинематографе того времени он реализовать не мог. А в театре мог…

Он снялся, по-моему, в восемнадцати фильмах. Но как-то не придавал этому значения. Славу он оставил за спиной. Слава богу, ему удалось в самой ранней юности ее пережить и во всем разобраться. ... Вообще-то он и был суперзвездой по данному ему пути. Он был невероятно образованный, тонкий, очень изысканный человек. Набоков, Пруст, Бродский - вот что составляло его содержание. Он постоянно менялся, развивался. И эти вибрации, этот пульс, с которым он жил, передавались всем окружающим. Часто становилось тревожно за него. Он был невероятно экспрессивный и эмоциональный. И очень светлый. Он был солнышко. В нем не было зла. Я не знаю, ненавидел ли он кого-нибудь в своей жизни. Если и ненавидел, то солнечно…

Кино было для него средством существования и привычкой. А театр - территорией, где он сознательно развивался как личность. Если бы не было Никиты, не было бы и нашего «Театра. Театра»… Это был практически первый независимый театр в нашей стране, он был создан в Москве компанией моих друзей и однокурсников. А в 1986 году «Театр. Театр» переехал в Питер и, пока мы не нашли себе места, существовал на квартире у Никиты. Он был одним из самых рьяных его инициаторов. Много играл. Альцеста в «Мизантропе», это один из самых главных наших спектаклей. Потом был спектакль «Хохорны» и много других работ. А в 1987 году мы отправились в видео. У нас был проект, который можно сравнить с нынешней «Догмой», только это было десять лет назад. Мы сняли видеороман о нашем поколении, о московской и питерской тусовке, объединенный общим названием «Сумасшедший принц». Никита и был, в общем-то, первым сумасшедшим принцем... Он снялся в трех фильмах этого проекта: «Игра в ХО», «Сумасшедший принц Есфирь» и последний - «Сумасшедший принц Никита» - мы сделали уже после его смерти. В последнем фильме он играет собственную смерть весело и легко, так же, собственно, как он и жил…
…Прежде всего Никита, конечно, не только актер. Он не исчерпывается этим словом. В нем гармонично сошлись божьи дары. Потому что он был очень светлый человек. Он был потрясающего, тончайшего гостеприимства человек. Он был удивительного такта человек. Чувствительность его была невероятна. Душевные его вибрации были такого привлекающего свойства, что диапазон людей, с которыми он был дружен, невероятен. Никита находился в очень равных отношениях как бы целиком с культурой 80-х годов, выраженной самыми разными людьми. И это был не просто диалог... он не поддерживал диалог, он его развивал.

...У Никиты грандиозные письма. Он тончайшего стиля человек. Причем он как-то умел маневрировать стилями литературными. В нем был большой дар литератора заключен.

Да, он владел даром совершенно гомерической импровизации, виртуозной и невероятно смешной. Он был выдающимся дель”артовским актером. И в «Октавии» это очень видно. Это же сложнейшая пьеса, потому что она глубоко риорична, и эта риторика еще никем не была преодолена. А Никита справлялся с ней так, что это было и незаметно! Казалось, что он играет самую развеселую итальянскую комедию. Причем с невероятной такой энергетикой... Ему практически ничего не надо было объяснять, он порождал игру сам. И умную игру. Весь его юмор был невероятно точный. Вот благодаря диапазону его личности, которая вытаскивала и социальные истории из надмирной истории, из духовной истории, из сущности и так далее, - он был замечательный художник, на самом деле очень точный художник, он мог очень точный портрет схватывать человека.

И одновременно он все последнее время рисовал …уи. Оформлял русские сказки... Да! Отдельно надо говорить о Никите-сказочнике. Потому что вся его грандиозная веселая душа, солнечность его - она как раз реализовывалась в этих сказках. Хотя их сюжет - вроде бы трагические притчи, тоже на самом деле о смерти и т.д., и т.д. - но о том, как они сделаны, и чем они написаны, как слово рождает там слово и катит вслед за словом смысл - видно, что это на каком-то таком быстром и веселом пути сделано, понимаешь... И потому его рисунки... как их можно назвать? лубки! да, это лубок... Но он как-то в этом лубке поразительно проявился как художник, потому что там живут... о…уевшие люди... И вот это всемирное, всесоюзное о…уение он выразил через лубок так, как его никто на самом деле не сделал. Настолько был ясный ход... И грандиозный - по линии, по рисунку...

