Ксенофонт. Анабасис - СПб.: Азбука, 2019 - 320 с. (Азбука-классика. Non-Fiction) 4000 экз. (о)

Ксенофонт. Анабасис. Греческая история - М.: АСТ; Ладомир, 2003 - 641 с. (Классическая мысль) 5100 экз.

Ксенофонт. Анабасис. Греческая история - М.: АСТ; Астрель, 2011 - 639 с. (Историческая библиотека) 3000 экз.

Историки Греции. Геродот. Фукидид. Ксенофонт. Перевод с древнегреческого — М.: Художественная литература, 1976 — 430 с. (Библиотека античной литературы) 50000 экз. (со)

Ксенофонт. Киропедия – М.: Наука, 1976 – 334 с., портр., илл. [Литературные памятники-Б.ф.] 50000 экз. – №210

Ксенофонт. Анабасис - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1951 - 299 с., илл. [Литературные памятники-Б.ф.] 5000 экз. – №16

Историки античности. В двух томах. Том первый. Древняя Греция - М.: Правда, 1989 - 622 с., илл. 400000 экз.

Счастье доставляет тем больше радости, чем больше потрудишься, прежде чем достигнешь его. Ведь труд — приправа к счастью. (Ксенофонт)

http://aforism.livejournal.com/13951465.html

Новиков Л.Б., г. Апатиты, 2013 г.

Заботясь о благополучии души человека, Сократ любил говорить [269]: "... я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и сильнее не о телах ваших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше, говоря вам: не от денег рождается доблесть, а от доблести бывают у людей и деньги и все прочие блага, как в частной жизни, так и в общественной". Вместе с тем, как говорится в платоновском диалоге "Евтидем" [265], Сократа не оставляло убеждение, что большинство людей ничего не стоит, а серьезных людей, во всех отношениях стоящих, очень мало, потому стремление к наживе и накопительству пережило все времена и заняло главенствующее положение в обществе.
Не менее интересны мысли Сократа о Боге. Философ говаривал [261], "Что Он есть, я не знаю; [но] я знаю, чем Он не является". Это высказывание были явно рискованным, поскольку согласовывалось с утверждением софиста Протагора, говорившего [265], "О богах я не могу утверждать ни что они существуют, ни что их нет", обвиненного за такие слова в вольнодумстве и безбожии еще в 411 г. [162], отчего вынужденного бежать в Сицилию; по дороге он попал в бурю и погиб [265]. В политеистической Греции люди, в общей своей массе, не отличали термин "Бог" (обычно приписываемый Зевсу) от понятия "боги" (под которыми они понимали Олимпийских богов), и, не подтверждая существование Бога, Сократ явно навлекал на себя недовольство граждан и всей правящей верхушки (административной и религиозной).
Материю Сократ определял [261] как субстанцию, возникающую и уничтожающуюся; идеи - как неразложимую субстанцию, мысли Бога. В результате, по Сократу, все вещи в мире имели три принципа: Бога, идею и материю (т.е. он пошёл дальше своего наставника Архелая, учившего его в детстве двум принципам).
Для нас важно отметить, на что обратил внимание еще ранний Платон в "Апологии Сократа" [269], что учитель часто пользовался понятием "Бог", подразумевая под этим некое божество, близкое к монотеистическому. Такое понимание Бога как первичного творца всей Вселенной в политеистичной Греции, воспитанной на "Теогонии" Гесиода, было свойственно только посвященным в эзотерические тайны, подобно Пифагору и зрелому Платону, узнавшему учение пифагорейцев и получившему посвящение в Египте после казни Сократа. Причём посвященные свои тайные знания скрывали от всех, а Сократ о Боге говорил свободно и при людно. Известно [261], что он отказался от посвящения в Элевсинские мистерии (самые оккультные в Древней Греции) только потому, чтобы клятва о неразглашении сокровенных тайн не связала ему рот. Всё поведение Сократа свидетельствовало о том, что он не получал посвящения и не давал клятвы, хранить тайну под угрозой смерти в случае её разглашения. Но эту тайно Сократ знал - откуда, или от кого? - остается загадкой.
Другой интересный момент отметил Платон в поведении Сократа [269]: тот никогда не клялся именем Всевышнего Бога (Демиурга), а предпочитал говорить: "Клянусь собакой", или использовал имена богов меньшего порядка, таких, как, например, Зевс или Гера (жена Зевса), а от своих собеседников просил отвечать на его вопросы "ради Зевса". Когда Сократа называли мудрым, он отвечал, что "на самом деле... мудрым... оказывается [только] Бог, и этим изречением он желал сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит". Мнение Сократа о мудрости Платон сформулировал в диалоге "Евтидем" [265]: "... мудрость во всём несёт людям счастье, ибо мудрость ни в чём не ошибается, но необходимо заставляет правильно действовать и преуспевать". Человек же склонен ошибаться и потому истинной мудростью не обладает и уж тем более божественной.
Сократовское отношение к Всевышнему свойственно было людям, придерживавшихся запрета произносить имя Бога "всуе". Этот принцип был распространен у евреев с древнейших времен (применялось понятие "непроизносимое Имя Бога"), зафиксирован в Каббале [1, 135] и позднее поддержан христианами.
Простые люди думали, что богов можно обмануть, что "боги одно знают, другого не знают; Сократ [же] был убеждён, что боги всё знают, - как слова и дела, так и тайные помыслы, что они везде присутствуют и дают указания людям обо всех делах человеческих" [278].
Вместе с тем, Сократ отличал богов от полубогов и героев Троянской войны называл полубогами, говоря о них [269]: "...все те полубоги, которые пали под Троей". В древние времена полубогами называлась раса людей, предшествовавшая человеку современного типа, или люди, приравненные к "земным богам" (например, гении, которые считались носителями божественного дара, но Олимпийских богов греки всегда относили к истинным богам) [1]. Из слов Сократа можно допустить, что человек современного типа не признавался им в качестве участника Троянской войны. В этой связи важно напомнить свидетельство Геродота (485-425 гг. до н.э.), описавшего могилу Ореста - сына одного из героев Троянской войны, захороненного в гробу, длиной в 7 локтей (около 3-х метров) [204] (кн.1:67); когда спартанцы увидели такой большой гроб, сильно удивились, потому что уже сами забыли, что когда-то существовали высокие люди. Кости гиганта Ореста спартанцы перевезли в Спарту, и, возможно, Сократ знал об этом событии, как и вся Греция.
Следует отметить, на что обратил внимание ещё Ксенофонт [278], что Сократ рассматривал греческие мифы, в отличие от нас, как исторические. Нас же заставляют их воспринимать в виде красивой сказки, а, если что-то удалось всё-таки доказать из мифологии, то сов-ременные историки датируют те далёкие события не позднее 3-х тыс. годом до н.э., и их не смущает, что о Троянской войне нет никаких упоминаний в хеттских анналах. Такое расхождение возможно только в том случае, если признать, что хетты жили в исторический период, а герои Троянской войны - в доисторический, т.е. в эпоху атлантов, которых древние греки называли полубогами. Геродот пытался анализировать Троянскую войну [204], но его хронике и его свидетельствам современные учёные не верят (древний фантазёр и не более). "Илиада" Гомера - красивая героическая сказка, в которой есть какая-то правда, но больше вымысла. Так мы оторвали себя от древнего духовного наследства, построив новую надстройку без прочного фундамента знаний прежних цивилизаций, и этим гордимся, забывая о том, что подобное явление характерно только для "выскочек". У человечества было много подобных выскочек - одни ушли в забытьё, а другие приобрели нарицательное значение.
Доисторический период на Балканском полуострове характеризовался влиянием минойской культуры, в которой полубоги (титаны-атланты) находились в дружественных отношениях с богами, и такого ярко выраженного преклонения перед всесилием богов, какое наблюдалось в историческое время, там никогда не было [26] и не подтверждалось греческими мифами [152]. Боги и титаны могли спорить друг с другом, титаны могли выбирать себе покровителей, а те, в свою очередь, вступали с их женами в брачные отношения и защищали своих любимцев от различных невзгод и неприятностей. В этом заключалось главное отличие доисторического периода от исторического в развитии человечества, и Сократ об этом правиле знал, как и многие древнегреческие историки, о чём почему-то забыли современные учёные. Не пользуясь этим главным правилом, многие в нашем мире склонны всю историю человечества отождествлять с эпохой развития человека современного типа, что, с позиции эзотерической философии, считается ошибкой. Древние этого правила никогда не нарушали, потому титанов - друзей богов - называли полубогами. У человека современного типа такого панибратства с богами никогда не было - не дано было, а Гомер даже героев (Ахилла, Аякса, Одиссея и других) называл "богоравными" [26]. Потому любой миф или сказание, в котором говорится о дружбе бога(ов) с человеком, следует относить к эпохе титанов, которую современные историки отрицают, чем вносят путаницу в толкование древних сказаний и в интерпретацию исторических фактов. Из этого вытекает одно очень печальное следствие: если археологи находят артефакт, относящийся к доисторическому периоду, они должны его скрывать от нас, в противном случае им не удастся всё "подогнать" под дарвинизм. Ни Пифагор, ни Платон, ни Сократ, ни Геродот, ни Плутарх и никто из древних историков и философов не связывал происхождение человека с обезьянами, хотя об их существовании они знали.
Известен факт, о котором умалчивают историки [152]: в 475 г. до н.э. афинский полководец Кимон захватил остров Скирос и нашёл там останки легендарного афинского царя Тесея, жившего во времена Геракла и критского царя Миноса. Останки Тесея перевезли в Афины и поместили в специально построенный храм для героя. Если Орест, потомок героя Троянской войны, имел рост около 3-х метров, то Тесей, живший ещё во времена "Семи против Фив" [152], т.е. задолго до Троянского конфликта, должен был иметь рост никак не меньше, а,возможно, больший, чем рост Ореста, поскольку вся эта эпоха относилась к послепотопным временам (после Девкалионова потопа), отмеченных периодом деградации атлантов [1]. Несомненно, что Сократ знал обо всех этих событиях и, если он называл тех людей полубогами, значит, так оно и было - это были атланты. Тесей воевал с амазонками, которые вторглись в Афины, и с большим трудом победил их. Следовательно, амазонки тоже относились к доисторическому периоду - к эпохе атлантов, - и бесполезно искать их в истории человека современного типа. Подражатели амазонкам могли, конечно, существовать и в историческое время, но они уже не были истинными амазонками - современниками атлантов. Гесиод в поэме "Теогония" эпоху полубогов описал следующими словами [26]: после потопа "... великий Зевс создал на кормящей всех земле четвёртый век и новый род людской, более благородный, более справедливый, равный богам, род полубогов-героев. И они все погибли в злых войнах и ужасных кровопролитных битвах. Одни погибли у семивратных Фив, в стране Кадма, сражаясь за наследие Эдипа. Другие пали под Троей, куда явились они за прекраснокудрой Еленой, переплыв на кораблях широкое море". Именно Тесей приютил у себя фиванского царя Эдипа, напал на Фивы и заключил в темницу регента Креонта (по другой версии, убил его) [152]. Более того, жена Миноса, Пасифая, была сестрой колхидского царя Ээта. Известно [278], что участником Троянской войны был Паламед, которого считали мудрым за то, что он изобрёл маяк, меры длины и веса, буквы, игру в кости и в шашки. Историки ведут начало минойской культуры с 3-го тыс. до н.э., а Колхиды - всего лишь с VIII в. до н.э. [26-27], в то время как по Гесиоду, и Минос, и Тесей, и Геракл, и, следовательно, амазонки, Кадм, Эдип, Пасифая, Ээт и Паламед относились к поколению полубогов-титанов. Так, используя известное эзотерическое правило, можно определить, когда существовал тот или иной народ или царство, изучая одновременно современные и древние источники, сохранившие связь с наследием прошлых цивилизаций. По свидетельству Геродота [204], подтвержденному Е.П. Блаватской [68], египетские жрецы определяли существования Геракла более 17 тыс лет до н.э., а не 1,5 тыс. лет до н.э., как считают современные учёные [219]. Миф о Минотавре, которого победил Тесей, относят к категории поздних греческих мифов [26]. Следовательно, сама критская культура развилась ещё раньше (ещё до 17 тыс. лет до н.э.). Из этого вытекает очень важный вывод: всё, что касается истории человека современного типа в нашей исторической науке, можно принимать на веру, а всё, что в ней написано о прежних цивилизациях, то следует воспринимать как условную информацию и ни к одной дате нельзя подходить всерьез. Обмануть доверившегося является большим грехов в духовной йоге [30,199]. Современные учёные могут не соглашаться с древними и критиковать их, к примеру, за наивность, но замалчивать их показания они не имеют права, поскольку всякое умолчание информации есть проявление скрытого желания обмануть.
