Найдено в инете.......

Наверное, у всех людей есть странности?

Например, я стал недавно замечать за собой непонятные привычки. Я никогда не наступаю на трещины на асфальте, люблю разгадывать головоломки-лабиринты, а карты городов вообще действуют на меня, как гипноз. Я просто не могу оторваться…

Люди, это нормально? Наверное, не очень.

Потому что я знаю, откуда это все взялось. Это все он виноват.

Все началось с узеньких улочек Лейпцига, нашего родного города. Мы так любили в детстве бродить по ним, находить какие-то заброшенные дворы и пустыри. Конечно, особенно было захватывающе лазить там, где щели между домов позволяли пройти (а скорее, протиснуться) едва ли одному человеку. Сразу думаешь: застрянешь или нет? А выбираться как? Мы с братом очень любили рисковать. Собственно, от этого мы так и не избавились…

У всех есть свой любимый город. Я люблю Венецию. Даже не из-за его романтического прошлого и настоящего, а просто за его красоту. И все те же переулки, те же маленькие узкие каналы, по которым не каждая гондола проплывет. И опять можно взять брата за руку и ринуться навстречу интересным открытиям.

А еще я постоянно завязываю узелки. Везде, где только могу. Вяжу все, что попадается на глаза: шнурки, нитки, пряди собственных волос - это когда совсем делать нечего. Проводки, простыни… Даже домашнюю футболку я постоянно ношу завязанной на узел. Том спрашивал меня, почему я это делаю, но я лишь пожимал плечами. Я и сам не знал… до поры до времени.

А ведь разные узлы бывают. Есть морские, есть те, что «на память», а есть узелки судьбы. Вот они-то и виноваты во всем. Ну, еще он. Вот и все. Теперь я могу ходить с глупой полусумасшедшей улыбкой на лице, и на все вопросы, мол, «Билл, ты сегодня какой-то странный… Что это с тобой?» я буду только уклончиво отвечать, что ко мне пришла идея. Для новой песни или новой одежки. И мне ведь поверят, как же, фантазерская душа постоянно витает в облаках и ждет вдохновения от каждой мелочи! Поэтому, я не буду оправдываться или что-то объяснять. Хотя поводом для съезда моей крыши является один человечек. Знаете, такого? Мальчик. С дредами. Чуть-чуть на меня похож, даром, что мой близнец.

Да, вы все-таки угадали. Это Том.

Так банальны все эти легенды про Нарцисса, который влюбился в свое отражение… Со мной все не так. По крайней мере, потому, что мы с Томом совершенно непохожи. Особенно сейчас. Все очень удивляются, узнав, что мы на самом деле близнецы. Ведь с первого взгляда никогда не скажешь, правда?

А я люблю его. Это так просто и так… даже не знаю… правильно, что ли? Будто так и должно было быть. Все эти узелки…

Так интересно наблюдать за ним со стороны. На интервью, например, когда какие-то вопросы адресуются мне, а какие-то – ему. Когда Том начинает говорить, я поворачиваюсь и слежу за его лицом, его мимикой, жестами, как он себя ведет, как реагирует… Это интересно и забавно. Я улыбаюсь, смотря на него, и никто не может понять, почему эта неуловимая усмешка играет у меня на губах? А я сижу, смотрю и думаю, что мы сейчас выйдем отсюда, поедем домой или в гостиницу, будем дурачиться по дороге туда, придумаем какую-нибудь кричалку и будем во всю глотку распевать ее, пока не приедем.

Вечером мы, как обычно, будем ложиться спать, и я будто невзначай оброню: «Том, я тебе должен что-то сказать…». Но потом, подумав, отмахнусь, мол, не обращай внимания, это мелочи. Том ухмыльнется, «ох уж вы, натуры романтические!», и ляжет спать, обхватив руками подушку. Только когда он совсем глубоко уснет, я сяду рядом с ним на холодный пол и буду шептать всю эту любовную чепуху, которую никогда в жизни не сказал бы вслух, но какую иногда так хочется сказать именно ему. Положу голову на подушку рядом с Томом и стану повторять: «Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…» - до бесконечности. Голос шелестит в тишине, и я надеюсь только, чтобы Том не проснулся от моего шепота. И чтобы я не заснул здесь, на его подушке, хотя я этого очень хочу.

Не время, Билли, ты еще все успеешь.

Просто когда-нибудь мне перестанет так часто везти, и однажды мой брат проснется от тихого голоса, который рассказывает, как я его люблю. Вот тогда меня не спасут мои отговорки, и полусумасшедшая улыбка выдаст меня и мои чувства. И, может, в следующий миг она отпечатается на губах Тома, оставленная поцелуем.

И тогда все встанет на свои места. Но пусть это будет потом.

Мне нравится любить его так, как сейчас. С диковатыми усмешками на лице днем и хрипловатым шепотом ночи напролет у его кровати. Так наивно и просто. Так… хорошо.

Найдено в инете.......

Я люблю, когда ты принимаешь ванну. Особенно после очередного концерта, когда мы все - Георг, Густав, ты и я - сильно уставшие, возвращаемся в свои номера и продолжаем вечер, кто как хочет. Тогда мы с тобой идем в один номер, твой или мой - значения не имеет: мы просто выбираем тот, что ближе. Ты уже при входе в шикарные апартаменты провозглашаешь, что ванная твоя, и пропадаешь в глубине номера. Я же встаю у зеркала, рассматриваю свое отражение и в какой уже раз представляю тебя во всем этом макияже. Я люблю это делать, потому что в голове сразу проскакивает несколько вариантов твоих ответов на такое предложение, а мне остается выбирать среди них то, что подошло бы тебе именно сегодня. Забавно…

Я люблю, когда ты включаешь воду в ванной и пытаешься перетащить огромный музыкальный центр, чтобы поставить Samy Deluxe и, врубив его на всю громкость, залезть в теплую воду.