И удивительно, ведь Никита на самом деле очень изысканный человек... человек книжный, по-своему... в нем через его еврейскую кровь был передан такой талмудический темперамент и такой талмудический способ освоения жизни через книгу, через слово, через дегустацию... слова, речи... и все это в нем было в очень развитой степени. Но при этом он обращался к низовой культуре, во всех ее ипостасях, и так ее замечательно разрабатывал, и смело, и амбивалентно, что вот эта его карнавальная способность принимать универсум бытия и как бы снабжать очень смелыми манипуляциями... низ снабжать манипуляциями верха, а верх снабжать такой... ухватистостью низа... Поэтому он совершенно спокойно и замечательно пользовался ...запрещенкой... во всех ее ипгостасях, скажем так. В частности, матом. Это был не порочащий душу или окружающий мир язык, а наоборот, славящий его. Вот именно это я и имел в виду, когда говорил, что он смерть превращал в жизнь.

Конечно, он был очень смелый человек, Никита. Это видно было в том, как он играет, как он рисует, как он пишет. Сложно. У него мысль катила и развивала себя... его речь, его мысль, его жизнь... развивала себя очень витиевато, и сама эта витиеватость есть свойство очень утонченного сознания. Витиеватость, прерывистость, отходы, комментарии к комментариям... Он был идеальный исполнитель... постмодернистских лексик... как бы ему дан был инструмент, и вот на этом инструменте он мог играть невероятные, виртуозные постмодернистские этюды. И в этом смысле он тоже как бы был призван выразить 80-е годы. Наполненные постмодернистским сознанием.

Последняя роль, которую мы с ним делали, это была роль Нерона и Ленина в спектакле «Октавия». Он сыграл ее поразительно смешно и очень точно. В нем был заключен грандиозный сатирический темперамент. Это даже не просто комический дар, а дар веселого разоблачения. Он не брал на себя персонажа, а подкидывал и бесконечно разнообразно и смешно разоблачал. У него были замечательные мозги: очень конкретные и очень точные, схватывающие и умеющие очень разнообразно развивать самую тонкую мысль. Благодаря чему диапазон его актерских возможностей был беспредельным. Ему не надо было долго объяснять даже самые сложные вещи. Он их уже знал. Это как если бы говорить с поэтом. С поэтом не версификатором, а поэтом в том высоком смысле, когда юноша уже знает все. Он таким и был: юношей, знающим все. Конечно, он и остался юношей. Хотя вот в этот последний год я увидел, каким он мог стать стариком. В его облике было то, что свойственно великим актерам, - возможность для огромного, просто бесконечного количества самых невероятных интерпретаций.

...И вот все эти реализации - они как-то на самом деле его постепенно наполняли и... я слышал, как в нем... как очень мощный, очень зрелый потенциал к нему приходил. Дело в том, что в принципе, во всем его творчестве одна тема была им изложена до конца. Это тема смерти. Он ее полностью и досконально сыграл.

Его хватало на письма, на звонки, он был... жадного познания человек. Казалось, что это разбросанность - но я глубоко убежден, что это нормальный путь юного познающего духа, каким он и был, Никита. Призванного выразить мир. И выразившего его. Выразившего начало, а начало всегда связано со смертью. Дальше - прервалось. Его лицо - уже потом, когда казалось обескровленным умиранием - на самом деле просто транслировало не прожитую им жизнь, не достигнутый им возраст, не достигнутую им стадию в этой жизни.

У нас с ним много было общих проектов, планов на будущее. Он играл в моем спектакле «Октавия» сразу три роли: Ленина, Сенеки и Нерона. Играл поразительно смешно и точно. Мы собирались ставить спектакль «Шагреневая кожа» по первым сорока страницам Бальзака. Никита должен был играть старика, Смерть. Вот он ее и сыграл...

Болезнь сильно его изменила. В нем как бы вдруг проступили черты непрожитой им жизни. Он стал существовать как-то поразительно безобманно. Его общение стало жестким. Он не хотел обманываться ни в чем. Боялся ли он смерти? Не знаю. Невозможно, наверное, не бояться смерти, но он был к ней готов. Он созрел для жизни и умер.

Что замечательно... Когда говоришь о Никите, всегда хочется говорить: «Замечательно». И на самом деле – улыбаться. Когда он умер и его отпевали, было очень много народу, и было очень солнечное состояние на душе. Я точно говорю. Он был солнечный человек, не лунный. Орфическое свойство. Его любовь, его дружба, его игра были солнечными. И эта его солнечность передалась природе, а природа безобманна. Когда его хоронили, я прислонился к дереву - оно было теплым. И светило то самое солнышко, которым его все и называли. Оно светило, и не было никакой безысходной тоски. Никто не славил неоглядную боль. Почему-то на душе оставалось светло...



И еще одно свойство его жизни, которое никоим образом не может быть уловлено через его труд - это свойство, которое я называю солнечностью, светоносностью. Он растворял чернуху во всех ее проявлениях. Какой-то дар растворения чернухи у него был. И потому Никита был так нужен. Он был донором света...