Предыдущая часть

1963

23 января. В нашем доме часто происходят ссоры между мной и матерью с отцом. Сейчас - особенно часто. Мне особенно противны всякие мелочные придирки. Среди моих возвышенных стремлений они кажутся просто какими-то идиотскими!. Сердце не выносит их. Душа не выносит. Эх вы! Мелочные придирки!
<...>, - говорю я отцу.
- В жизни нет мелочей, - отвечает он.
- Есть мелочные люди! - парирую я удар и продолжаю:
- Разве так важно, что я не так сел или не так откусил кусок хлеба?
<...>
Он опять говорит:
- Из мелочей состоит жизнь.
- Ерунда! Жизнь состоит не из мелочей, а из великого, а мелочи - только формальность, оболочка. Важна суть. Ты просто догматик.
Мать не такая. Она проще. Но ругает меня ничуть не меньше. Главное - она не признаёт за мной никаких свобод.
Раньше было ещё хуже. Но в результате моей яростной борьбы за свободу и независимость, я отстоял многие права. Во время таких сцен я однажды <...> обозвал её <...>. Потом, конечно, раскаивался, ругал себя подлецом и негодяем. Но в то же время думал: "Разве имеет какое-нибудь значение, что она мне мать? <...> Чем я обязан ей?
(Отступление от дневника. Мама-мамочка, прости меня - дурака. Я же всё равно любил тебя. А заботу и бескорыстную родительскую любовь оценил уже позднее. И высказывал свою любовь редко и скупо. Я рано отделился от вас. Вы хотели, чтобы приехал к вам. Но я построил свою жизнь.  Навещал вас не так часто, как хотелось, А ушли вы неожиданно рано, когда мне самому было немногим за тридцать. Мама в одиночестве  без отца выдержала полтора года. Я проездом из командировки заехал к ней. Ко мне навстречу кинулась маленькая сильно похудевшая старушка... Только с годами пришли чувства бесконечной любви и нежности к моим совершенно безобидным и добрым родителям. Сейчас  не смог  выложить все свои безобразные рассуждения, которые написал в этом дневнике в свои глупые 15 лет. У меня  глаза мокрые...  Царства вам небесного! - сыночек Борис, ноябрь 2015)
Иногда во мне просыпается сыновняя к ней благодарность. Это бывает даже очень часто. И бывает это в момент, когда мать неожиданно становится ласковой и нежной. И тогда я люблю её. А иногда ненавижу за то, что она не понимает меня. 
Она, порой, больно задевает мои чувства...
- Тебя никто любить не будет. Девочки на тебя смотреть не хотят. Зря что ли Камаринская не пришла к тебе на день рождения?
И довольная этой колкостью, молчит.
- Неправда! - восклицаю я, - она болела, у неё тогда из носа кровь шла, я сам видел.
- А Дина, она на тебя и смотреть не хочет.
- Не нужна мне ТВОЯ Дина!
- Ага! Уже по-другому говоришь?
- А когда я говорил тебе не так? 
Мать продолжала, не слушая меня:
- А всё потому, что ты так ведёшь себя дома!

24 января. Мне снился сон.
Я пришёл на урок в музыкальную школу и увидел в комнате возле пианино стол, на котором лежал мой дневник. Я ужаснулся: как он мог попасть сюда?
Дневник был сильно помят. Я развернул его и увидел, что в середине тетради не хватает несколько листочков. (Эти листочки действительно еле держались в моей тетради и готовы были выпасть). Я схватил дневник и помчался домой. На углу Балябина и Партизанской я увидел догонявшего меня почтальона. Он удивительно был похож на моего учителя музыки Рублёва Валерия Михайловича. Он догнал меня возле какого-то дома, остановился и вложил в какую-то дверь пачку газет и вынул из-под обшивки  двери те самые листочки. Я был изумлён.
Он спросил:
- Ты её любил?
- Почему ЛЮБИЛ?!!
- Ты её любишь? - поправился он.
- Да!
Он протянул мне листочки. Почтальон сказал:
- Я журналист. Неплохо бы было, если бы твои листочки напечатали¹.
----------------------------------
¹Самокритичное примечание в тексте дневника через 2 года: (Тщеславный пацан! - Б.К., 1965)
----------------------------------

В это время автобус подошёл к остановке и журналист заскочил в него.
- Как Ваша фамилия? - кричу я.
- Баранов, - разобрал я сквозь шум машины.
Автобус шёл почему-то очень медленно. Я шёл пешком и он проезжал рядом со мной.
Дверь была полуоткрыта. Я на ходу заскочил в автобус. Стал оглядываться, ища моего знакомого, но Баранова там не оказалось, сколько я ни вглядывался в лица пассажиров.
Последнее, что я видел, это был человек, который на ходу по лестнице взбирался на крышу автобуса (он не смог влезть в автобус). В это время шофёр нажал на педаль и... оглушительно зазвенел будильник.

25 января. Надпись на парте:

Любовь, меня ты погубила,
Моё ты сердце забрала.
Но знал бы я, что ты любила,
Я б не повесился тогда!