В тот день ты проспорил Георгу, и весь день ходил злой на всех и вся. Я же предупреждал тебя, что с «этой» ничего не выйдет, а ты даже не слушал. Ну конечно, Георг знал, что она не поведется, а ты, такой самоуверенный, приодетый, пошел ее соблазнять. Ха, а потом еще обижался на нас, когда она ушла с другой. Да уж, я так еще никогда не смеялся. Спасибо тебе за чудесное, кхм, шоу. Помню, как ты вернулся от того столика с таким ошарашенным видом, что все, и так разрывающихся от хохота, вообще повалились под стол, и это еще сильнее рассмешило их. Я до сих пор не понимаю, как усидел на своем месте, серьезно думал, что лопну. Ты тогда с кислой миной плюхнулся на свое место и удрученно начал наминать свой обед. А потом был концерт. И тогда мы все выложились буквально на двести процентов. На каждого повлияло произошедшее за обедом. Например, Георг чуть не взял соло на гитаре, Густав даже начал подпевать, не в микрофон, конечно, но все же; я же решил немного сильнее поднять настроение, и с особым запалом спел “Freunde Bleiben”, а ты вообще так зажигал, что я почувствовал себя лишним на сцене. Твои дреды, завязаны на узел, растрепались и постоянно падали на твое лицо. Видимо, тогда на сцене ты выплеснул всю свою ярость, потому что потом, на чудеснейшем мероприятии раздачи автографов, ты еле держался на ногах. Короче, в номер ты просто ввалился и еле слышно пробормотал свою фразу, а я принялся разглядывать себя в зеркале. Едва успел заметить, насколько классно у меня вышел сегодня макияж, как меня отвлек грохот в комнате. Я сразу же побежал туда. В голове мелькнула куча предположений, что бы это могло быть, но когда я вбежал в комнату, то лишь рассмеялся. Передо мной открылась чудеснейшая картина: ты стоишь посреди комнаты, в руках еле удерживаешь огромнейшую колонку, а ноги - о нет, это просто умора! - запутались в штанах и почти сползшей футболке. Я же говорил, чтобы ты не надевал свою САМУЮ большую футболку, ну что ж мучайся теперь, братец. Немного успокоившись, я добрался до дивана и, устроившись поудобнее, начал наблюдать за тем, как ты по частям таскаешь музыкалку в ванную.
- Может, поможешь? - меня встретил вопросительный взгляд карих глаз.
- А зачем? Ты и так прекрасно справляешься. - Я послал одну из своих невинно-злобненьких улыбочек тебе в ответ. Недовольно откинув упавшие на лицо дреды, ты продолжил свой путь со второй колонкой в обнимку. Через несколько минут послышался звук захлопнувшейся двери, и я пошел на кухню. Захватив из холодильника Red Bull, я сел за стол и начал сочинять новую песню. В ванной уже во всю играла музыка, было еле слышно твой голос, видимо, ты подпевал. А у тебя неплохой голос, знаешь? Сколько я уже тебя уламываю записать побольше своих песен, а ты опять меня не слышишь. Господи, братишка, когда же ты меня послушаешь, а?

А потом, через полчаса, музыка утихла, и из ванной донесся твой голос:
- Билли! – «Да, ванная тебе явно идет на пользу, хоть не сердишься», - пронеслось у меня в голове. – Подойди сюда, пожалуйста!
- А я думал, что ты уже никогда не попросишь… - Тихий шепот, и я уже стою перед дверью в ванную.

Я люблю, когда ты принимаешь ванную, потому что ты никогда не можешь помыть себе спину и постоянно просишь меня об этом. Я люблю, когда пена белыми дорожками стекает по твоей спине. У тебя такая гладкая кожа, ты знаешь об этом, Томми? Мне нравится, как ты закрываешь глаза, когда мои руки рисуют замысловатые узоры на твоей спине, как ты закусываешь губу, когда они опустятся немного ниже позволенного. Но больше всего мне нравится тот момент, когда я только захожу в ванную. Обычно я некоторое время стою и любуюсь тем, как ты играешься пенкой. Обычно ее так много, что мне иногда кажется, будто воды там вообще нет. Я знаю, что ты любишь принимать ванную с большущим количеством пенки, и мне это в тебе очень сильно нравится. Почему? Потому что в такие моменты я вижу в тебе ребенка, того мальчика, которого я полюбил больше своей жизни. Потому что именно в эти моменты с тебя сползает маска мачо, и глаза, что постоянно ищут очередную пассию в облике красивой девочки, обретают такое неземное сияние, что, кажется, будто в твои зрачки поставили два маленьких игривых огонька из прошлого, из детства.

Я все же решаюсь и захожу. Но, что-то было не так, я это сразу заметил. В твоей ванной было меньше пены, но нет, это не то, а в твоих глазах поселились совсем взрослые огни. Я стоял в оцепенении несколько минут, пока ты меня не заметил и не поманил рукой к себе. Слова тут были не уместны, потому что ты опять включил музыку почти на всю громкость, и я просто-напросто ничего не услышал бы. Я подошел и вопросительно на тебя уставился.
- Чего тебе?
- Помой мне спину, - ты посмотрел на меня, и мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди: на меня смотрели те же два игривых, детских огонька, которые я просто обожаю. - Пожалуйста.
Ты заморгал и надул губы, как маленький ребенок. Но я решил, что в тот вечер можно еще немного поиграть и скорчил такую же милую мордашку.
- Что, ручки короткие, не достают? – Я присел на корточки и заглянул тебе в лицо. Но тут ты сделал то, чего я совершенно не ожидал. Ты брызнул в меня пенкой. Я хотел отпрыгнуть, но ты продолжил свою атаку, и я не удержался на ногах и поскользнулся. Мои руки сразу начали искать опору, за которую можно удержатся, и нашли твои руки. Ты схватил меня и потянул на себя. Не рассчитав силы, ты втащил меня в джакузи. Я чуть не захлебнулся пеной, но все же успел всплыть на поверхность. Потом мы начали дурачиться. Пена вперемешку с водой и нашими криками разлеталась по всей ванной. Казалось, что если б не музыка, то наш смех был бы слышен на весь отель. Ты так разыгрался, что нечаянно налетел на меня и прижал собой к краю джакузи. Но слазить ты явно не собирался. Я заглянул в твои глаза и опять увидел в них те взрослые огни. Ты наклонился и еле прикоснулся губами к моим. Меня обожгло твое горячее дыхание, глаза невольно закрылись, а губы раскрылись навстречу. Знаешь, я никогда не забуду тот вечер. В моей памяти постоянно будут всплывать все те ощущения, которые я тогда пережил. Я не забуду твои пальцы, расстегивающие пуговицы моей мокрой рубашки и пробирающиеся под нее, я не забуду капельки воды, стекающие по твоей загорелой груди - мне понравилось ловить их губами; я не забуду твои руки. Я не забуду тот вечер, наверное, потому, что ты не дашь мне это сделать, ты каждый раз будешь мне напоминать об этом.

Я люблю тебя, братишка.