Мнение Сократа о Боге, богах и полубогах не прошло для Платон бесследно и было существенно расширено им в более поздние годы его жизни, в диалоге "Тимей" [224], став уже чисто платоновским учением. В "Апологии Сократа" красной нитью через всё сочинение выделено утверждение того, что Сократ почитал не только Бога и богов, но и героев и гениев (т.е. полубогов) и считал их законы выше земных и уж тем более выше мнения судей, призванных его судить [269]. Много позднее мнение Сократа о законах Аристотель сформулировал в виде правила, по которому для добродетельного человека неписанные (божьи) законы являются всегда морально чище и значимее писанных (земных) законов, поскольку те вечны, а земные - краткосрочны (сегодня одни, завтра другие, которые могут быть диаметрально противоположны прежним) [264]. В этом, надо сказать, заключён вечный конфликт человечества, вечная борьба добра со злом, провоцируемая тогда, когда законы добродетели не получают своего главенствующего положения в действующих законах повседневной жизни (у природы человек берет всё бесплатно, а в отношениях друг с другом требует плату, да еще с процентами и не в 0,1-0,2%, а на все 10-30%, а то и все 100-300% от исходной стоимости затраченного труда; в этом преуспели, в первую очередь, перекупщики и торговцы, ростовщики и банкиры - основной источник зла и человеческого цинизма во все времен, поскольку никто из них ничего не производит, но все они очень любят деньги, а там, где правят деньги, там хозяйничает зло). Сократ за обучение молодежи основам философии и своего метода познания человека (майевтики) денег не брал и к концу жизни остался бедным. В мире денег бедность всегда презиралась. Сократ же считал [278], что тот, "кто берет деньги от первого встречного, тот делает его своим господином и впадает в рабство, которое не менее унизительно, чем всякое другое". В споре с софистом Антифонтом, который пытался корить Сократа за нищенскую форму существования, он отвечал (1:6) [278]: "Похоже, Антифонт, что ты видишь счастье в роскошной, дорогостоящей жизни; а по моему мнению, не иметь никаких потребностей есть свойство божества, а иметь потребности минимальные - это быть очень близким к божеству; но божество совершенно, а быть очень близким к божеству - это быть очень близким к совершенству" (тому же учит и бхакти-йога).
Другую форму рабства Сократ видел в невежестве. Он полагал [212], что тот, кто понимает, в чём состоит справедливость и благо, никогда не станет вести себя дурно. Рабство он понимал не только как физически бесправное положение человека, но и как состояние души [278]. Раб, по мнению Сократа, тот, "кто не знает прекрасного, доброго, справедливого", и тот, кто идёт на поводу своих чувств и страстей: "невоздержанный находится в самом скверном рабстве". Свобода [212] - это не постоянный отдых и бездействие, но разумная и созидательная деятельность. Именно деятельность служит воспитанию людей, делает их более знающими и опытными. Сократ говорил об относительности всех благ, утверждая таким образом верховную ценность человеческой жизни, подчеркивая [278], что "всячески, изо всех сил надо стремиться к тому, чтобы ... не быть рабами" (денег, невежества, чувств и пристрастий). "Кто не знает своих слабостей, не знает себя... знание себя даёт людям очень много благ, а заблуждение относительно себя - очень много несчастий. Кто знает себя, тот знает, что для него полезно, и ясно понимает, что он может и чего он не может. Занимаясь тем, что знает, он удовлетворяет свои нужды и живет счастливо, а не берясь за то, чего не знает, не делает ошибок и избегает несчастий... Кто знает, что делает, тот, благодаря успеху в делах, достигает славы и почёта; люди подобные ему охотно имеют с ним дело, а неудачники желают, чтоб он помогал им советом, защищал их, возлагают на него свои надежды на счастье и за всё это ценят его выше всех. Напротив, кто не знает, что делает, не умеет выбрать себе занятия, терпит неудачу во всем, за что ни возьмётся, и не только за самое предприятие подвергается штрафу и личному наказанию, но также получает дурную репутацию за это, попадает в смешное положение и живёт в презрении и бесчестии. [Так же] и государства, которые, не зная своих сил, начинают войну с сильными противниками или подвергаются разрушению, или попадают в рабство после прежней свободы". В этом, по Сократу, заключалась суть надписи на стене Дельфийского храма "Познай самого себя".
Еще за 400 лет до Иисуса Христа Сократ, вопреки мнению большинства своих современников, считавших месть традиционной этической нормой, предпочитал не отвечать злом на зло, полагая, что "воздавать злом за зло, как это утверждает большинство, будет несправедливо" [271]. Его убеждение подкреплялось мыслями, что "... делать людям зло или поступать несправедливо – разницы нет никакой" и "нельзя... отвечать несправедливостью на несправедливость", поскольку "ни в коем случае нельзя поступать несправедливо... Стало быть, не надо ни отвечать на несправедливость несправедливостью, ни делать кому бы то ни было зла, даже если бы пришлось и пострадать от кого-нибудь". Про себя Сократ сказал, что " я с давних пор и по сей час держусь такого мнения". При этом он ясно сознавал, что такое отношение к злу, мести и справедливости противоречит общепринятым нормам и свойственно немногим. "А когда одни думают так, а другие иначе, тогда уже не бывает общего мнения, и непременно каждый презирает другого за его образ мыслей".
Высказывание Сократа относительно неумножения зла следует знать: на него обратил внимание лишь Платон, а Ксенофонт не придал ему особого значения. Поскольку Платон написал о нём ещё до своего посвящения, то можно верить, что первично оно принадлежало Сократу. Похоже, что учение о непротиводействии злу злом могло культивироваться столетиями в определенных монашеских общинах, имело древние корни и могла быть заимствовано Сократом, а затем и Иисусом, из одного и того же источника. Относительно самого источника можно только догадываться; ни одна из предложенных разными авторами версий пока ещё не подкреплена достоверными фактами. Потому, не ссылаясь на конкретного автора, можно лишь кратко подметить, что происхождение этого учения многие ведут из Индии, поскольку ни одному средиземноморскому народу оно не было свойственно. В древние же времена, на что обратил внимание еще Ксенофонт [278], любили связывать появление у человека необычных познаний с его отшельничеством в "пустыне", и вера в это шла, например, в Греции ещё от мифа о Геракле, который в переходном возрасте, между детством и юностью, ушёл в пустынное место и сел в раздумье, по какому пути ему пойти - по пути добродетели или порока - и выбрал тот, на который указала ему Гера, став героем [137]. По христианской мифологии [1,21,207], Иисус провел в "пустыни" 7 лет. Всякий здравомыслящий человек понимает, что прожить в одиночку в пустыне длительное время было невозможно. Обитаемыми местами там были оазисы, которые заселяли либо люди, либо дикие животные, а в животном мире всё было так уравновешено, что любой появившийся чужак подлежал немедленному уничтожению хищниками или мелкой тварью (змеями или ядовитыми пауками), а ядовитые растения и инфекции добавляли опасность пребывания во враждебной среде; останки подъедались птицами. Потому в христианскую мифологию вошла особая форма жертвоприношения, получившая название "козёл отпущения", на которого "навешивали" все смертные и не смертные грехи и отпускали в пустыню, зная, что жертва будет принята. Заселенные людьми оазисы были известны, и одинокий путник, знающий дорогу, до них мог дойти, а через некоторое время вернуться. Сократ начал философствовать поздно: по свидетельствам Платона и Ксенофонта - примерно с 60 лет. Его более ранняя жизнь изучена плохо. Важным является то, что учение Сократа ни в чём не противоречило с эзотерической философией. Следовательно, у него была возможность изучить её в доступном для него объёме. Остаётся лишь неясным источник этих знаний.
Отвергая ряд других норм, которыми руководствовались греки, - например, стремлением к богатству и славе, - Сократ казался многим чудаком [212]. Вместо того чтобы стараться выглядеть как подобает мудрецу, нередко в разговоре он притворялся несведущим и своими простыми, "наивными" вопросами постепенно приводил собеседника к пониманию истины, а часто и к пониманию собственной неправоты и неведения, наживая себе врагов среди невежественных и чрезмерно самонадеянных людей (ярким примером тому служит довольно остроумный платоновский диалог "Евтифрон" [265]). В результате, те с многозначительной опаской повсюду распространяли слух о том, что "существует некий Сократ, ... который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду", а слушающие их делали вывод, "что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не признает" [269]. К формированию мнения против Сократа присоединились и некоторые комедиографы, типа Аристофана и Евполида, высмеивавшие взгляды философа в своих комедиях. В "Облаках" [26] Аристофан представил Сократа аморальным философом, способным научить молодежь только лживости и неуважению старших.
Под конец своей жизни, к 70-ти годам, Сократ приобрел врагов как среди начальников, правивших в Афинах после Пелопоннесской войны, так и среди обычных граждан [169]. На него подали обвинение в суд. В суде он не защищался, а скорее изложил свое учение. Окажись он покладистым и готовым к примирению, Сократ получил бы наказание в виде какого-нибудь штрафа. Но он не захотел отказаться от своих убеждений.
Сократ обвинили в безбожии и в совращении молодежи [27]. По свидетельству Ксенофонта [278], "В обвинительном акте против него было сказано приблизительно так: Сократ виновен в том, что не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь". Слово "приблизительно" Ксенофонт употребил потому, что самого обвинительного акта он не видел, но учёные считают, что им верно было передано содержание обвинения.
Главным развращающим элементом, который Сократ насаждал в умы молодежи, как он сам отметил в своей оправдательной речи на суде [269], явилось использование молодыми его метода испытывать людей на их знание и таким образом, принуждать их к признанию того, что они ничего не знают. От этого те, кого они испытывали, сердились не на самих себя, а на Сократа и говорили, что он негоднейший человек, развращающий молодёжь.
Изумительный, на мой взгляд, пример сократовской майевтики привел Ксенофонт [278]: "Алкивиад, когда ему не было ещё двадцати лет, вёл такую беседу о законах с опекуном своим Периклом, стоявшим тогда во главе государства.
Скажи мне, Перикл, начал Алкивиад, мог ли бы ты объяснить мне, что такое закон?
Конечно, отвечал Перикл.
Так объясни мне, ради богов, сказал Алкивиад, когда я слышу похвалы некоторым за их уважение к закону, я думаю, что такую похвалу едва ли имеет право получить тот, кто не знает, что такое закон.
... отвечал Перикл:... закон - это всё то, что народ в собрании примет и напишет с указанием, что следует делать и чего не следует.
Какою же мыслью народ при этом руководится, - хорошее следует делать или дурное?
Хорошее,... мой мальчик, отвечал Перикл, конечно, не дурное.
А если не народ, но, как бывает в олигархиях, немногие соберутся и напишут, что следует делать, - это что?
Всё, отвечал Перикл, что напишет властвующий в государстве класс, обсудив, что следует делать, называется законом.
Так, если и тиранн, властвующий в государстве, напишет гражданам, что следует делать, и это закон?
Да, отвечал Перикл, всё, что пишет тиранн, пока власть в его руках, и это называется законом.
А насилие и беззаконие, спросил Алкивиад, что такое, Перикл? Не то ли, когда сильный заставляет слабого не убеждением, а силой делать, что ему вздумается?
Мне кажется, да, сказал Перикл.
Значит, и всё, что тиранн пишет, не убеждением, а силой заставляя граждан делать, есть беззаконие?
Мне кажется, да, отвечал Перикл: я беру назад свои слова, что всё, что пишет тиранн, не убедивши граждан, есть закон.
А всё то, что пишет меньшинство, не убедивши большинство, но пользуясь своей властью, должны ли мы это называть насилием или не должны?
Мне кажется, отвечал Перикл, всё, что кто-нибудь заставляет кого-нибудь делать, не убедивши, - всё равно, пишет он это или нет, - будет, скорее, насилием, чем законом.
Значит, и то, что пишет весь народ, пользуясь своей властью над людьми состоятельными, а не убедивши их, будет, скорее, насилие, чем закон?
Да, Алкивиад, отвечал Перикл, и мы в твои годы мастера были на такие штуки...".
В приведенном выше отрывке слово "тиранн" написано так, как его писали сами греки (с двумя "нн"), а главная мысль заключается в том, что всякий закон (социальный, природный, химический, физический и т.д.) есть насилие. Забегая далеко вперед, сошлюсь на слова Л.Н. Толстого, считавшего, что истинная свобода заключается в добровольном подчинении законам того общества, в котором ты живёшь (не нравится - уходи и ищи себе общество с законами, которые тебе подойдут, тогда ты будешь истинно свободным, поскольку имеешь свободу выбора). У малоимущего человека нет средств на передвижение и уж тем более на приобретение жилья на новом месте, потому бедные люди во все времена были самыми несвободными. Чтобы сохранить свободу и независимость, будучи нищим, все духовные учения проповедуют разумный аскетизм, независимость от семьи, бездетность и отказ от половой жизни, обеспечивающий два предыдущих правила. В противном случае, псевдосвободу можно приобрести при помощи денег, оставаясь при этом рабом денег и тех условий, которые способствуют их добыванию. Поскольку Сократ имел семью с тремя детьми, он не был истинно свободным - над ним довлели честь семьи и будущее детей [271,277-278]. Вечный конфликт идеального с реальным Сократ решил в пользу реального, потеряв при этом часть своей свободы, но обеспечив продолжение своего рода. Целибат же, как противоестественное явление, грозит вымиранием рода, потому что в этом мире нарушение любого закона подлежит наказанию - таков Закон кармы для всей Вселенной, - но каждый вправе выбрать свой путь развития и свою долю наказаний - такова эзотерическая истина.