Эту надпись сделал я. На перемене, смеясь,показал её Козлову. (Я пересел теперь к нему на парту). Он засмеялся и легонько ударил меня кулаком. Я ему ответил также легко и убежал.
Надпись увидела ещё Перфильева.
Я уже говорил: она сильно изменилась в этом году, как и все девчонки. Из тихой она превратилась в смелую. Разговаривает и с учителями и с ребятами совершенно свободно. У неё даже, я думаю, появился половой интерес. Она прочитала и спросила:
- Это ты написал?
- Я.
- Откуда ты списал?
- Ниоткуда.
- Ты сам? - удивилась она.
- Ну а кто же ещё?
- Ты пошли куда-нибудь, чтоб напечатали.
- Зачем?
- Ну, это твоя первая проба пера.
- Отнюдь не первая (я улыбнулся). Я уже накатал десятка два, - сказал я небрежно.
- Дай почитать, - попросила она.
- Ну что ты,, - усмехнулся я, - там ведь всё про любовь.
Подошёл Саня Козлов. Он слышал разговор и спросил меня:
- А мне дашь?
Я засмеялся:
- Нет, не могу - ты будешь ревновать.
- Не буду. Ходи с ней, пожалуйста!
Я взглянул на него:
- А ты? Не хочешь?
- Нет.
- А раньше хотел?
Он помолчал и сказал:
- Я говорю про СЕЙЧАС. Ну покажешь?
- А зачем тебе?
- Ну может я тоже пишу? - усмехнулся он.
- Хорошо, покажу, если ты свои покажешь.
- Да я не пишу. Я так, пошутил.

х           х    

х
Девки в Ишикане и голая англичанка (советы Сани Козлова)

Мы готовили вечер в школе.

Так просто делать танцы нам не разрешают. Обязательно должна быть какая-то тема. Мы решили, что я расскажу о планетах солнечной системы, а Валя Перфильева - о советских космонавтах.
На обратном пути я зашёл к Сане Козлову. Решили, что он начертит план солнечной системы.
Говорили о спорте. Он показал свои гантели, 10-килограммовую гирю, которую Саня выжимает 40 раз. Между прочим разговор зашёл о женщинах.
- Вот раньше были женщины, - вздохнул я... - Почитал бы Мопассана.
- А сейчас что, ты знаешь какие! Ты бы пожил в городе большом. Это у вас в гарнизоне все такие "цацы". Ломаются вечно. А вот в деревне, куда я ездил, в Ишикане...
- Где это Ишикан?
- А здесь недалеко. Там месторождение природного газа еще открыли. Так там девки какие...
Он начал вспоминать:
- В деревне, - говорил он, - мне девчонки сами предлагали.
- А ты?
- Я их отослал подальше.
 - Чего же ты? Они разве некрасивые были?
- Еще как красивые! Но я не хотел. Об этом бы все узнали. (Вставка в тексте дневника: болтун! -Негодник! - Б.К. 1965). Девчонке бы ничего не было, а мне стыдно было б. В деревне там все родители знают, что их дочки поделывают, ко мне многие подходили: "пойдем!". Одна в клубе работала. Ей лет двадцать, а мне всего было тринадцать. Я не согласился.
- У нас в деревне дом был с такой крышей, - продолжал Саня. - А дальше волейбольная площадка. (Саня нарисовал всё на бумаге), ну так всё сделано, что здесь темно и ничего не видно. Однажды натыкаюсь на этот угол, а там парень девчонку зажимает. Я - оттуда...  А мужик один проходил и этак смеясь крикнул другому: "Тимофей, смотри, что твой Юрка делает". Но тот даже внимания не обращает.

Саня рассказал еще много других подобных вещей. Например, о том, как однажды он со своим товарищем пошёл к англичанке. Его товарищ пошёл сдавать переэкзаменовку. Заскакивают, а в комнате на кровати сидит голая англичанка. Ей на колени положил свою голову муж и она гладит его по голове. 
Саня с товарищем - фьють из комнаты. Англичанка оделась, вышла вся покрасневшая и крикнула: "Чего надо?" Ребята объяснили ей и она сказала: "Ладно, идите" - и поставила тройку по-английскому, так и не спросив ни слова по-английски.
Когда я уже уходил, Саня посоветовал мне:
- Ты будь со Светкой смелее, прижми её где-нибудь. Ведь девчонки сами хотят, только они стесняются. А то она будет думать, что ты какой-нибудь слюнтяй.
Я стоял с нарочито глупым лицом и говорил:
- Ну-ну, я тоже так думаю. - Только она обидится, - сказал я с грустным видом.- Другая не обидится, а она обидится. Очень может случиться, что влепит мне пощёчину. Но если она так сделает, я скажу, что меня Козлов научил!
Саня засмеялся:
- Правильно, так и скажи. Пусть знает, что это я так научил тебя! Только много её не спрашивай. Будешь спрашивать - она застесняется. Подойди, прижми и начинай расстёгивать платье!
- Зимой-то ведь холодно!
- А ты - в клубе, где-нибудь на сцене в углу.
- Да? Ну-ну, попробую, - сказал я, пятясь к двери в самом смешном виде. Иногда хочется быть смешным...
 

Вот какой ты, Боря, молодец!
(стих-шутка)

Вдруг пропало настроение
У меня писать стихи.
Нету больше вдохновения
И хоть плачь или умри!

Я сижу с листком бумаги
С полуночи до пяти,
Чтоб начать - мне нет отваги.
О, любовь, мне помоги!

Образ твой я вызываю,
Он приходит, наконец.
И писать я начинаю - 
Вот какой я молодец!

(В переписку с Ниной)

(Cегодняшний день.Между Алуштой и Ялтой звенящая тишина)