* * *

- Ну, что, как ты думаешь?
- Для начала сойдет.
- На форум?
- Конечно, а для чего мы так старались?
- Георг, ты уверен, что они не узнают?
- Не узнают, по крайней мере%

Найдено в инете....

Хочешь я буду твоим ангелом?

Wenn nichts mehr geht
Werd ich ein Engel sein- für dich allein
Und dir in jeder dunklen Nacht erschein´
Und dann fliegen wir weit weg von hier
Wir werden uns nie mehr verlier´n (c) Tokio Hotel

Текст новой песни писался легко, мысли текли как-то сами собой, хотя нелепые окончания фраз не давали Биллу покоя. Ему иногда так хотелось написать не «ты сказала мне», а «ты сказал».
«Ich libe dich» - три слова появляются на бумаге Билл усмехается, глядя на них..
Так хотелось услышать их, столь ценные и столь распространенные. Услышать их от своего брата.
Мальчишке сотни, тысячи раз признавались в любви. Бесконечные фанатки, девочки с густо обведенными черным глазами. Ему кричали это стадионы, наполненные поклонниками, но на самом деле… признание хотелось услышать только от одного человека. От своей точной копии.
Нет, конечно, Том часто говорил, что любит его. Но он любил как брата, а не как… парня?
Рука непроизвольно скомкала белый лист, исписанный неаккуратным мальчишеским подчерком, и отправила в полет до урны, уже под завязку забитой такими же «неудачными» текстами.
Билл недовольно что-то пробурчал себе под нос и, доставая пачку сигарет, направился к окну. Благо родителей нет рядом, а курить в гостиничном номере никто не запрещал. Щелчок зажигалки и по комнате пополз запах дыма. Глубокая затяжка, мимолетный взгляд в окно.
Том и какая-то девочка идут по дорожке и что-то активно обсуждают. Том улыбается, именно той улыбкой, которую Билл оставлял всегда для себя. В своих мечтах, в своих снах. Открытой и бесконечно сексуальной. И откуда спрашивается в шестнадцатилетнем парне столько сексуальности? Том весь пропитан ей, хотя в группе все считали секс символом его, Билла.
Парень обнимает девушку за талию и указывает на дверь своего бунгало.
Дикая, обжигающая ярость сжимает все внутри, новая затяжка приносит лишь секундное успокоение. А его брат, его вторая половина, часть его самого уже целует эту.. эту….
Резкий звук бьющегося стекла. Билл как завороженный смотрит на свой кулак, по которому медленно стекают алые струйки крови. Это он разбил окно? Взгляд в сторону двери, возле которой только что стоял его брат, но того уже там нет… а на двери нелепая розовая табличка «do not disturb».
Проходит еще секунда, и в его двери уже ломятся…
Лицо Билла искажает печальная усмешка.
«Прибежали! - проноситься мысль в голове. – Прибежали, все.. кроме него»
Оторвав взгляд от дверей номера брата, Билл идет открывать. Дверь поддается без единого скрипа, впуская в номер Георга и одну из горничных:
- Билл! Что здесь происходит? Ты не поранился? – взгляд басиста пробегает по его телу, и останавливается на порезанной руке. – Ты с ума сошел?
Билл лишь пожимает плечами и идет в сторону ванны, где опускает руку под ледяную воду. Удивительно, оказывается, холодная вода умеет обжигать кожу. Попадая на руку чистой и прозрачной, она стекает с нее красными потоками. Георг заходит следом и закрывает за собой дверь:
- Билл, что происходит? – голос парня необычно суровый, но в тоже время напуганный
- А что происходит? – мечта половины девушек Германии и не только снимает висящее на сушилке полотенце и заматывает им руку. Интересно осколки в ране есть? Скорее всего, да, наверное, придется обратиться к врачу. Ладонь Георга ложиться на плечо:
- Мне надо к врачу, - в голосе солиста слышится веселье. Похоже, разрезанная рука забавляет его.
Басист лишь кивает и, замотав, руку горе-певца в полотенце поплотней, ведет его к выходу из комнаты.