Согласно Платону ("Гиппий меньший" [265]), афиняне нередко называли Сократа невеждой за то, что он позволял себе не только спорить и не соглашаться с мудрейшими и наиболее почитаемыми из софистов, но брал на себя даже смелость противоречить афинским законам, по которым строже наказывались те, кто умышленно совершал какое-либо противоправные действия, по отношению к тем, кто совершил свой проступок по незнанию. Сократ же считал, что "те, кто вредят людям, чинят несправедливость, лгут, обманывают и совершают проступки по своей воле, а не без умысла, - люди более достойные, чем те, кто всё это совершает невольно", поскольку сознательно идущие на преступление знают закон и по желанию могут его соблюдать, а те, кто неосознанно нарушает законы, не знает их вообще и могут нарушать их постоянно. Такого же мнения о Сократе придерживался и Ксенофонт [278]. В целом, как свидетельствуют Платон и Ксенофонт, Сократ считал, что один и тот же человек в одних случаях может быть правдив, а в других лжив и чем грамотней человек, тем ложь его будет искусней. Такое утверждение Сократа было направлено, прежде всего, против софистов и многими не было понято. Как говорится в комментариях к "Гиппию меньшему" [265], даже Аристотель считал рассуждение о том, что один и тот же человек может быть лжив и правдив, "вводит в заблуждение". В "Гиппии меньшем" нет окончательного ответа на поднятую проблему и сам Сократ заключил: "...я блуждаю в этом вопросе вокруг да около и никогда не имею одинакового мнения на этот счёт", поскольку для каждого случая свойственны свои последствия: ложь может иметь смысл тогда, когда она объективно обоснована, в противном случае она может превратиться во вредную болтовню или в умышленное преступление с трагическими последствиями. Помочь разобраться в этом вопросе Сократ призывал мудрецов. Каково же было молодежи, особенно той её части, которая имела высокое мнение о себе и при этом не умела и не хотела никого слушать? - Ей действительно могло показаться, что умышленное преступление не так дурно, как непредумышленное, без учёта того, что молодежи вообще свойственно незнание всех законов.
О другом, более приземленном случае, рассказал Ксенофонт [278]: Критий, будучи ещё молодым, влюбился в Евфидема и стал соблазнять его к любовным наслаждениям. "Сократ старался отвратить его от этой страсти... Но, так как Критий не внимал [его] увещаниям и не отставал от своей страсти, то, говорят, Сократ, в присутствии многих лиц, в том числе и Евфидема, сказал, что у Крития, как ему кажется, есть свинская наклонность: ему хочется тереться об Евфидема, как поросята трутся о камни. С этого-то времени и стал ненавидеть Сократа Критий".
Критий был сторонником олигархии и врагом демократии [278]. Он был богат и знатен, потому в 411 г. стал членом олигархической коллегии Четырехсот. В 407 г. был изгнан из Афин, а в 404 г. вернулся и стал главою коллегии Тридцати. Воспользовавшись своим высоким положением он издал закон, запрещавший Сократу вести беседы с молодыми людьми, не достигшими тридцатилетнего возраста.
По словам Ксенофонта [278], Сократ старался воздерживаться от лишних любовных утех и совершенно не переносил никаких заигрываний парней друг с другом. На другом примере Ксенофонт заметил, как грубо он отозвался о юноше, поцеловавшем другого парня: "Услышав однажды, что Критобул... поцеловал Алкивиадова сына, красавца, он спросил Ксенофонта в присутствии Критобула:
Скажи мне, Ксенофонт, не правда ли, ты считал Критобула, скорее скромным, чем наглым, скорее, осторожным, чем безрассудным и рискующим?
Конечно, ответил Ксенофонт.
Так считай его теперь в высшей степени отчаянным и необузданным... Разве ты не знаешь, что этот зверь, которого называют молодым красавцем, тем страшнее тарантулов, что тарантулы прикосновением впускают что-то, а красавец даже без прикосновения, если только на него смотришь, совсем издалека впускает что-то такое, что сводит человека с ума?".
Сократ уже почти 2,5 тыс. лет назад подметил, что у гомосексуалистов имеется особый взгляд, и склонного к этому пороку можно отличить по глазам (они женские, привлекающие). Мужеложство в Греции не считалось большим пороком, оно имело древние корни. Это же подметил и Сократ [278], указав, что "многие вследствие красоты развращаются людьми, которые сходят с ума от страсти к красивым мальчикам". В Египте мужеложство оценивалось как тяжкий грех [151]; Моисей за это преступление карал евреев смертью [125]. Полное неприятие Сократом гомосексуальных отношений было нетипичным для греков, и даже Ксенофонт [278] подметил ему это, указав, однако, что Сократ, "несомненно, был так хорошо вооружён против таких увлечений, что ему легче было держаться в отдалении от самых цветущих красавцев, чем другим от самых отцветших уродов", вероятно, намекая этими словами на его сварливую жену. В другом месте [278] Ксенофонт обратил внимание, что "Сократ часто говорил, что он в кого-нибудь влюблён; но всем было ясно, что его влекло к тем, кого природа одарила не телом красивым, а высокими духовными качествами". Сократ умел ценить природную красоту и любил красивых людей, включая юношей, что отмечал неоднократно Платон [265], но эта была именно любовь красоты без плотского вожделения, что у Платона, в отличии от Ксенофонта, не получило чёткого подтверждения. Потому, возможно, сократические сочинения Ксенофонта некоторые сочли подделкой. В комментариях к сочинениям Ксенофонта [278] обращается внимание на то, что греки часто пользовались слово "красавец" не в буквальном смысле, а в значении вежливого эпитета, вроде нашего "дорогой", "милейший", и употребляли это слово в прямом значении лишь тогда, когда человек действительно был красив. Важно знать, что в Древнем мире люди, искренне заботившиеся о чистоте своей души, не могли позволить себе ничего противоестественного, что могло бы послужить главным тормозом для их духовного развития. Сократ первым заложил в Греции основы этики и отступать от них не собирался даже перед казнью. Вот почему Ксенофонту можно верить. "Нет религии выше истины" - главный девиз всех посвященных и всех тех, кто заботится о чистоте своей души [1]. Гомосексуализм древние относили к проявлению похоти, которая для них являлась пороком, обеспечивающим зависимость души от плотских наслаждений, потому в решении вопроса о достоверности слов Ксенофонта приходится руководствоваться уже конкретными правилами и нормами, в противном случае, Сократа следует рас-сматривать как лжеца, учившего одному, а делавшего другое. По свидетельству Ксенофонта [278], Сократ любил миф о воспитании Геракла, сочиненный учёным софистом и философом Продиком (род. в 470 г. до н.э.), который упрекал мужеложство за то, что в нём извращалась сущность самой природы: "Порочность, ... Любую страсть ты возбуждаешь насильственно, раньше появления потребности в ней, придумывая для этого всякие средства и употребляя мужчин как женщин; так ты воспитываешь своих друзей: ночью их бесчестишь, а днём в самые лучшие для работы часы укладываешь их спать. Хотя ты и бессмертна, но из сомна богов ты выброшена, а у людей, у хороших, ты презренна". Сократ учил [278]: "Кто не задаётся высокими целями, а гонится всеми способами только за наслаждениями, чем может тот отличаться от безрассудных скотов? Нет, только воздержанные могут задаваться высокими целями и, разделяя в теории и на практике предметы по родам, хорошим отдавать предпочтение, а дурных избегать. При таком методе... люди становятся высоконравственными, очень счастливыми и весьма способными к диалектике" (т.е. к "искусству разбирать").
Безбожие Сократа, по греческим меркам, было сложным и довольно многогранным. С одной стороны, как отметил ещё Ксенофонт [278], Сократ почитал всех богов, а его "безбожие", предъявленное в обвинении, заключалось в прислушивании к своему даймонию, в то время как греки привыкли верить в полную зависимость всех явлений природы и всей человеческой жизни от воли олимпийских богов. "По всему городу ходили слухи о рассказах Сократа, что божественный голос даёт ему указания: это-то", - как показалось Ксенофонту, - "послужило главным основанием для обвинения его в том, что он вводит новые божества". Греки считали [26], что хотя боги и управляют действиями и судьбами людей, но они не создают и не меняют человеческую природу. По мнению Ксенофонта [278], даймоний Сократа послужил предлогом для привлечения его к суду, однако этим он ничем не отличался от других, признающих искусство прорицания и верящих в интуицию.
Потому "безбожие" Сократа следует рассматривать ещё и с другой стороны - оно несло в себе некую угрозу, поскольку он соглашался с мнением осужденного ранее софиста Протагора (см. выше) и распространял среди молодёжи взгляды Анаксагора Милетского (около 500-428 гг. до н.э.), осужденного афинянами и изгнанного из Афин за безбожие ещё задолго до суда над Сократом [269]. Последний вариант "безбожия" мог не нравиться жречеству и всем религиозным наставникам Греции. Но демократия в Афинах была довольно чудная! - Если сочинения беглого Протагора были уничтожены, то книги изгнанного Анаксагора с его взглядами продолжали свободно продаваться в Афинах по цене, не дороже 1 драхмы (что советскими деньгами соответствовало не более 36 копеек), и их мог купить каждый.
По мнению Е.П. Блаватской [138], Сократ был учеником и последователем Анаксагора, которого она ценила за то, что он был ученым астраномом и одним из первых, кто открыто объяснял основы мироздания, которые Пифагор преподавал уже тайно - движение планет, затмения Солнца и Луны и т.д. Он учил теории хаоса по принципу, что "из ничего ничто не получается", говорил об атомах, как о сущности и субстанции, лежащей в основе всех тел, "той же природы, что и тела из них образованные". Эти атомы, как учил Анаксагор, были первоначально приведены в движение нусом (Вселенским Разумом, махатом индусов), который являл собой нематериальную вечную духовную сущность; благодаря этой комбинации и был образован мир, причем грубые материальные тела погружались вниз, а эфирные атомы (или огненный эфир) поднимались и распространялись в высших небесных областях. Опережая современную науку более чем на 2000 лет, он учил, что звезды состоят из той же материи, что и наша Земля, что Солнце - пылающая масса, а Луна - темное необитаемое тело, получающее свой свет от Солнца. Он уверял, что реальное существование вещей, воспринимаемых нашими чувствами, не может быть наглядно доказано.
По мнению Платона ("Федон") [277], философия Анаксагора оказала сильное влияние на Сократа, которому понравилась идея того, что "всему в мире сообщает порядок и всему служит причиной Ум". Эта причина пришлась Сократу по душе, поскольку с её помощью он мог уже объяснить многие явления, до этого ему непонятные. "С величайшим рвением принялся [он] за книги Анаксагора, чтобы поскорее их прочесть и поскорее узнать, что же всего лучше и что хуже". Но чем больше Сократ изучал философию Анаксагора, тем больше огорчался, увидев, что "Ум у него остаётся без всякого применения и что порядок вещей вообще не возводится ни к каким причинам, но приписывается - совершенно нелепо - воздуху, эфиру, воде и многому иному... Нет, называть подобные вещи причинами - полная бессмыслица", - решил Сократ. Много позднее, сидя уже в тюрьме и ожидая казни, он очередной раз опроверг Анаксагора: ум повелевал ему бежать из тюрьмы, а душа говорила, что он должен сидеть и понести наказание, которое ему назначили. И Сократ подчинился душе, вопреки доводам разума, окончательно опровергнув философию Анаксагора в том, что "Ум всему голова": "...утверждать, будто... я повинуюсь Уму, а не сам избираю наилучший образ действий, было бы крайне необдуманно". Так Сократ доказывал главенство души над телом и его органами, включая мозг.
А Ксенофонт [278] обратил внимание на то, что Сократ разочаровался в астрономическом учении Анаксагора и говорил своим ученикам, что изучение звезд может свести человека с ума, "точно так же, как сошёл с ума Анаксагор, очень гордившийся своим объяснением действий богов".
Разочаровавшись в философии Анаксагора ещё в молодые годы, Сократ снова "пустился в плавание" в поисках причины причин, как пояснил Платон в диалоге "Федон" [277].
В комментариях к платоновскому диалогу "Лисид" [265] имеется интересное высказывание: "Судя по тому, что Сократ упоминает о "возвышенных выражениях" того, кто учил о влечении противоположных начал", он мог знать взгляды Гераклита Эфесского (около 530 - 470 гг. до н.э.), славившегося высокой поэтичностью языка, и Эмпедокла (ок. 490 — ок. 430 до н. э. ).