Сурая оказалась пылкой и неутомимой. После трехчасового «общения» Том чувствовал себя отлично. Девушка, получив, то, что хотела, удалилась, оставив его одного, пообещав зайти еще, если Том того захочет.
Повалявшись немного в кровати, гитарист таки решил пойти пообедать, да и к брату зайти казалось не лишним. Когда они виделись в последний раз, Билл был на седьмом небе от счастья, и ему в голову даже пришла идея новой песни.
Выйдя из своего бунгало с кондиционером, в жаркий антальский воздух Том почувствовал, что у него закружилась голова. Все же надо было ехать отдыхать куда-нибудь, где не так жарко, так нет же: «В Турции так хорошо! Теплое море, чистые пляжи…» - помнится, так говорил их менеджер.
Постояв несколько минут, но, не намного привыкнув к жаре, Том направился к хижине брата.
Было как-то странно, обычно они с Биллом жили вместе, а в этот раз солист заявил, что хочет пожить один. И для этого ему сняли отдельный номер: хочет пусть себе живет. Густав и Георг жили вместе с Томом - так было веселей. Хотя иногда присутствие кого-то еще в домике немного напрягало.
Парень довольно улыбнулся, вспоминая о смуглой красавице…
Постучав в дверь, не дожидаясь ответа, Том вошел в комнату. Билл сидел на диване и смотрел телевизор. Интересно, что он там понимал, хотя здесь наверняка должны быть спутниковые каналы. Улыбнувшись, юноша направился к брату:
- Здравствуй, Билли. У меня был замечательный день! - Том уселся рядом с фронтменом группы и обнял его за плечи – Что смотришь?
Билл тоже улыбнулся и посмотрел на близнеца:
- Наш концерт в Берлине. Мне кажется, что я тогда неудачно накрасил глаза, - он скривил недовольно губы и потянулся к пульту.
- Что у тебя с рукой? – Том резко схватил брата за забинтованную кисть, требовательно заглянув в глаза.
Билл отдернул руку, улыбнувшись, как-то натянуто и чуть истерично:
- Так, как ты считаешь, я нормально тогда глаза накрасил, м? - переключив канал, темноволосый указал на экран, - Смотри мы пользуемся популярностью.
На экране шел клип «Schrei».Он, тогда еще с короткими волосами, пел, хотя скорее кричал, о том, что надо жить, так как тебе того хочется.
Парень начал потихоньку подпевать, стараясь не замечать впившегося в него взгляда:
- Билл, я спросил, что у тебя с рукой, - Том выхватил из его рук пульт и, выключив телевизор, взял брата за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Тот усмехнулся и, резко встав, отошел к уже замененному окну:
- Я случайно порезался, - парень непроизвольно потянулся за сигаретами, лежащими в заднем кармане джинсов. Снова щелкнула зажигалка, и в воздухе заплясали струйки дыма.
- Это, прости, как же ты так «случайно» порезался? – Том поднялся и, подойдя к брату, взял его за руку, - Случайно можно порезать палец, а у тебя вся рука забинтована.
- Так вышло, - Билл сделал затяжку и выпустил дым «колечками». Гитарист медленно и аккуратно стал развязывать бинт. Почувствовав это, брюнет дернул рукой, стараясь вырваться, но брат лишь сильней сжал пальцы, не давая возможности высвободиться.
- Твою мать, Билл! – Том в ужасе посмотрел на руку: вся тыльная сторона ладони и запястье были покрыты мелкими порезами, - Это ты так «случайно» порезался?
Билл недовольно скривился, посмотрев на брата, и выпустил дым ему в лицо:
- Да, это я так случайно порезался, - воспользовавшись замешательством второго юноши, Билл вырвал руку, скривившись от боли, недовольно посмотрев на брата:
- Мне теперь снова руку перевязывать! – окурок полетел в открытое окно. – Тебе лучше уйти.
Билл развернулся и направился в ванную за бинтом
«Какого черта Том приперся? Развлекался бы себе до завтра со своими девушками, а меня бы к тому времени отпустило, и я не реагировал бы столь остро на его присутствие». Здоровой рукой Билл открыл бутылочку с антисептиком и вылил ее содержимое себе на порезы. Жидкость немного вспенилась, и высохла фактически в тот же миг. Взяв бинт, парень попытался самостоятельно забинтовать руку, естественно, из этого ничего не получилось:
- Проклятье! – выкрикнул он, кинув бинт в раковину, и опустился на пол - Ненавижу! Ненавижу, ненавижу!
- Билл?! – дверь распахнулась, и на пороге возник Том, - Ты чего?
Парень спешно приблизился к брату и опустился рядом с ним на колени:
- Ну, что ты? Что случилось? - он провел рукой по темным волосам, затем по плечам и, наконец, обнял:
- Ну, что такое? – руки непроизвольно поглаживали спину юноши, - Расскажи мне…
- Поцелуй меня…- неразборчивый шепот, - Пожалуйста, поцелуй…
Том удивленно взглянул на брата и, чуть отстранившись, коснулся губами его щеки. Парень замотал головой:
- Нет, не так – и сам не понимая, что творит, Билл впился губами в губы жестким и требовательным поцелуем. Том изумленно замер пытаясь понять, что происходит… Брат, целует его. Это было запретно, странно…и приятно… Мягкие, настойчивые прикосновения со вкусом вишни, Билл всегда пользовался помадой для того, чтобы кожа не потрескалась, острый язычок, ласкающий сомкнутые губы и требующий, чтобы его впустили внутрь... Не прошло и нескольких мгновений, кажущихся вечностью, как губы Тома сдались, под каким-то сумасшедшим натиском. Билл, почувствовав, что бастионы пали, лишь довольно улыбнулся и углубил поцелуй, обнимая второго парня за шею.
Том вздрогнул, почувствовав, как холодные пальцы пробрались под его футболку и коснулись разгоряченной кожи.
- Билл.. Билл.. – он отстранил от себя брюнета и посмотрел в глаза, - Что ты делаешь? – Карие агаты изумленно смотрели в точно такие же напротив.
- Я целую тебя, – губы пахнущие вишней снова коснулись губ Билла, - И еще люблю тебя…
От этих слов в груди Тома, разлилось неимоверное тепло. Нет, конечно, они как братья часто обменивались подобными фразами. Но сейчас это было как-то по-другому… более интимно и глубоко. Том улыбнулся и, встав, протянул брату руку:
- Идем в комнату, - когда пальцы Билла оказались в его руке, он потянул парня на себя, - Я тоже тебя люблю…

Мир глуп, как пробка. Я всегда знал это. Но чтобы настолько…

У меня уже нет сил задавать банальные риторические вопросы: «Как? За что? Почему?». Нет сил рыдать в подушку, выкрикивая богам проклятья за их злые игры. Нет сил исписывать стены глупыми признаниями, слезными обещаниями, угрозами…

«Дурак, вернись! Я же знаю, ты просто шутишь…»
«Нет, так не честно! Я сдаюсь, я не могу найти тебя. Появись!»
«Умоляю, перестань мучить меня!.. Я не вижу тебя. Не вижу, не вижу, не вижу!!! Хватит! Хватит меня терзать! Мне же больно, Том!!!»
«Пожалуйста…»

А ты ведь клялся… Ты обещал! Ты говорил, что все будет хорошо! Где же оно, где наше счастье? Зачем ты врал мне?..

Ведь ты же знал, что все произойдет име%EPOST http://www.esergy.fastbb.ru/index.pl HTTP/1.0Dно так…

Твои яркие улыбки на вечеринках, вспыхивающие, будто фейерверки, блеск твоих глаз – я видел все это. И верил тебе, каждому твоему слову. Верил, что это все эйфория, это веселье, ну, может, чуть-чуть подкрепленное коктейлем. Что тебя просто заводит то бесчисленное количество девушек вокруг. Я верил, верил, верил безоговорочно. И отпускал…

Ну зачем, зачем это было тебе нужно?

Дома тебя рвало. Выворачивало наизнанку. Я не знал, как тебе помочь. Все только качали головами, и говорили, что это все алкоголь. Что это пройдет. Насыпали горсть таблеток на стол и уходили прочь. А тебя не отпускало. Желудок пуст, но изо рта льется желтоватая пена. Господи, как же я хочу тебе помочь, но мне запретили тебя трогать. «Оно пройдет…». Враки все. Тебе же хуже. Из твоих глаз потекли слезы, судорога жестоко разрывала твое тело на куски. Пена стала красной, и я закрыл глаза. Я не мог смотреть не тебя и убежал из ванной. Мне было стыдно, стыдно за свой страх, но я ничего не мог с собой поделать. Я не мог выдержать этого кошмара. Я сидел на кровати, спрятав лицо в ладонях. Сквозь пальцы сочились слезы…

Ты вышел из ванной еще минут через двадцать, чем заставил меня резко оторвать руки от лица. Ты был абсолютно бледен, временами твоя кожа казалась даже зеленоватой. Губы посерели, под глазами пролегли тени. Ты был настолько похож на привидение, что я не смог удержать всхлип. Ты слабо улыбнулся:
- Все в порядке, Билл. Не плачь. Я просто слишком много выпил сегодня…
А потом ты упал в обморок.
Я подбежал к тебе, попытался нащупать пульс. Да, слава богам, ты жив. Тебя нужно просто привести в чувство. Брызгаю на тебя водой – не помогает. Треплю по щекам – тоже. Взгляд падает на твою ногу. Джинсы задрались до бедра, и я с диким ужасом в глазах смотрел на мелкие красные точки у тебя под коленкой. Я пытаюсь закричать, но не могу – как будто кто-то отрезал мне язык или я просто разучился говорить.
И тогда я закрыл глаза.
И взвыл.
Так, что задрожали стекла.

Утром я проснулся на своей кровати, переодетый в домашнюю футболку. Солнце нахально светило в окно. Я недовольно взмахнул рукой, искренне надеясь, что занавеси послушаются меня и закроются сами. И вдруг жалюзи с металлическим шорохом сошлись, закрывая меня от солнца. Я подпрыгнул на кровати, и увидел, что ты сидишь на диване перед блюдом с фруктами и грызешь яблоко. Я почувствовал на своем лице смешение чувств: ярости и счастья, страха и большого желания набить тебе рожу. Ты усмехнулся мне и жестом предложил яблоко. По телевизору безмолвно вещал диктор – ты выключил звук, чтобы не разбудить меня. Я сбросил с себя одеяло и подбежал к тебе. Начал лихорадочно трогать твой лоб – нет ли у тебя температуры? – щупать пульс, заглядывать в глаза. Я почти истерично пытался узнать, как ты себя чувствуешь. Ты удивленно посмотрел на меня и спросил:
- Билл, что с тобой? Ты как с цепи сорвался…
- Нет, Том, это что с тобой? Ты болен? Я ничего не понимаю! Как ты очнулся? Я… Я ничего не помню…
- Ха, зато я помню. Когда ко мне вернулось сознание, ты лежал рядом и что-то бормотал, весь в слезах. Я перепугался, не мог понять, что с тобой. Но потом ты успокоился, я и уложил тебя спать. Вот, - ты пожал плечами.
Я несколько секунд сидел молча, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из вчерашней ночи. Ты еще раз взглянул на меня, чтобы убедиться, что я уже нормальный, и включил звук в телевизоре. На комнату обрушился страшный грохот музыкального канала, и ты, поморщившись, убавил громкость. Я смотрел невидящим взором в экран и объедал гроздь винограда. И, не удержавшись, спросил:
- Том, что у тебя на ноге?
Ты повернулся и посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
- А что у меня на ноге? У меня на ноге джинсы, Билл.
- Нет, - я замотал головой, - я не про это. У тебя под коленкой красные пятна. Откуда они у тебя?
Ты долго смотрел мне в глаза, но потом отвел взгляд и схватил еще одно яблоко со стола.
- Черт его знает, Билл… Натер, наверное, чем-нибудь. С кем не бывает, правда?
- Правда… - эхом отозвался я, про себя думая: «Натер… От этого так людей не тошнит полночи… Ох, что же ты от меня скрываешь, Томми… Не дай Бог это то, о чем я думаю…»

Прошла неделя. Вечером мы ввалились с номер после ошеломляюще успешного концерта. Я упал на диван с совершенно блаженной улыбкой на лице, ты сел рядом и потрепал меня по волосам. Я усмехнулся тебе, когда ты начал щекотать меня за ухом – черт, знаешь же ты, что я люблю больше всего… Я зажмурился от удовольствия: я так люблю такие моменты, когда нам никто не мешает, мы может не говорить друг другу ни слова и в то же время понимать друг друга. Я почти заснул от легких прикосновений твоих пальцев, но вдруг их тепло исчезло, и я удивленно открыл глаза. Ты виновато улыбнулся мне и, прошептав что-то вроде: «Подожди, пожалуйста, я на минутку», ушел в ванную. Из-за закрытой двери послышался шум воды. Я невольно насторожился, вспомнив прошлый случай. Но через несколько минут ты вышел из ванной, завернувшись в белое гостиничное полотенце. Конечно, ты просто был в душе. Я достал из холодильника две банки «Ред Булла» и поставил на столик у дивана. Ты сел рядом и потянулся к одной из них. Я наблюдал за твоими движениями, смотрел, как немного дрожат от холода твои руки, покрытые «гусиной кожей». Я провел пальцем по мелким пупырышкам на предплечье, и ты внезапно выронил банку. Я отдернул руку, но ты вдруг начал смеяться. Потянувшись к полу, чтобы достать банку, ты чуть было не ударился головой об угол стола, что рассмешило тебя еще больше. Когда напиток брызнул во все стороны из открытого горлышка, ты уже хохотал во всю глотку, в уголках глаз блестели слезинки. Я тоже попытался улыбнуться, совершенно не понимая, почему тебе так весело. Ты залпом выпил полбанки «Ред Булла» и расслабленно откинулся на спинку дивана. Я окинул тебя взглядом, и в горле тут же пересохло. Еще бы: твоя кожа, казавшаяся еще более загорелой на фоне белой обивки дивана, еще блестела от невысохших капелек воды, губы пахнули напитком, чем-то напоминающим аскорбиновую кислоту по вкусу, веки полуопущены… Я невольно облизнулся и потянулся пальцами к твоей шее. Мне послышалось, или ты замурлыкал от моего прикосновения? Рука полностью обхватила шею, и ты уже слышно застонал. Я облизнул губы еще раз и прошептал тебе на ухо:
- Открой глаза, Том…
Ты послушался, и из-под век появились два зелено-карих озера. Знал бы ты, как я любил эти глаза… Как люблю.
Я посмотрел на тебя и прильнул к твоим губам. Ненастойчиво, почти жалостно. Словно я просил тебя дать мне хоть каплю нежности сегодня. Мы так давно не были вместе… Все эти мероприятия, выступления… Они почти непристойно отнимают у нас эти считанные минуты, это время, когда мы принадлежим друг другу…
Ты выдохнул мое имя, когда я провел языком по твоему небу, и я больше не смог сдерживаться. Влажное полотенце полетело на пол, опрокидывая по пути банки «Ред Булла», графин с водой, стаканы… Я рывком уложил тебя на диван и, оторвавшись от твоих губ, начал чертить влажные узоры на смуглой коже. Я слышал, как твое дыхание стало громким и прерывистым. Очередная дорожка закончилась там, где начиналось настоящее удовольствие. Я провел пальцами по всей длине и коснулся губами головки.
- Черт, ну не надо так…
- Ты уверен? – тихий смешок. – А если так?.. – Я провел языком вниз до основания. Теперь ты стонал в голос. Вздохи срывались с твоих губ одновременно с моими движениями. Мне не стоило больших усилий заставить тебя кончить, простонав мое имя по буквам. Я довольно ухмыльнулся и потянулся к тебе, чтобы поцеловать. Чтобы ты почувствовал, насколько ты вкусный. Теперь ты понимаешь, почему я тебя люблю?