Об Эмпедокле известно немного. Он относился к представителям пифагорейской школы, и подобно Пифагору верил в переселение душ, говоря [261], что "сначала я был мальчиком, потом девушкой, затем растением, птицей, рыбой, а потом громадным морским лебелем". В вопросах творения он придерживался мнения [201], что Вселенная состоит из 4 элементов (первовеществ): огня, воздуха, земли, воды — и 2-х деятельных причин: Любви (силы притяжения) и Вражды (силы отталкивания), — попеременное преобладание которых определяет цикличность мирового пространства . Космос под действием этих сил то соединяется в единый бескачественный шар, то распадается. Он был врачом и помимо философии увлекался еще поэзией и риторикой. Под его авторством сохранилось 450 стихов, в которых изложено религиозно-этическое учение о переселении душ (метемпсихозе). Конкретных ссылок на Эмпедокла в речах Сократа не встречается, имеются лишь косвенные указания.
Однако достоверно известно, что Сократ читал сочинение Гераклита "О природе" и отзывался о нем следующим образом [262]: "То, что я понял в этой книге, прекрасно, но то, что я в ней не понял, еще прекраснее". Гераклит видел в огне единую и всеобщую основу всех явлений природы [27]. В своей доктрине потока и вечного изменения он говорил об огне как о первом элементе и как о состоянии, в которое перейдет окончательно мир [261]. Поиски первоначала сущего привели Гераклита к мысли о Логосе [262], который был для него равнозначен Мировому Закону (и одновременно Мировой Речи и Богу), в соответствии с которым единство в мире существует через борьбу противоположностей и постоянством обладает лишь вечная изменчивость (как речь, состоящая из разных слов, образующих фразу, содержащую мысль). Всё учение Гераклита насквозь эзотерично, но свидетельств его посвящения нет. Его философия взывала не столько к холодному разуму, сколько к воображению, интуиции и фантазии, потому она многим не была понятна, за что он получил прозвище "темный" [262]. Его образным выражение было [262] - мироздание подобно тугому луку, для стрельбы из которого надо приложить силу; именно из противоборства, борьбы и соперничества рождалась гармония полета стрелы! Гераклит пользовался сложным кодом языковых символов и изъяснялся настолько туманно и загадочно, что даже мудрый Сократ, шутя, как-то сказал, что "нужен делосский водолаз", чтобы донырнуть до сути Гераклитовых утверждений [219]. Используя его философию Творения, Сократ говорил ("Лисид", [265]): "... противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного", - характеризуя автора этой мысли, показавшегося ему "весьма изысканным человеком", умеющим прекрасно говорить и знающим, "что противоположное в высшей степени дружественно противоположному". Гераклита не устраивала ни традиционная греческая олимпийская религия с её множеством несовершенных и несправедливых богов, подобных людям ("Бог и желает, и не желает называться именем Зевса", - как-то обронил Эфесский философ), ни философия Пифагора, которого он называл "предводителем мошенников" и говорил о нём, что "многознание уму не научат" [262] (подтверждая свою мысль о том, что подобное отторгает подобное, - "Лисид", [265]). Главная мысль учения Гераклита выражена в его знаменитых словах [262]: "Все течет, и ничто не становится", - что, иными словами, говорило о вечном движении и изменчивости, ничто не пребывает в неизменном состоянии. Всё в этом мире состоит из противоположностей: мокрое и сухое, теплое и холодное, темное и светлое, день и ночь, расцвет и упадок и т.д. Противоположности борются друг с другом, а их борьба является источником вечного движения и изменения. Противоположности не только борются между собой, но еще образуют единство мира. Выходит, что противоположности друг без друга не существуют, друг друга дополняют, друг из друга вытекают и друг друга питают. Эта важная закономерность мироздания, о которой говорил Гераклит, является главным принципом диалектики - учения о всеобщей связи и вечной изменчивости всех вещей. "Война есть отец всего, царь всего, она сделала одних богами, других людьми, одних рабами, других свободными", - говорил Гераклит [94]. При этом все противоположности переходят друг в друга: "Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, земля - смертью воды". Единство же противоположностей рождает прекрасное: "Расходящееся сходится и из различных тонов образуется прекраснейшая гармония". Как истинный любитель мудрости, Гераклит учил, что мудрость не совпадает с простым знанием, она принадлежит только Богу: "Мудрым Существом можно считать только одно: Ум, могущий править всей Вселенной". Важное наблюдение Гераклита касалось живых существ [119]: он считал, что душа без воды не существует: "Душа испаряется из влаги", но не в смысле законов физики. "По какой бы дороге ты ни пошел, не найдешь границ души: настолько глубок ее смысл", - любил говорить философ. Таким образом, душа у Гераклита не трактовалась как личность. Аристотель [264] обратил внимание на учение Гераклита, который, по его мнению, утверждал, "что душа есть начало, поскольку она представляет собою испарение, из которого, [по его мнению], составляется [всё] остальное. Сверх этого, она есть нечто в высшей степени бестелесное и неизменно текучее". Гераклит выступал против современных ему демократических партий, ушёл из Эфеса, когда в городе победили демократы, приобрёл повышенную сентиментальность, много плакал по любому поводу, за что греки жалели его и дали ему прозвище "Плачущий философ" [94,262]. Его философию мало кто понимал, а потому никаких гонений из-за неуважения к богам он не испытал.
Сократа же никто не жалел: обычно он говорил ясно, был независим в своих суждениях, ни у кого ничего не просил и не плакал от бедности жизни, потому его считали сильным. Не смог он полностью согласиться даже с Гераклитом, признанным философом Греции, и дал его учению такую критику ("Лисид" [265]): "... если что-либо бывает дружественным чему-то в силу крайней противоположности, необходимо и этим вещам быть дружественными... Следовательно, ни подобное подобному, ни противоположное противоположному не бывает дружественным... я утверждаю как своего рода пророчество, что прекрасному и благому дружественно то, что и не хорошо и не дурно... Мне представляется, что существует как бы неких три рода - хорошее, дурное и третье - ни хорошее ни дурное" [а нечто среднее]. Комментаторы "Лисида" отметили, что эта мысль так понравилась Платону, что он повторил её в более позднем своем диалоге ("Пир"), признавшись, "что между мудростью и невежеством, прекрасным и безобразным, добрым и злым всегда есть нечто среднее. Эрот, бог любви, не прекрасен и не добр, но он не безобразен и не зол, а находится посередине между крайностями". Сам же Сократ пришёл к выводу ("Лисид" [265]), что "ни хорошее ни плохое [т.е. среднее] не будет дружественным такому же, как оно само... Таким образом, одно только то, что и не хорошо и не плохо [среднее], может оказаться дружественным хорошему". Такого же мнения Сократ придерживался и в отношениях между людьми: дружба возникает тогда, когда один хорош, а другой средний по отношению к хорошему. Для молодых афинян такое мнение было откровением: они привыкли к полярности и думали, что дружат друг с другом только либо хорошие, либо плохие (они всегда могли сказать, что другая компания хуже ихней), а им открыли глаза на то, что существует еще нечто среднее, причём между друзьями один может быть хорошим, а другой средним, т.е. зарождались конкуренция и критическое отношение друг к другу. Так, например, здоровый не будет дружить с врачом, но лишь тот, кто чем-то болен, станет искать для себя врача, но этот "больной" может оказаться выше врача по своему положению, состоянию и образованию, и врач для него может оказаться "средним" человеком, в умении которого он, однако, нуждается. Такие же отношения могли возникнуть между хозяином и рабом (хозяин богат, но умеет только руководить, а раб умеет делать руками). Но Сократ пошёл ещё дальше, заявляя, что "то, что ни плохо ни хорошо, иногда от присоединения [к нему] плохого не становится плохим до поры до времени, а бывает, что и становится... И пока оно ещё не стало плохим от присоединения плохого, присутствие этого последнего заставляет его стремиться к хорошему. То же, что делает его плохим, лишает его одновременно и такого стремления, и любви к добру. Ибо оно уже не будет ни плохим ни хорошим, но оказывается плохим, а плохое не может быть... другом хорошему... Поэтому мы должны сказать, что те, кто уже мудры, не стремятся более к мудрости, боги они или люди. Не стремятся к ней и те, кого крайнее невежество делает плохими людьми: ни один дурной и невежественный человек не тяготеет к мудрости. Остаются те, в ком хоть и гнездится это зло - невежество, однако не делает их совсем неразумными и невежественными: они ещё понимают, что не знают того, что им неизвестно. Поэтому-то стремится к мудрости тот, кто не хорош и не плох; плохие же люди к ней не стремятся и точно также хорошие, ибо... ни противоположное не дружественно противоположному, ни подобное подобному". Из этого вытекало, что в дружбе хорошего со средним выигрывает всегда средний, он же имеет шанс и прогрессировать в своём развитии; хороший же от этой дружбы только проигрывает и, более того, сам по себе вообще не имеет никакого внутреннего стимула к прогрессу. Для Греции такая философия была явной угрозой её благополучию, поскольку из слов Сократа вытекало, что за аристократией нет будущего, развитие могут дать только средние слои общества, а при дружбе аристократов со своими рабами и слугами и даже со средним классом ей во всех случаях грозил упадок и деградация.
На суде Сократа сочли врагом демократии и Афин в целом [169]. Сократ отказался от защиты, поскольку полагал, что для него недостойно защищаться, коль скоро обвинения бы-ли лживы. Он мог спастись бегством, однако пожелал остаться в родном городе, смирившись со смертным приговором, который ему грозил. Ксенофонт, например, считал [278], что в последние годы своей жизни Сократ уже готовил себя к смерти, и она была ему даже выгодна: появлялась возможность избежать немощной и слабоумной старости.
Друзья и ученики Сократа, Критон с сыном Критобулом, Платон, Аполлодор и другие, готовы был уплатить за него штраф в 30 мин (около 750-900 руб., советскими деньгами), но он отказался [269,271]. Ксенофонта на суде не было [278], он слышал о нём от Гермогена.
На суде Сократ вёл себя дерзко по отношению к обвинителям и судьям, насмехаясь то над одними, то над другими, явно демонстрирую своё бесстрашие [269]. После обвинительного приговора, по афинским законам, разрешалось высказаться обвиненному на предмет того, какому наказанию его следует подвергнуть, и Сократ выбрал для себя "даровой обед в Пританее" за общественный счёт, который считался чрезвычайно почетным, т.к. полагался, например, победителям Олимпийских игр. По Диогену Лаэрцию, после такого высказывания Сократа, число голосов, поданных против него, сразу увеличилось на 80 [269]. Свое поведение Сократ объяснил тем, что "ни на суде, ни на войне, ни [ему], ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора", особенно такими унизительными, которыми пользовались некоторые обвиненные, включая стратегов, приводивших в суд плачущих детей и жену для того, чтобы разжалобить судий. Всякий, по мнению Сократа, должен встречать приговор своим делам достойно человека, а не подобно приспосабливающемуся существу, ибо "от смерти уйти нетрудно, ..., а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть".
На суде, после приговора, Сократ заявил [269]: "... для меня очевидно, что мне лучше уж умереть и освободиться от хлопот", нежели оставаться в живых. Заключительные слова, сказанные им после вынесения смертного приговора, были такими: "А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого... я утверждаю,... что тотчас за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, на которую вы меня осудили...: больше будет у вас обличителей..., и они будут тем невыносимее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать".О раскрывшейся у Сократа после приговора способности верно предсказывать будущее говорил и Ксенофонт [278].
Сократ вынужден был ждать казни 30 дней и, по свидетельству Платона [271,277], он провёл это время в спокойных рассуждениях о свей жизни в прошлом и о том, что ему предстоит в будущем, после смерти. В день казни к нему пришли друзья, и он, не теряя надежд на жизнь после смерти, уверял их ("Федон") [277]: "Знайте и помните..., что я надеюсь прийти к добрым людям, хотя и не могу утверждать это со всею решительностью. Но что я предстану пред богами, самыми добрыми из владык, - знайте и помните, это я утверждаю без колебаний, решительнее, чем что бы то ни было в подобном же роде! Так что никаких оснований для недовольства у меня нет, напротив, я полон радостной надежды, что умерших ждёт некое будущее и что оно, как гласят и старинные предания, неизмеримо лучше для добрых, чем для дурных". Друзьям было жалко Сократа, их переполняла скорбь, и он был вынужден обратился к ним со словами [169]: «Что вы делаете? Какие же вы чудные. Я собственно потому и женщин из дома отправил, чтобы они не устраивали таких вещей».
Сократу принесли бокал с ядом цикуты, он выпил его и умер [27,169]. В комментариях к платоновскому диалогу "Лисид" [265] говорится, что цикута равносильна русскому болиголову, семена которого растирались для получения яда. С медицинской точки зрения такое описание ядов считается некорректным, равносильное выражению "всё свалить в одну кучу".
У северных народов России [211,274], болиголовом обычно называют Багульник болотный (лат. Ledum palustre) [276] - растение из семейства Вересковых, произрастающее в субарктических и умеренных широтах Северного полушария, выделяющееся своим эфироносным горьковато-тяжелым запахом, отгоняющим насекомых. Пчёлы из цветков Багульника добывают "мед" для своей "аптеки", который для человека ядовит и к употреблению в качестве пищевого продукта не пригоден, но может быть использован как лекарственное средство. Эфирные масла багульника используют в парфюмерии [146]. Всё растение считается ядовитым [146]: при попадании внутрь каких-либо его частей, у человека возникает рвота, сердцебиение, озноб и удушье. При вдыхании его эфиров у чувствительных людей возможна головная боль, а при контакте с соком растения - дерматит или поражение слизистых оболочек [280]. Однако смертельных случаев от употребления яда Багульника не зафиксировано.