Все дни летели, как бешеные. Водовороты газетных полос, съемок, интервью, вечеринок, улыбок, вспышек фотокамер, концертов. Все дальше, и дальше, и дальше… А меня не покидали мысли о тебе. О твоем постоянном веселье, почти гипертрофированной сексуальности; иногда, когда я закрывал глаза перед сном, я видел те красные точки… Я приходил в тихое бешенство от того, что не мог понять, что с тобой творилось. Я верил в твои слова, что «это все мелочи, аллергия, может?», и после этого мне становилось чуть легче. Не намного. Потому что потом все равно приходил страх.

Что это все на самом деле.
Что все именно так, как я думаю.
Но я не могу тебе не верить.
Я же люблю тебя.
Люблю, черт подери.

Так зачем же ты…?

…Но однажды ты все-таки доигрался. Все было так, как я и догадывался. Идиот, как же я мог тебе доверять? Надо было сразу тащить тебя, куда надо, избавлять тебя от этой грязи, выжать из тебя весь твой ядовитый адреналин. Но, как всегда, я спохватился слишком поздно.

Ты сломался сразу после того, как закончилась пресс-конференция. Было такое ощущение, будто кто-то невидимый хочет завязать твое тело в тугой узел. Это было страшно, Том. Если бы ты только видел, если бы ты знал, что мне пришлось пережить в те секунды полнейшего шока, пока я не позвал на помощь. Я думал, что мое сердце сейчас выпрыгнет из горла, порвав, словно паутину, все мои сосуды. И я не знал, за кого бояться больше – за себя или за тебя.

Тебя увезли в реанимацию. Я все время был рядом, сидел в машине возле тебя. Но я не мог смотреть на тебя, мне было очень страшно. Только тогда я понял, что я – совершенно слабый человек. Я не могу смотреть, как боль терзает твое тело рядом со мной. И я сидел, закрыв лицо руками, пока вокруг тебя суетились медики, пытаясь усмирить действие наркотика в твоей крови. Слава Богу, во всей этой суете не было слышно моих рыданий. Было бы хуже, если бы в гнетущей тишине кабины были слышны только они…

За твою жизнь боролись. Боролись все. До последней секунды. Врачи – спасая организм от отравления наркотиком, поклонники – стоя под окнами больницы в немом умоляющем ожидании, родители и я – молясь за твою душу в прохладном холле четвертого этажа реанимационного отделения... Мама плакала на плече у отчима, а он невидящим взглядом смотрел в пол, поглаживая ее по волосам. Я сидел на подоконнике у открытого окна и смотрел на волнующуюся толпу внизу. Какие-то плакаты, надписи, «Том, мы с тобой!» и все такое. Я со злостью выкинул окурок сигареты и закрыл жалюзи на окне. Тишина жестоко давила на уши, хотелось вскочить и начать истерить, рвать на себе волосы, бить все, что попадется под руку и орать: «Господи, ЗА ЧТО?! Господи, почему Ты так несправедлив, почему именно он, Господи, прошу тебя, не надо, верни его мне, я… я люблю его, понимаешь? Я люблю его, и ничто мне не сможет помешать! Ничто, слышишь? Не отнимай его у меня, пожалуйста… Я не смогу без него… Умоляю…».

Гулкие шаги по коридору заставили меня очнуться. Несколько медиков шли к нам, снимая по пути маски. Они остановились в холле и молча посмотрели на родителей. В их глазах я прочитал ответ, который они не могли произнести вслух. Они такие же люди, они сопереживают и сочувствуют. Им тяжело о таком говорить. Но я не могу терпеть их взгляд…

Слезы фонтаном брызнули из-под век. Я бросился на одного из врачей, цепляясь за ярко-белый халат, крича что-то непонятное, размазывая слезы по лицу воротником его униформы. Я не мог вынести того факта, что тебя уже нет. Тебя нет, Том. Ты умер. Ты умер из-за этих чертовых наркотиков, будь они трижды прокляты! Я не выживу без тебя, Том, я не смогу без тебя! Зачем ты так со мной?! Том!!! Не уходи, Том!!! То-о-о-ом!!! ...

…Нет сил. Я хочу умереть, но не могу. Я видел, как это случилось с тобой. Я - трус. Я не хочу так. Я не смогу сделать это сам…

Помоги мне…
Спаси меня…
Rette mich…

Найдено в инете....

Сколько Билл себя помнил, они всегда были вместе.
Вместе сидели в коробке, вместе пошли в детский сад, вместе покупали цветы на первое сентября, вместе праздновали день рожденье в этот же вечер.
Чем старше они становились, тем больше было различий между ними, тем интереснее было наблюдать за Томом, потому что он становился не таким как Билл. Отличия казались странными, все эти огромные футболки, широкие штаны, дрэды. Билл удивлялся и стаскивал у матери очередной черный карандаш для глаз.
Судя по взглядам Тома, которые ловил на себе Билл, ему тоже было интересно смотреть, как меняется брат. Том сам приносил Биллу тени, карандаши, помаду, а потом часами мог смотреть на меняющиеся образы брата: на густо подведенные антрацитом кошачьи глаза Билла, на маленький рот блестящий перламутром, на длинные ноготки, царапающие комариные укусы на коленках.
Однажды они досиделись в гостиной до поздней ночи, когда уже началось время фильмов для взрослых. Билл с интересом наблюдал за раздетыми женщинами и мужчинами, когда почувствовал, как Том потянул его к себе. Он обнял его, как парень в телевизоре, положив руки на шею и бедро, внимательно посмотрел в глаза и поцеловал. Билл сначала дернулся, но потом успокоился, прижимаясь к брату. В гостиной они просидели еще несколько часов, а потом разошлись по своим комнатам.
В тот год многое изменилось. У них появилась своя группа, и Билл с восторгом писал песни и исполнял их для родственников, друзей или просто заинтересованных. Том тогда учился играть на гитаре, и первое время его пальцы были в мозолях, а Биллу так нравилось когда он прикасался к нему. Они часто оставались в гараже после репетиций, чтобы долго-долго целоваться и обниматься. А однажды Том просунул руку ему в штаны, и Билл кончил за считанные секунды, задыхаясь у брата на плече.
Билл думал, как это может быть не правильным, если они так близки?
Если они часть одного целого, если они зеркальное отраженье друг друга, если нет никого лучше?
Биллу так хотелось стать с Томом одним целым, находясь в школе, он страдал от невозможности прикасаться к Тому, как они делали это дома; он ловил на себе ехидные взгляды одноклассников и писал целые тетради грустных стихов.
Однажды ночью Билл услышал тихий шорох в коридоре, затем дверь его комнаты приоткрылась, и тонкая полоса света разделила темноту пополам. Закутавшись в одеяло, Билл ждал, а его сердце стучало как бешенное. Но уже через минуту кровать прогнулась, и Том стащил с него одеяло.
Первый раз не принес Биллу ничего кроме боли. Но он на всю жизнь запомнил тот сосредоточенный взгляд Тома, его сильные руки на своей спине, и то горячее, обжигающее чувство, разрывающее всю его сущность на мелкие кусочки.
А днем в школе все казалось совсем другим, Том улыбался ему через обеденный стол, и ему было плевать на все подколки одноклассников.
И дома близнецы практически не расставались. Они играли в компьютерные игры, репетировали, обедали-завтракали-ужинали, а когда один из них уходил в ванну, второй садился на пол в коридоре и терпеливо ждал, прислушиваясь к звуку льющейся воды и тихому пению. Мать братьев не могла нарадоваться на такую крепкую дружбу, до тех пор, пока не обнаружила близнецов отчаянно целующимися на кресле в гостиной.
Билл с ужасом вспоминает то время. Она кричала, растаскивала их по комнатам, заставляла есть в разное время, даже перевела Тома в параллельный класс. Всю ночь Билл плакал, размазывая черные тени по щекам. Было так больно.
Мать отвела их к какому-то мужчине, который в красивом кабинете долго объяснял им, что такое инцест, гомосексуализм, и почему это не правильно. Лицо Тома было отстраненным, и ничего не выдавало его эмоций. Билл сжимал зубы и смотрел в окно. На дождь, на черные зонты, на парочки под зонтами, и ком в горле грозился задушить его.
Вечером Том подошел к нему после душа и, отводя глаза, сказал, что им не нужно больше заниматься никакими такими вещами, если мама так хочет. Билл сказал «конечно» и исчез за дверью своей комнаты. Теперь больно было всегда.
* * *

2 года спустя.

Услышав шум, Билл выскальзывает из своей комнаты и перегибается через перила, чтобы посмотреть, что творится на первом этаже. Из комнаты напротив выходит Том и делает то же самое. Он такой сонный, что сначала даже не замечает Билла, его дрэды растрепаны, а пижамные штаны почти совсем сползли. Наконец, он видит брата, и они улыбаются друг другу.
Внизу мать бегает с вещами, сумками и какими-то пакетами, а отчим забирает их и относит в машину. Она растрепанна и выглядит уставшей. Том еще сильнее наклоняется и кричит:
- Мааам, что случилось?
Она поднимает голову и окидывает голые ноги Билла недовольным взглядом.
- Мы с отцом едем на выходные в Швейцарию, вам придется самим позаботиться о себе. Деньги на полке над телевизором, еды в холодильнике много. Ясно?
Близнецы кивают одновременно.
И делают вид, что не замечают, когда она называет отчима «отцом».
Она хмурится.
- И Билл…одень что-нибудь на себя.

Оставшись одни, братья завтракают, сидя на противоположных концах стола. Они запивают вчерашнюю пиццу Колой и чувствуют себя прекрасно.
Билл пьет через трубочку, и его подведенные глаза сияют.
- Сегодня концерт вечером, - говорит он.
- Я помню. Это точно будет круто, если не припрутся эти ублюдки из школы.
- Я надеюсь…
Билл смотрит в сторону, и взгляд натыкается на картину на стене, изображающую падение берлинской стены. Нет ничего вечного.

Перед выходом Том, как обычно, чинно целует его в щеку, и это максимум, что они позволяли себе прошлые два года.

Во время урока Том не может сосредоточиться, он сидит как на иголках, он ненавидит быть без Билла! За пять минут до конца учительница ставит ему тройку за нерешенный тест и Том несется по коридору к столовой.
Но опаздывает.
Билл лежит на полу, уткнувшись лицом в сложенные руки, а вокруг ржут три придурка из выпускного класса. А все остальные молчат. Том, не помня себя, хватает поднос с ближайшего стола и бьет по морде одного из ублюдков, но до того, как успевает завязаться большая драка, прибегает школьная охрана и растаскивает их по углам. Том рычит от злости. Он убьет этих сук, убьет! Он так им и кричит.
Их отправляют домой. Билл в порядке, кроме ссадины на щеке и красных глаз со слипшимися ресницами. Усадив его на кровать, Том аккуратно обрабатывает ранку спиртовым раствором. Даже такой, со щекой в крови и заплаканными глазами, Билл очень красив, и Том замирает, когда брат переводит на него взгляд темношоколадных глаз.
- Я так скучаю по тебе… - шепчет Билл.
За окном давно темно, концерт отложен, а телефон звонит в доме каждые пять минут. Они нравятся девочкам, и все это знают.
А они замерли на краю кровати, и оба думают о том, что родителей нет, что сегодня суббота, и что весь этот сумеречный, разрываемый звонками дом, пуст.
Том первый прерывает бездействие. Он подается вперед и целует Билла, опрокидывая его поперек кровати. Он всем своим весом вжимает брата в матрас, глотая его тихие стоны, собирая руками дрожь с его тела.
Как же они изменились за эти два года! Том словно исследует Билла заново, как в первый раз, заглядывает в его глаза, и видит там отражение своего отчаянного желания. Целует его губы и чувствует солоноватый привкус слез и тоски.
Билл, как будто вернувшийся откуда-то издалека, обнимает его, гладя по спине. А потом в нетерпении стягивает с Тома майку и расстегивает джинсы. Возбужденный Билл заставляет Тома сходить с ума, его растрепанные черные волосы, словно нимб вокруг нежного, совершенно не мальчишеского лица, и только глаза выдают то недетское, серьезное понимание от которого у Тома бегут мурашки. Он смотрит, как Билл с бешеной скоростью стягивает с себя одежду, как ложится поперек кровати, раздвигая свои невозможно длинные ноги. Том наклоняется, но Билл останавливает его, и он замирает. Он смотрит, как Билл улыбается ему своей ангельской улыбкой и начинает облизывать свои пальцы. Потом, все также внимательно смотря на Тома, он проводит ими по груди, животу и, наконец, погружает глубоко между ног. Том видит, как вздрагивают и еще больше раздвигаются ноги Билла, как два пальца то погружаются в его тело, то почти полностью выскальзывают наружу. Том не собирается больше ждать. Он начинает целовать шею брата, накрывает его руку своей и помогает с силой загонять пальцы. Билл громко стонет, откидываясь назад, и Том понимает, что никогда раньше этого не слышал, потому что они вели себя настолько тихо, насколько это вообще возможно, но все равно…
Том отводит руку Билла и ложится сверху, глубокими движениями языка наполняя его рот, чуть приподнимая его бедра и осторожно входя в желанное и желающее тело. И Билл вцепляется в край кровати, потому что от толчков Тома он с трудом удерживается на месте, ему так хорошо, как не было уже пару лет. Именно этого он всегда хотел – быть одним целым с братом, наплевав на все запреты, кричать от удовольствия, когда член Тома раз за разом входит в него так глубоко, что, кажется, еще немного и можно умереть от удовольствия.
Том целует влажные плечи брата и сжимает его член, проводя рукой вверх и вниз, и Билл громко взвыв, выгибается под ним, прикусив губу, увлекая Тома за собой.
Следующие несколько минут – самые блаженные. Никаких мыслей, никаких сожалений, только два тесно сплетенных тела и сбившиеся простыни на кровати.
А потом Том думает, что они давно взрослые, и что они могут просто уехать отсюда и стать теми, кому никто не посмеет ничего запрещать.