Болиголов пятнистый (лат. Conium maculatum) [275-276], или Омег [189], более теплолюбивое растение, произрастает в средних и южных широтах, имеет характерный неприятный мышиный запах, содержит ядовитый алкалоид кониин нервно-паралитического действия [146]: вызывает побледнение лица, нарушение акта глотания, восходящий паралич, угнетение центральной нервной системы без потери сознания. Нектар цветков омега особенно любим короткохоботковыми мухами [146], но запах растения отпугивает жвачных животных. Все части болиголова ядовиты, однако уже во времена Гиппократа его умели применять как лекарственное растение.
Ядовито всё растение в свежем и сухом виде, а наиболее опасны его плоды (семена), в которых содержится больше всего кониина [280]. Сок Омега вызывает раздражение кожи и слизистых оболочек с последующей потерей их чувствительности. При употреблении сока внутрь во рту, за грудиной и в подложечной области возникает зуд, появляются частичное онемение кожи, головокружение, головная боль, расстройство зрения и слуха. Конечности становятся тяжёлыми, ощущается холод, возникают мурашки по в всему телу, лицо бледнеет, глотание затрудняется. Отмечаются жжение во рту, горле, слюноотделение, тошнота и рвота. В легких случаях всё ограничивается расстройством пищеварения, в тяжёлых - нарастает мышечная слабость, переходящая в восходящий паралич мышц, что может привести к остановке дыхания через несколько часов после отравления. Яд обладает кумулятивным эффектом, накапливается в печени и нарушает её функцию.
Саму же цикуту получали из ядовитого Веха (Вех ядовитый - лат. Cicuta virуsa) [270, 276], распространённого в Европе повсеместно и имеющего привлекательный морковный запах и вкус. В "Википедии" цикуту почему-то назвали "Вёх ядовитый". Вех относят к одному из самых ядовитых растений, в котором ядовито всё, но особенно корни, содержащие смолу с цикутоксином - наиболее ядовитым началом в растении (по силе токсического действия превосходящим кониин Омега в 3 раза [273]), обладающим нейротоксическим свойством [272]: уже через несколько минут после его употребления возникают тошнота, рвота и боли внизу живота, за которыми следуют головокружение, шаткость походки, выделение пены изо рта, расширение зрачков, эпилептоидные припадки и судороги, заканчивающиеся параличом и смертью, если не оказать помощь. При отравлении средней тяжести к симптомам могут присоединяться [146] сонливостью, чувство опьянения и жажды, паралич языка, затруднение глотания и дыхания. Цикутоксин действует быстро (от 45 мин до 1 часа) [146]. В зависимости от его дозы смерть может наступить даже в течение одного часа от паралича дыхательного центра [280]. При вскрытии трупа, погибшего от отравления цикутой, обнаруживают расширенные сосуды головного мозга, гангренозные явления в желудке и кишечнике, вздутие живота [146].
Как отметил Платон ("Федон") [277], осужденных на смерть перед казнью лишали горячительных напитков, поскольку они ослабляли действие яда и его приходилось давать дважды и даже трижды.
Казнь Сократа проводилась при людно, в присутствии друзей и учеников, не было Платона - он сказался больным ("Федон") [277], - и Ксенофонта [278], т.е. тех ключевых фигур, которые больше всего оставили воспоминаний о своём учителе.
По словам свидетелей ("Федон") [277], Сократ умер спокойно, без мучительных колик и конвульсий, свойственных отравлению цикутой; не было у него ни тошноты, ни рвоты. После употребления яда, Сократ сперва ходил, затем лег и закутался. Вначале потеряли чувствительность ноги, а когда холод добрался до живота, Сократ раскрылся. "Немного спустя он вздрогнул, и служитель открыл ему лицо: взгляд Сократа остановился. Увидев это, Критон закрыл ему рот и глаза". Платон, прощаясь с Сократом, написал в «Апологии» [169]: «Так … скончался наш друг – человек, о котором мы можем сказать, что из всех, кого мы тогда знали, он был лучшим, а также мудрейшим и справедливейшим». Эти же слова он повторил ещё раз в диалоге "Федон" [277]. Перед смертью Сократ успел наказать Критону принести Асклепию (богу врачевания и сыну Аполлона) петуха [277], почитавшегося еще пифагорейцами [261] как символ человеческого тела, предназначенного Солнцу (Богу) и Луне (природе). Асклепий умел воскрешать мертвых [152]. Сократ мог этому верить или же он так завещал Богу и природе своё тело (осталось неизвестным).
Первым, кто усомнился в смерти Сократа от цикуты был, возможно, немецкий зоолог и просветитель Альфред Брем (1829-1884 гг.) [31]; все остальные занимались лишь плагиатом его идеи без указания имени автора. А. Брем обратил внимание на то, что, описанная Платоном смерть Сократа не укладывалась в клинику отравления цикутой, и предположил, что древнегреческий философ был отравлен иным веществом, которое, по описанным симптомам более свойственно болиголову пятнистому [146]. Брем умолчал, что кониин, как и цикутоксин, вызывает желудочно-кишечные расстройства, без которых действительно получалось, что он прав. Не отметил Брем и того, что по своим токсическим свойствам кониин в 3 раза слабее цикутоксина [273], что значительно продлевает период мучений до наступления смертельного исхода.
На основании приведённых доводов версия А. Брема выглядит сомнительной в том, что греки применяли болиголов пятнистый для казни людей. Да и яд для Сократа они назвали бы тогда не цикутой, а кониумом, что гораздо логичнее. Следовательно, "цикутой" греки называли некий яд, который использовался ими для смертной казни (возможно, первично они применяли цикуту, но потом от неё отказались, а название яда для смертников оставили прежним на страх провинившимся). Если уж пытаться пойти по пути Брема и поискать яд, которым мог быть казнён Сократ, то его смерть, описанная Платоном, больше похожа на отравление крутиком (Аморфа кустарниковая - лат. Amorpha fruticosa) [280], в котором ядовиты плоды (мелкие скрюченные бобы до 1 см длиной) и семена в них, употребление которых вызывает расслабление мышц, сонливость, заторможенность рефлексов, падение артериального давления и нарушение работы сердца (тахикардия, аритмия), с последующей потерей сознания, остановкой дыхания и наступлением смерти на фоне синюшности кожных покровов, без каких-либо желудочно-кишечных расстройств. Не укладывается в эту версию лишь то, что Аморфа родом из Северной Америки, и нет ни какой гарантии, что греки обладали ею, хотя и знали, что Земля круглая ("Федон", Платон [277]), а финикийские, карфагенские и греческие мореходы бороздили прибрежные воды Атлантического и Индийского океанов с давних времён [1,211]: финикийцы - с 1200 г. до н.э., карфагеняне - с V в. до н.э, греки - в IV–II вв. до н.э. У Брема [146] нет описания крутика (Аморфы) - возможно, он ещё не знал о существовании такого растения, или же оно у него получило какое-то другое название. Но что доподлинно известно от того же Брема и из мифов [152], так это то, что греки с доисторических времен знали ещё одно ядовитое растение - аконит (Aconitum) (им Медея пыталась отравить Тесея), при употреблении которого, однако, тоже возникают желудочно-кишечные расстройства. В этом поиске возможного ядовитого растения важно другое: яд, которым отравили Сократа, по механизму действия, описанным Платоном, действительно существовал, и теоретически греки могли им пользоваться, но это были не цикута, не болиголов пятнистый и не аконит. В противном случае выходит, что Платон неверно описал смерть Сократа, идеализировав и приукрасив её, - на самом деле она была более мучительной и тяжёлой и далеко не такой спокойной. Потому люди чаще боятся не смерти, а тех мучений, которые ей предшествуют - всем известно, что начало жизни и её конец сопряжены со страданиями, а если жизнь складывается тяжело, то всё, что с ней связано, превращается в сплошную каторгу. Возможно, такого же мнения придерживался и Сократ (он был беден, жена - ворчливая, имелось трое маленьких детей, которые всегда хотели есть, а многие греки, по свидетельству Гиппократа [281], в силу своей несостоятельности могли позволить себе питаться всего один раз в день какой-то похлёбкой с ячменной лепешкой, от которых большую часть суток сохранялось чувство голода; хлеб уже считался дорогим и предназначался богатым; потому Сократ на суде просил для себя обеда за общественный счёт, и победителей олимпийских игр тоже награждали бесплатным обедом - это был дорогой подарок!).
По свидетельству И. Флавия [125], афиняне признавали свой город открытым для всех, однако они неуклонно наказывали тех лиц, которые осмеливались проронить о богах хотя бы одно только замечание, не согласное с их законами. Будучи афинским гражданином, Сократ умер, как полагает Иосиф Флавий [125], за то, что "ввел новый род клятвы и за то, что он утверждал и притом, по мнению некоторых, в шутку, будто некое божество дает ему прорицания, именно за это-то он и был приговорен к смерти посредством отравления ядовитым напитком. Кроме того, обвинитель выставлял против него обвинение в том, будто он развращал юношество, побуждая его к презрительному отношению к родному государственному устройству и законодательству".
После казни философа его сограждане раскаялись в совершённом и воздали ему всяческие почести [262]. А обвинители Сократа, как говорится в комментариях к "Апологии" [269], все получили по заслугам: по свидетельству Диогена Лаэрция, афиняне приговорили обвинителей Сократа к изгнанию; Диодор говорил о казни обвинителей без всякого суда; Плутарх сообщал, что обвинители Сократа повесились, так как не вынесли презрения афинян, лишивших их "огня и воды"; Фемистий, ритор IV в. н.э., в одной из своих речей сообщал, что Анит был побит камнями. При всей легендарности этих сведений важно отметить склонность потомков к мысли о возмездии за казнь невинного Сократа.
Портрет Сократа, созданный Платоном и Ксенофонтом, многими считается идеализированным [169]. Однако, он является, несомненно, героическим на все времена и заслуживающим того, чтобы эти произведения этих авторов изучались в школе - они могут дать обучающемуся правильный ориентир на всю оставшуюся жизнь.
У Сократа было три сынам [269]: старший Лампрокл и младшие Софрониск и Менексен. Всех трех сыновей Сократа Плутарх назвал "тупыми" [264]; такого же мнения о них придерживался и Аристотель. Они действовали согласно завещанию Сократа, который на суде, после вынесенного ему приговора, обратился к людям с такой просьбой [269]: "... если, о мужи, вам будет казаться, что мои сыновья, сделавшись взрослыми, больше заботятся о деньгах или еще о чем-нибудь, чем о доблести, отомстите им за это, преследуя их тем же самым, чем и я вас преследовал; и если они будут много о себе думать, будучи ничем, укоряйте их так же, как и я вас укорял, за то, что они не заботятся о должном и воображают о себе невесть что, между тем как на самом деле ничтожны".
В современном мире не любят говорить о высшем духовном начале. Но тем, кто этого все-таки не гнушается, философия Сократа должна быть, несомненно, интересна: проведенное исследование его учения показало, что он владел тайными знаниями, источник которых остался неизвестным. Однако считается, что он не был посвящен ни в эзотерические тайны, ни в учение йоги, но рассуждал порою как истинный посвященный с приложением своих знаний под древнегреческую действительность. Если допустить, что он был самоучкой, то, непременно, должен был обладать мистическими способностями, в противном случае остался бы посредственным философом, не выше уровня Диогена Синопского. И свою смерть он воспринял как неизбежную карму, от которой ему было не уйти: в Древнем мире за разглашение эзотерических тайн полагалась смерть, и Сократ подчинился судьбе, но не отказался от своего учения. В результате, его смерть явилась примером мужества и стойкости в своих убеждениях, совершенно отличной от смерти Диогена, умершего от неукротимых поносов. Сократ доказал, что в древнем мире, как и в наше время, желавший достичь истинных знаний всегда мог это сделать. Однако он, как всякий выдающийся человек, жил всё-таки не в свое время, потому и не был понят современниками, но он освежил свое время и дал ему толчок к новому развитию, породив другое поколение философов - послесократиков, самыми известными из которых стали Платон и Аристотель. Они продолжили его начинание, возвысив обсуждение этики до самых важных вопросов бытия, сохранивших свою актуальность и в наше время. Так высокая философия стала полезной для всех, умеющих и любящих читать, или, хотя бы, слушать.

Новиков Л.Б., г. Апатиты, 2013 г.