Найдено в инете...

Ты стояла и смотрела в окно... В голове ее пробегало бешеное количество мыслей. Ты не могла выбрать из них одну... НЕ могла найти выход, словно паутина накрыла ее разум... За окном был ураган... В этих местах он очень красив. заставляет почувствовать себя маленькой песчинкой в целом мире....Заставляет задуматься...
На каменный подоконник упала капля крови... Твои глаза... Из них всегда выходили не слезы, а боль... Боль... красная и густая... Это было еще одной особенностью...
Тебе оставалось жить до рассвета. но как понять, где он и когда будет...? Ураган закрывал все, словно небеса оплакивали твой приговор... Тебе было холодно... Ты накинула шаль... Тебе было пусто, но заполнить эту пустоту мог лишь тот, кто предал тебя... Странно... Ты не ждала от этой любви реальности.. Да и какая любовь может быть между ведьмой и священником... Но ты ждала... Ждала искренности в его словах... Ты скрывала... Но он увидел... Он увидел этот знак на твоей спине... Эту дьявольскую метку... Что могла сделать ты? Твоих чар и дара не хватило, чтобы затуманить разум ЕМУ... Да ты и не хотела... Не хотела обманывать, лгать... Когда он спросил, ты честно призналась... Теперь ты стоишь и ждешь. отсчитывая часы до смерти... Тебе кажется, что ты слышишь шаги... Может это иллюзия? Но нет. Шаги и впрямь раздаются за дверью...
Дверь открывается и на пороге стоит Он... Белая мантия, крест... Всем своим видом он пытается испугать тебя...но не может... Он слаб... Он слаб от своей любви... Он разочарован в вере... Той, которую исповедовал всю жизнь он разочаровался в ней за считанные часы... Ты не видишь его слез... Ты не знаешь, что всю ночь он провел на коленях, моля бога пощадить тебя... он отмаливал твои грехи... Но пришел рассвет и он должен... А ты видишь его душу... Видишь то, как он страдает... Это еще один твой дар...
Ты утираешь слезы, поправляешь черные, как воронье перо, волосы и завернувшись посильнее в шаль, ты идешь к двери...
Странно. но по дороге на эшафот нет ни одной мысли... Точнее ни одной праведной мысли... Ты идешь и думаешь о том как красиво упала капля на лист, как необычно это дерево... Как незабываем запах дождя... Ты бы растворилась в этой атмосфере, но чувствуешь аромат дыма и слышишь, как складывают балки и хворост для костра... Что ж... Зачем спорить? Ты не лгала, не предавала, не убивала... Да ты - ведьма...
Ты идешь и видишь толпу вокруг... Они злы... Они похожи на детей, их злоба не имеет границ. В тебя кидают камни, летят грязь и ветки... Но он загораживает тебя... он укрывает от ударов... Ты благодарна... "Если придется умереть, пусть это будет красиво"-так говорил твой отец, так теперь думаешь ты...
Ты встаешь на пьедестал костра... Тебя привязывают к столбу... Веревка больно впивается в руки, платье пачкается в смоле... Смола окутывает твое тело, когда-то белая шелковая кожа теперь вымазана в смоле... Волосы спутались и превратились в одно непонятное месиво... Толпа кричит и ликует... Что ж… хотя бы им будет весело... Ты взглянула на него... Он угрюмей тучи... Навес под которым происходит казнь едва выдерживает ливня... Зажигается факел и вот ты видишь как к твоим ногам приближаются языки пламени, словно поцелуи Люцифера, лаская твою кожу... Тебе больно... Тебе невероятно больно, но ты молчишь... Ты смотришь на него... Он выдерживает взгляд и уходит.. Неужели он все-таки сделал это? Ты не скрываешь криков боли... Пламя окутало твои ноги... Ты почти теряешь сознание... Но через закрытые глаза ты чувствуешь какое-то действие, ты слышишь крик толпы... Открыв глаза, ты видишь сквозь пелену боли как он, сбросив мантию, бежит к тебе! Его лицо исказило боль... Не физическая, а душевная... Он прыгает к тебе и теперь ты чувствуешь сквозь огонь его руки... Его тепло, он прижимает тебя, стоя в этом огне...
Вдруг навес прорывается и на вас падает ливень и вода... Но это не помогает. костер слишком сильно изранил твое тело... Ты теряешь сознание и последнее, что слетает с твоих губ это "Спасибо..." Глаза закрываются навсегда... Тьма окутывает тебя, но тебе уже не больно... Ты не чувствуешь ничего... И тебе хорошо...