Из всех непосвященных философов Древней Греции самым интересным для эзотерической философии оказался Сократ: его учение наиболее полно отражает уровень знаний греков V в. до н.э., отчуждённых от эзотерических тайн жрецов и магов и пытающихся, при этом, поднять духовную сущность человека до максимально приемлемого уровня в мирской жизни. Образ Сократа, составленный в официальной исторической литературе, в действительности оказался гораздо глубже и многограннее. Такая разница могла быть обусловлена несколькими причинами: с одной стороны, современная история не признаёт эзотерической философии, без которой невозможно полностью разобрать всю метафизическую часть учения Сократа, а с другой стороны, влияние авторитетов эпохи "голого" материализма не позволяет всё ещё пересмотреть сложившееся ограниченное мировоззрение о греческом философе. В результате, продолжает "штамповаться" старый, однобокий "миф" об этом выдающемся философе древности, без всякого научного анализа не только истоков, но и самой сути его учения.
Как говорилось в предыдущей статье, Диоген Синопский (около 404-323 гг. до н.э.) [27] добровольно принял роль юродивого философа, который, однако, превыше всего почитал добродетель, отчего благодарные соотечественники поставили ему памятники после его смерти. Поскольку его юродство сочеталось еще и с крайней степенью аскетизма, которое выражалось, по сути, в нищенской форме существования, то сейчас такого человека мы бы назвали не "философом", а "БОМЖом", и никакого бы памятника ему не поставили, а зарыли бы в безымянную могилу на окраине какого-нибудь кладбища за гос счёт, и все бы тут же его забыли. Вот как изменились нравы почти за 2,5 тысячи лет!!!
Его предшественник, тоже из бедной семь, и потому не сумевший получить полного образования, - Сократ (470/469-399 гг. до н.э.) [27], - ценил добродетель выше Диогена, но, в отличие от последнего, пошёл другим путём - он беседовал с приличными людьми, побуждая их к самостоятельному духовному поиску и пробуждая их от привычной духовной спячки [262]. Потому его имя запомнилось человечеству как символ самого духа философии - вечного сомнения, удивления и поиска, - как вера в возможность достижения истины, постигаемую путем непрерывного поиска и мучительных размышлений. Сократ совершил переворот в представлениях о богах, человеке и в этике: главным он считал не внешний успех (высоко ценимый в его время и восхваляемый в наши дни), а заботу о душе; причину же всех несчастий он видел в незнании людьми истинного блага, необходимого людям, утверждая, что добродетель тождественна знанию, а зло - невежеству [169]. За его философские взгляды Сократа подвергли суду, приговорили к смерти и казнили, а мы ставим ему памятники и пишем о нем пьесы, которые пользуются большим успехом в театрах. Вот как изменились нравы почти за 2,5 тысячи лет!!! - На диаметрально противоположные.
Середина, несомненно, находилась где-то между Диогеном и Сократом - в области философии Аристотеля (384—322 гг. до н. э.), которого почитали не только в Древнем мире, но и в самые суровые времена христианской инквизиции, в период господства коммунистического материализма и чтут в наше время.
Считается [1,125], что все указанные философы (Диоген, Сократ и Аристотель) не бы-ли посвящены в эзотерические тайны древних жрецов и магов, но изучение их философии помогает нам лучше понять уровень знаний непосвященных слоев общества Древней Греции и позволяет более правильно оценить особенности мировоззрения уже тех, кому удалось получить посвящение и обрести высшие знания, накопленные человечеством к началу нашей эры.
В этой статье речь пойдёт о Сократе, поскольку его философия была действительно уникальной: будучи гражданином Греции, он, несомненно, знал об Орфее (певце и музыканте, наделенном магической силой искусства, которой покорялись не только люди и боги, но даже природа [27]), о его культе и мистериях, практиковавшихся в Древней Греции еще с VIII в. до н.э. и сохранявших веру в переселение душ [204]. Знал Сократ и о Музах - богинях поэзии, наук и искусств [152], земных воплощениях Логоса. Но ни Орфей и ни Музы не являлись самим Логосом, а были лишь его частными проявлениями. В своих беседах Сократ пользовался терминами "корибанты" и Диоскуры [265], из чего можно заключить, что он знал и о Самофракийских мистериях, культивировавших веру в бессмертие души и в возможность её возрождения после смерти. По свидетельствам Платона [265] и Ксенофонта [278], Сократ свободно цитировал по памяти "Илиаду" и "Одиссею" Гомера и спорил с софистами, называвшихся в древности мудрецами, об особенностях характера героев этих поэм. А Ксенофонт [278] обратил внимание на знание Сократом поэмы Гесиода "Работы и дни", из которой приводил в пример разные отрывки. Мог Сократ слышать о Пифагоре и пифагорейцах, веривших в бессмертие души и в реинкарнацию и скрывавших свои познания Логоса в почитании звука и музыки еще с VI в. до н.э. [262]. Однако Аристотель (IV в. до н.э.), живший после Сократа, рассуждал о звуке уже как материалист, объясняя его происхождение колебательными движениями воздуха [264]. Следовательно, можно допустить, что во времена Сократа (V в. до н.э.) шёл активный процесс расхождения материалистических взглядов от духовных. Чтобы узнать истоки философии Сократа, необходимо, по возможности, подробнее изучить его биографию и суть того, чему же он всё-таки учил. А сделать это будет не легко, поскольку Сократ сам ничего не писал [27] (как и Пифагор, хотя оба были грамотными людьми), но у него было много выдающихся учеников (Платон, Ксенофонт, Алквиад, Эсхил и др.), оставивших о нем свои воспоминания [27,261]. В настоящее время все сведения о воззрениях и жизни Сократа в основном черпаются из сочинений Платона и Ксенофонта [169, 212] в интерпретации современных учёных. А последние, как известно, не придерживаются принципа цитировать мысль автора целиком, предпочитая приводить в пример только отрывочные фразы, согласующиеся с их мнением. Их же мнение может быть ошибочным. Поэтому нет никакой гарантии, что мы сумеем досконально узнать всю философии Сократа. Но! Мы будем стараться и для этого обопрёмся преимущественно на те диалоги Платона, которые признаны истинно платоновскими. В проведенном исследовании мы дадим эзотерическую оценку учению Сократа, чтобы лучше понять степень доступности и распространенности тайных знаний жрецов и магов в общей популяции людей Древней Греции, и укажем еще на один источник знаний, о котором обычно умалчивают современные историки, но про которых говорила еще Е.П. Блаватская [1,68] - на буддийских миссионеров, которые в древние времена распространяли своё учение как в восточном, так и в западном направлении, вплоть до Ирландии. Древние экзотерические учителя буддизма отказывались обсуждать законы мироздания и обращали внимание только на этическую часть своего учения, как поступал их Учитель. Такого же подхода, как ни странно, придерживался и Сократ, хотя до него все стоящие греческие философы уделяли основное внимание космогонии и натурфилософии. Важно отметить, что буддийские миссионеры к тому же ещё являлись живыми носителями индуизма в целом, на почве которого выросли их плоть и сознание.

Сократ (470/469-399 гг. до н.э.) [27] - древнегреческий философ-идеалист, родился и жил в Афинах. По одним данным [169], он считался сыном ваятеля; по другим [262] - камнетеса Сафрониска и повивальной бабки Фенареты. Его относили [262] к беднякам, отстраненным по своему социальному положению от активной политической деятельности. В конце своей жизни, на суде, он признал, что пребывал в крайней бедности, оценив всё своё имущество в 5 мин, что соответствовало приблизительно 125-150 советским рублям [269]. Согласно одной из легенд [212], отцом Сократа всё-таки был скульптор, а учителем или просто добрым знакомым мог быть философ Архелай, провозгласивший принцип всех вещей двуединым [261]: ум, являющийся бестелесным, и воздух, являющийся телесным, разрежение и сгущение которого приводит соответственно к огню и воде; звезды рассматривались Архелаем как горящие железные диски.

В зрелые годы Сократ не отличался красотой [169,212,262]: коренастый и невысокий, с курносым носом и толстыми губами, с большой головой и выступающим вперед животом. В Афинах поговаривали, что у него внешность сатира или силена, но под некрасивой оболочкой кроется прекрасная душа. За его непривлекательной внешностью скрывался "самый честный человек тех дней", как писал о нем Платон [212]. Афиняне относили сатиров к спутникам бога Диониса, которые несли в себе нечто божественное. Так и Сократ [262]: стоило ему заговорить, и собеседник оказывался в плену его чар, обаяния, иронии и остроумия по поводу всего несерьезного (но того, что люди считали серьезным) и всего серьезного (что люди относили к чему-то неважному). При этом Сократ жил в бедности, носил грубую одежду, ел что придется и причитал [212]: "Я ем, чтобы жить, а остальные живут, чтобы есть". Говорят [262], что Сократ всегда ходил по улицам босиком, а однажды, проходя через рынок, заметил: "Как хорошо, что на свете есть столько пустых и ненужных вещей, без которых можно превосходно обходиться!". Он [278] "обладал больше всех на свете воздержанием в любовных наслаждениях и в употреблении пищи, ... способностью переносить холод, жар и всякого рода труды и к тому же такой привычкой к умеренности в потребностях, что, при совершенно ничтожных средствах, совершенно легко имел всё в достаточном для него количестве". В книге "Воспоминания о Сократе", Ксенофонт писал [278]: "... он осуждал тех, которые чрезмерно наедаются и потом чрезмерно работают, а находил полезным есть столько, сколько душа принимает с удовольствием, чтобы переваривать пищу удовлетворительно... Но при этом он не любил пышности и щегольства ни в одежде, ни в обуви, ни в других жизненных потребностях".Кто-то пожаловался Сократу на то, что он ест без аппетита [278], и Сократ ответил ему, что Акумен (знаменитый афинский врач) назначает в этих случаях хорошее лекарство: "Прекратить еду...: когда прекратишь, жизнь будет и приятнее, и дешевле, и здоровее".
О себе Сократ говорил, что на лице его отразились пагубные страсти, которым он поддался бы, если б не увлекся философией [169]. На некоторое время дом Перикла (около 490-429 гг. до н.э.), завершившего формирование греческой рабовладельческой демократии [27], стал для Сократа почти родным. Здесь встречались лучшие умы Древней Греции. Здесь обсуждались важнейшие вопросы философии. Плодами этих дружеских бесед человечество живет до сих пор. Предполагают [169], что тогда Сократ мог познакомиться с Анаксагором, который был другом Перикла и ученым философом [138].
По характеру Сократ был задирист, остроумен и насмешлив, не считался с положением, богатством и связями своих собеседников [219]. Он презирал деньги и высмеивал "учителей мудрости" - софистов.
О своем призвании быть философом с целью исследования особенностей человеческой души Сократ узнал достаточно поздно, уже достигнув зрелого возраста, от Дельфийского оракула [212]. Когда один из его друзей (Херефонт [262,269]) задал оракулу вопрос: "Кто из эллинов самый мудрый?", получил ответ: "Мудр Софокл, мудрее Еврипид, а мудрее всех Сократ". На это Сократ удивился и произнес свое знаменитое изречение: "Я знаю, что ничего не знаю". А в платоновском диалоге "Евтидем" ему принадлежат слова [265]: "Я знаю многие вещи, но [все они] малозначительные". Слова дельфийского оракула он объяснил так [262]: другие люди не знают истины и не знают даже того, что её не знают, а он, Сократ, мудрее их лишь в том, что хорошо знает о своем незнании и страдает от этого. По свидетельству Ксенофонта [278], Сократ бывал в Дельфах и выбрал для своей философии лишь одно изречение, ставшее девизом его учения: "Познай самого себя".
В результате, Сократ явился основателем собственной философской школы, в его взглядах превалировал скептицизм, но он не вынуждал других принимать его точку зрения, а особым способом вопрошания заставлял каждого человека выразить свои мысли [261].
Сократа считают [262] создателем особой формы философского диалога ("майевтики") и первоначинателем поворота от натурфилософии (связанной с постижением природы) к философским вопросам социальной этики (по словам Цицерона, он "свёл философию с небес на землю" и провозгласил главный принцип своего учения о том, что "добродетель есть знание"), т.е. без знания добродетели не бывает, а возможно лишь дикое существование. Последние 10 лет своей жизни Сократ провел в беседах с людьми, побуждая их к самостоятельному духовному поиску и пробуждая их от привычной духовной спячки. Согласно Плутарху [261], Сократ рассматривал подходящим для учения любое место, поскольку, по его мнению, весь мир являлся школой благодетельности. В оправдательной речи на суде [269], Сократ говорил, что он "привык говорить ... на площади у меняльных лавок", или столов менял, которые производили обмен всевозможных денежных знаков, - это было в Афинах одно из самых оживленных мест. Свое учение Сократ проповедовал на улицах, площадях и скверах города, отказавшись от звания "Учитель", не беря с учеников денег и стремясь почерпнуть нечто новое от других [27,262].
Предполагают [278], что между двумя известными учениками Сократа, Платоном и Ксенофонтам, могла быть вражда: Платон в своих сочинениях ни разу не упомянул Ксенофонта, а тот о Платоне вспомнил всего один раз и только вскользь. Тем не менее, оба много писали, а стиль Ксенофонта считался даже образцом греческого письма. В отличие от Платона, Ксенофонт не был философом и занялся литературной деятельностью после того, как покинул Афины и совершил военный поход по Малой Азии, в котором он успел не только изучить, но и полюбить восточные обычаи и нравы. Суд и казнь Сократа проводились тогда, когда Ксенофонт был за пределами Греции. Оба ученика Сократа ценны для нас тем, что Платон больше обращал внимание на философию учителя, а Ксенофонт - на практическую часть его учения.
Современный исследователь сочинений Платона, А.Ф. Лосев, считал [265], что "Сократ первым отошёл от изучения внешней природы и обратился к изучению человека как разумного и морально-общественного существа. А для этого ему пришлось анализировать множество разных понятий... Сократ впервые столкнулся с тем, что слова и понятия, которые мы обычно употребляем в повседневной жизни, требуют глубокого анализа... Аристотель, определяя суть сократовской философии, ... говорил, что Сократ, эмпирически обследуя отдельные части мышления, переходил к "определению общего, т.е. к тем общим идеям, без которых невозможно и их конкретное использование".
Сократ проявил себя не только как философ, но и как преданный гражданин Афин, что прибавляло его авторитет [169]. Во многих сражениях Пелопоннесской войны он показал себя хорошим солдатом. В одной из битв он спас жизнь Алкивиаду, своему товарищу по оружию, ученику, ставшему позднее полководцем, и не принял за это награды. Сократ отличался и гражданским мужеством. После морского сражения под Аргинузами буря не дала выловить тела погибших солдат. Согласно афинским законам предводители в таких случаях карались смертью. Сократ, который только что был выбран судьей, воспротивился такому огульному приговору и потребовал разбирательства в каждом отдельном случае. Он часто восстанавливал против себя тогдашних военачальников, выступал против правительства Тридцати тиранов, критиковал «кровавого» Крития, своего бывшего ученика, одного из «тридцати».
Сократ не принимал активного участия в политической жизни, хотя добросовестно и честно выполнял свои обязанности гражданина [262]: участвовал в трёх военных походах, в общественных учреждениях (когда выпадала его очередь, заседал в Народном суде).
Известны были также физическая выносливость Сократа, умение владеть собой и простота [169]. Он участвовал в многочисленных пирушках, во время которых не прекращались философские диспуты (их называли симпосии), но никогда его не видели пьяным. Даже в конфликтных ситуациях он не поддавался гневу. Когда удивились, что он не среагировал на чей-то пинок, ответил: «А если бы меня пнул осел, не подавать же мне на него в суд». По свидетельству Ксенофонта [278], "как то раз кто-то сердился, что один человек не ответил на его приветствие. Смешно, сказал Сократ: если бы ты встретил человека с каким-нибудь телесным недугом, которого нет у тебя, ты не стал бы сердиться; а попался тебе человек с такой душевной грубостью, которой нет у тебя, - это тебя огорчает".
Независимость характера Сократа проявлялась везде [262]: в военных походах не мерз, на войне отступал последним, на пирушках пил и не пьянел, на собраниях не поддавался силе и не уступал перед мнением толпы, отстаивал то, что считал справедливым. Он придерживался принципа, что противоречить себе страшнее, чем вступить в противоречие с власть имущими или с большинством. Критически относился к любым властям, стремительно сменявшим друг друга в Афинах в его эпоху; тиранию критиковал за беззаконие и несправедливость, олигархию - за продажность, демократию - за некомпетентность. Высмеивая демократический обычай выбирать должностных лиц по жребию, Сократ как-то однажды предложил афинянам "избрать" ослов лошадьми. Афиняне не поняли его предложения, тогда он им объяснил: "Но вы же выбираете по жребию идиотов стратегами".
Легендой стала его женитьба на Ксантиппе, с которой у них было трое сыновей [169]. Сократ женился поздно [212]. Ксенофонт писал о его жене как о самой злобной и сварливой из женщин [169,212]. Сократ же безропотно и терпеливо выносил свою жену. Когда Алкивиад удивился этому, Сократ якобы спросил его [169]: «А ты разве не выносишь терпеливо гогот гусей?» – «Конечно», – ответил Алкивиад. – Но они дают мне яйца и птенцов». – «А мне Ксантиппа родила трех сыновей», – спокойно сказал на это Сократ.
В семейной жизни Сократ был безразличен к вопросам быта, потому, вероятно, Ксантиппе приходилась всё делать самой, и в историю она вошла как образец крайне сварливой женщины, способной набрасываться на мужа с побоями и руганью [262]. На что Сократ иронически замечал, что раз уж он терпит Ксантиппу, то никто теперь ему не страшен. Иронизируя над собой, он с иронией относился и к другим. Главным Сократ считал не быт, а философию, в которой наиглавнейшим был вопрос о добре и зле. В самом деле, говорил он, почему люди заботятся о пустяках: о прибыли, почёте, власти, комфорте, а о своей душе и должном поведении совсем не задумываются! А ведь без этого всё остальное теряет смысл и рассыпается. Сократ был убеждён, что всё зло люди делают по незнанию, и самый несчастный из людей тот, в ком все привыкли видеть счастливца. В своей философии Сократ не спешил вооружить людей искусством слова, а считал необходимым поднять у своих слушателей уровень нравственности [278]: важно, "чтобы они прежде всего ... твёрдо усвоили принципы нравственности. Люди, обладающие этими способностями [умением говорить] без нравственнос-ти ... бывают более несправедливыми и способны делать зло другим".
В вопросах воспитания молодёжи [278], Сократ придерживался традиционных взглядов: дети должны слушаться родителей, быть вежливыми, готовиться к защите своего отечества и уважать старших, сохранивших и защитивших для них родину. В ссоре двух братьев Сократ наставлял младшего: "Да разве не принято везде, чтобы младший при встрече уступал старшему дорогу; если он сидит, чтобы вставал; чтобы в знак уважения отдавал ему мягкую постель; чтобы при разговоре предоставлял ему первое слово? Нет, дорогой мой, оставь свою нерешительность, попробуй смягчить его ... Подлых людишек не привлечёшь ничем так, как подачкой какой-нибудь; а людей благородных скорее всего расположишь к себе ласковым обхождением". В разговоре о друзьях Сократ придерживался убеждения, что "из всего того, что приобретает человек, самое лучшее - добрый и надёжный друг".
Рассматривая смысл разных нравственных понятий (благо, справедливость, мудрость и др.), Сократ первым начал использовать индуктивные доказательства и давать общие определения [169]. В этике Сократ придерживался строгого рационализма, утверждал, что добродетель тождественна знанию (человек, ведающий, что такое добро, никогда не станет поступать дурно). В платоновском диалоге "Евтидем", Сократ учил [265], что знания и мудрость, есть благо, а невежество - зло ; "наука дает людям не только счастье, но и мастерство в любом приобретении и деле", а "при пользовании благами... - богатством, здоровьем и красотою - именно наука руководит правильным применением всего этого и направляет его", потому "желающему стать счастливым должно не только обладать подобными благами, но и [правильно] пользоваться ими, в противном случае это обладание не принесёт никакой пользы". "Поскольку мы все стремимся к счастью и ... мы счастливы тогда, когда пользуемся вещами... правильно, а правильность и благополучие даёт нам знание, должно, по-видимому, всякому человеку изо всех сил стремиться стать как можно более мудрым". "И если человек в этом убеждён, он должен перенимать от отца [в первую очередь] мудрость, а не [только] деньги, и от воспитателей, и от прочих друзей, а также от... чужеземных гостей и сограждан [просить] поделиться с ним мудростью; и [в этом] ничего нет позорного". Причём знания должны иметь практическую значимость: "Мы нуждаемся в таком знании, в котором сочеталось бы уменье что-то делать и уменье пользоваться сделанным, в противном случае, появись у человека "уменье делать людей бессмертными", он бы все равно не знал, "как этим бессмертием пользоваться" и "от этого не было бы никакой пользы".
Однажды над Сократом решили пошутить и спросили его [278], знает ли он что-нибудь хорошее. Вопрос был общий и, если бы Сократ привел какой-либо пример, легко можно было бы доказать обратное. Но Сократ, по мнению Ксенофонта, "дал ответ самый достойный:
Ты спрашиваешь меня,... знаю ли я что-нибудь хорошее от лихорадки?
Нет,...
Так, от глазной болезни?
Тоже нет.
Так, от голода?
И не от голода.
Ну, если ты спрашиваешь меня, знаю ли я что-нибудь такое хорошее, что ни от чего не хорошо, то я этого не знаю, да и знать не хочу".
В другой раз Сократа спросили, знает ли он что-нибудь прекрасное [278]. "Да много таких вещей", - ответил Сократ. Но все они не похожи одна на другую. Как же не похоже на прекрасное то, что прекрасно? - спросили его. "А вот как, сказал Сократ: на человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, не похож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более не похож на метательное копьё, прекрасное для того, чтобы с силой быстро лететь". Ответ о прекрасном был похож на ответ о хорошем, и Сократ пояснил, что "равным образом, всё, чем люди пользуются, считается и прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, ... к которым оно полезно". Но одни и те же вещи могут быть и прекрасными и безобразными, "равно как и хороши и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки, и что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что всё хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено". На этом строился и рационализм Сократа: "Для храмов и жертвенников... самое подходящее место то, которое видно отовсюду, но где мало ходят, - потому что приятно, увидав храм, помолиться, приятно подойти к нему, находясь в чистоте", а там, где ходит много людей, там легко оскверниться и отвлечься от религиозного настроения.
Сократ признавал человека умным и нравственным, если тот, понимая, в чём состоит прекрасное и хорошее, руководствуется этим в своих поступках и, наоборот, зная, в чём состоит нравственное безобразие, избегает его [278]. Все люди, "делая выбор из представляющихся им возможностей, поступают так, как находят всего выгоднее для себя". Поэтому тех, кто поступает неправильно, Сократ не считал ни умными, ни нравственными. "Сократ утверждал также, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость. Справедливые поступки и вообще все поступки, основанные на добродетели, прекрасны и хороши.... Таким образом, прекрасные и хорошие поступки совершают только мудрые, а немудрые не могут и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. А так как справедливые и вообще все прекрасные и хорошие поступки основаны на добродетели, то из этого следует, что справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость". Зависть Сократ определял как чувство печали или горя по поводу счастья друзей; она всегда присуща только дуракам.
В личной жизни Сократ всегда отделял случайность от закономерности [278]. По его мнению, закономерность является плодом деятельности, потому "случай и деятельность - понятия совершенно противоположные: если человек не ищет, а случайно находит что-нибудь нужное, это [считается] счастьем; а если он путём изучения и упражнения исполняет что-нибудь хорошее, это [признаётся] хорошей деятельностью, и, кто ведёт такой образ жизни, тот... хорошо живёт. Самые лучшие и всего более угодные богам люди.. те, кто хорошо исполняет свою работу, - в области земледелия - земледельческую, в области государственной деятельности - государственную; а кто ничего хорошего не делает,... тот никуда не годен и богам не угоден".
Сократ считал [169], что власть в государстве должна принадлежать высоконравственным, справедливым и опытным в искусстве управления гражданам, поэтому сурово критиковал современное ему общество, склонное к всяческим ошибкам и неверным решениям в силу слабой образованности и неумения отличить добро от зла.
Признаками хороших способностей Сократ считал [278] "быстрое усвоение человеком предмета, который его занимал, запоминание выученного и интерес ко всем знаниям, которые помогают хорошо вести домашнее хозяйство, управлять государством и вообще уметь пользоваться людьми и действиями людей. Кто получил такое образование, думал он, будет не только сам счастлив и будет хорошо вести своё хозяйство, но может и других людей и целые государства делать счастливыми". Сократ был убеждён, что люди, одарённые от рождения могучим духом и способностями довести до конца начатое дело, если получат хорошее образование и "научатся, в чём заключается долг человека, становятся отличными, в высшей степени полезными деятелями: они делаются величайшими благодетелями человечества. Но оставшись без образования, невеждами, они бывают очень дурными, вредными людьми: не будучи в состоянии разобраться, в чём заключается долг человека, они часто занимаются преступными делами: они горды, заносчивы, трудно их удержать или отклонить от задуманного; поэтому они становятся величайшими врагами рода человеческого". Потому Сократ считал, что детей надо обучать с детства и глупо думать, что богатство заменит ребёнку образование: "...только дурак ... воображает, будто он, ничего не зная, лишь благодаря богатству заслужит репутацию человека, на что-то годного, или при репутации ни на что не годного человека приобретёт славу";"...многие вследствие богатства становятся избалованными, делаются жертвой интриг и погибают".
Политические суждения Сократа носили, как и вся его философия, общечеловеческий характер [212]. Он готов был критиковать любую форму правления, основанную на несправедливости и насилии. Ему явно не нравилась власть Тридцати тиранов, правивших в Афинах в 404 г. до н.э. Он отказался подчиниться их приказу арестовать ни в чём, на его взгляд, не повинного человека, которого новые правители сочли своим врагом. Сократ говорил, что управлять должен человек знающий, подобно тому, как в каждом искусстве или ремесле первенство принадлежит лучшему мастеру. Правителю надлежит заботиться о счастье граждан. Идеалом Сократа было государственное правление, основанное на человечности и морали, какое бы политическое устройство оно ни имело, в котором главенствует Закон.
Сократ был сторонником законности и действенной силы Закона до конца своей жизни, будучи убежденным в том, что не "может стоять целым и невредимым то государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы, но по воле частных лиц становятся недействительными и отменяются" [271]. Всякое судебное решение должно сохранять свою силу и каждый гражданин должен заботиться об том, чтобы решение суда было непременно исполнено. По мнению Сократа, каждый гражданин должен осознать, что "Отечество дороже и матери, и отца, и всех остальных предков, оно более почтенно, более свято и имеет больше значения и у богов и у людей – у тех, у кого есть ум, – и перед ним надо благоговеть, ему надо покоряться и, если оно разгневано, угождать ему больше, чем родному отцу, ... , а если оно приговорит к чему-нибудь, то нужно терпеть невозмутимо, – будут ли то побои или оковы, пошлет ли оно на войну, на раны и на смерть; все это нужно выполнять, ибо в этом [заложена] справедливость... И на войне, и на суде, и повсюду надо исполнять то, что велит Государство и Отечество... Учинять же насилие над матерью или над отцом, а тем паче над Отечеством – нечестиво". Для всякого благородного человека всего дороже должны быть доблесть и справедливость, обычаи и законы государства, в котором он живёт.
Сократ был убеждён [278], что "люди, получая воспитание при одних и тех же законах и обычаях, тем не менее отличаются друг от друга смелостью. Но... при всяких природных свойствах в человеке можно развивать храбрость путём обучения и упражнения: ... люди... по природе отличаются друг от друга, и в то же время благодаря упражнению достигают значительного прогресса. А из этого следует, что все люди как с хорошими, так и с плохими природными способностями должны учиться и упражняться в той области, в которой хотят стать известной величиной".
Сократ считал [278] самыми лучшими правителями тех, "которые являются главными виновниками того, что граждане повинуются законам. Государство, в котором граждане наиболее повинуются законам, и в мирное время благоденствует и на войне неодолимо... единодушие граждан по общему мнению есть величайшее благо для государства...; везде в Элладе есть закон, чтобы граждане давали клятву жить в единодушии, и везде эту клятву дают. Думаю я, это делается не для того, чтобы граждане присуждали награду одним и тем же хорам, чтобы хвалили одних и тех же флейтистов, чтобы отдавали преимущество одним и тем же поэтам, чтобы вообще находили удовольствие в одних и тех же предметах, но чтобы повиновались законам. Если граждане соблюдают их, то государства бывают очень сильны и благоденствуют; а без единодушия ни государство, ни домашнее хозяйство процветать не могут... Обратимся к частной жизни: кто реже подвергается наказанию со стороны государства, кто чаще получает награды?... Кого государство в целом своём составе признаёт более заслуживающим доверия, как не того, кто соблюдает законы?... Кому неприятели больше поверят при заключении перемирия, договора, соглашения о мире? С кем всякий охотнее вступит в союз, как не с тем, кто соблюдает законы? Кому союзники скорее вверят предводительство на войне, начальство над гарнизоном, свои города? От кого скорее можно рассчитывать получить благодарность за оказание благодеяния, как не от того, кто соблюдает законы? Кому скорее можно оказать благодеяние, как не тому, от кого надеешься получить благодарность? С кем всякий больше захочет быть в дружбе, как не с таким, и с кем меньше захочет быть во вражде? С кем всякий меньше захочет воевать, как не с тем, с кем больше всего желает быть в дружбе и меньше всего во вражде и с кем очень многие желают быть друзьями и союзниками и очень немногие - личными врагами и неприятелями на поле битвы? Итак,... мое мнение таково, что законное и справедливое - одно и то же...".
Гражданская позиция Сократа вызывала уважение у его учеников и заслуживает признания в наше время, во времена, когда судебные решения и государственные Законы повсеместно нарушаются или просто не выполняются. Изучая Древнее духовное наследство, мы должны не только его знать, но и учиться мудрости древних!
Сократ считался [169] одним из основоположников диалектики как метода нахождения истины с помощью постановки наводящих вопросов. Он относил себя не к учителям мудрости, а всего лишь к людям, способным пробуждать в других стремление к истине. В диалоге Платона "Евтидем" [265], Сократу принадлежит название диалектики "царским искусством", поскольку оно представляет собой искусство управления познанием, а продуктом диалектики должно стать истинное знание.
В отличие от философов, живших до него, и своих современников, стремившихся изучить законы движения Земли и звезд, Сократа более всего интересовал человек и существующее в нём странное нечто, которое он называл "даймоном", являющееся, с одной стороны, внутренним голосом, или совестью, с другой стороны, высшим гласом, или Логосом, т.е. высшей истиной [212]. Такое толкование слова "даймоний" и Логоса дается в энциклопедии "Всемирная история". Современные аналитики древнегреческой философии [219] любят говорить, что Платон ценил Сократа как тонкого знатока Логоса, и тем самым добавляют путаницу в понимании слова "Логос" и "даймоний".
Сократовский "даймон" мы разберем ниже, а сейчас следует остановиться на Логосе, чтобы "внутренний голос" Сократа, или его даймоний, не слился бы с Логосом, который посвященные в эзотерические тайны чаще всего воспринимают как "Высшую Истину", первично вышедшую из недр Вселенной и заключающую в себе потенциальную энергию звука, находящуюся в любом предмете или явлении природы. В современном мире уже становится принятым принижать понятие "Логос", присваивая его людям, свободно владеющим словом, и особенно тем, кто умеет красиво и умно рифмовать. С этим можно было бы согласиться, если бы Логос трактовался как Божественная Истина, исходящая от того или иного поэта. Но, к сожалению, люди чаще всего склонны обобщать всего лишь общечеловеческие истины и потому присваивать им титул "Знатока Логоса", мне кажется, не правомочно.
Для греков понятие "Логос" означало "слово божие", т.е. такое высказывание, которое нельзя оспаривать [219]. Для посвященных в эзотерические тайны, каковым являлся Платон, Логос представлял собой проявленное божество каждого народа и нации, или внешнее выражение и следствие вечно скрытой Причины [138]. Так, например, речь является проявлением Логоса мысли. В греческом мире Логос означал "Слово" и "Глагол", за которым следовало действие. В метафизическом смысле, Логос Творящий присущ был только Демиургам, т.е. богам-творцам. В египетской и индусской мифологии [1], Его появление связывали с рождением первого Творца из первородного мирового яйца, самое первое "Слово" которого ознаменовало начало творения. После творения материального мира Демиург приступил к творению живой Природы тоже посредством Слова, и Логос получил значение "животворяще-го" (общая формула такова: вначале всегда было Слово как внешнее проявления Мысли Всевышнего, что соответствовало концепции "Миром правит идея"). Таким образом, в неживой природе Логос являлся творящим, а в живой природе - животворящим. В диалоге "Тимей" Платона [224], Логос творящий представлен Словом, но чтобы не запутаться в таких вопросах, как Логос и Слово, философ предупреждал, что всем людям "приходится довольствоваться ... правдоподобным мифом, не требуя большего", и потому советовал изучать мифологию (правда, уже в его времена существовали правдоподобные и неправдоподобные мифы).
Если последовать совету Платона, да ещё соотнести эзотерические тайны с современными знаниями, то самый первый эзотерический Логос будет соответствовать звуку взрыва первородного сгустка, от которого началось расширение Вселенной. В ведийской мифологии [110] звук от этого первородного взрыва обозначен непереводимым словом "Бхур" (т.е. Логосом) Праджапати (творца Вселенной), а в египетском мифе [148] самый первый Логос уже антропоморфизирован и представлен возгласом бога Атума: "Я существую!" (т.е. Словом). Библейский Логос не имеет родословной, можно лишь допустить, что он связан с формированием нашей солнечной системы, поскольку в начале Бытия (1:3) он обозначен Словами: "И сказал Бог: да будет свет. И стал свет".
Верное представление о Логосе сохранялось ещё у стоиков [26], которые отождествляли Его с первопричиной, производящей порядок и гармонию, образующей всё существующее в этом мире. Их Логос означал жизнь и зародыш, семя всех существ, мировое начало, мировой разум, мировой закон. Одновременно Он становился идеей Бога и этического начала.
Как говорится в комментариях к диалогам Платона [265], отождествление Логоса со словами человека наметилось уже у Аристотеля в обсуждении взглядов киника Антисфена. Его примеру, возможно, последовали современные ученые - они, как и Аристотель, не изучали и не изучают эзотерическую философию и потому легко путают божественное с человеческим. Сократ же не был циником и предпочитал "не путать божий дар с яичницей": вопросы божественного он считал сложными и непостижимыми для понимания простого человека ("не человеческого, а божьего ума это дело!"), потому в своих беседах он легко переходил на обсуждение более понятных проблем этики [262], касающихся совести и внутренних, демонических, страстей человека. В отношении поэтов Сократ придерживался мнения совершенно отличного от современных взглядов. Он говорил ("Лисисд") [265]: "... тот, кто поэзией вредит себе самому, не может считаться хорошим поэтом: ведь он себе враг". Позднее, в диалоге "Федон" Платон от имени Сократа сказал [277]: "... я понял, что поэт - если только он хочет быть настоящим поэтом - должен творить мифы, а не рассуждения".
В ранних диалогах Платона [265], в которых главным действующим лицом выступал Сократ, обсуждались вопросы истинного знания и мудрости, даймония как внутреннего голоса человека, о том, какой должна быть молитва, что такое настоящий героизм и патриотизм, каким должно быть мудрое управление страной и что такое справедливость, как относится ко лжи и какой должна быть настоящая любовь и дружба, связь между добром и злом и т.д. Следовательно, можно допустить, что Сократ обсуждал со своими учениками подобные вопросы, побуждая их к собственным умозаключениям и поискам, выслушивая их мнение, необходимое ему для решения своих трудноразрешимых задач.
Считают [261], что в поиске истины Сократ замахнулся на нечто очень большое: его философия должна была явиться дорогой истинного счастья, достичь которого можно было только в двух случаях - размышлениями и постижением Бога и освобождением души от материального плена, т.е. выходом за пределы материального мира.
Если поискать аналогию сократовского подход с каким-либо восточным учением, то, в первую очередь, приходит на ум духовная йога, или йога души, конечной целью которой являлось достижение божественного или даже самого Бога (зависело от ступени). Но духовная йога насыщена тайными знаниями о душе и предназначалась только для посвященных в эти знания, всем остальным были доступны только низшие ступени йоги, подобные хатха-йоге (или, как её еще называли, гимнастическая йога). Мог ли Сократ знать духовную йогу? - В настоящее время на этот вопрос нет ответа. Можно лишь предположить, что нечто подобное он знал, в противном случае его следует признать гениальным самоучкой и мистиком.
В подходе Сократа к непознанному проявилась одна его особенность, о которой до сих пор спорят учёные и философы, [262] - это его "даймоний", или внутренний голос, с детства говорящий ему, что следует делать, а чего делать нельзя, останавливающий от опрометчивых поступков. Что это было? - ученые не знают: мистический божественный дар свыше, символическое выражение совести, или же какая-то психическая аномалия.
В комментариях к сочинению Ксенофонта "Воспоминания о Сократе" (1:1) [278] говорится, что сам Сократ не понимал сущности своего даймония. В подлиннике "daimonion" буквально означает "божественное" и в "Защите" (параграф 12) Сократ определял его как "голос бога, указывающий, что следует делать".
Это не был голос Всевышнего, например, как у Ноя перед потопом (Быт. 6:13). Не был даймоний Сократа и слуховой галлюцинацией, по типу той, которую слышал Аврам в видении (Господь к Авраму в видении сказал: "Не бойся, Аврам; Я твой щит; награда твоя весьма велика") (Быт. 15:1). Даймоний Сократа больше всего напоминал внутренний голос человека, подобный интуиции, которая не является принадлежностью материальной природы, а является атрибутом духовной сущности человека, ведущей каждого по его, верному только ему, пути, позволяя безошибочно отказываться от ложных учений и ненужных наставлений, не будучи в них специалистом [155].
По мнению А.Ф. Лосева [265], переводить сократовский "даймоний" как "демон" или "демонское" не совсем правильно в виду христианской специфики последних терминов. Некоторые сократовский "даймоний" переводят как "гений", что тоже может быть неверным, т.к. слово "гений" в наше время чаще всего означает наивысшую духовную способность человека. Лучше пользоваться, как полагал А.Ф. Лосев, термином "даймон", "даймоний" без перевода.
Оценить умение Сократа прислушиваться к "зову" своего Эго можно лишь с позиции духовной йоги и её учения о карме, в котором говорится, что совесть ведет добродетельного человека к постижению и пониманию истины, к тому, что делать следует, а чего делать нельзя, к умению отделить добро от зла, а порочного человека - к проявлению всех его пороков.
Описывают [262], что нередко Сократ впадал в мистический экстаз и, надолго останавливаясь, прислушивался к своему "даймонию", чтобы не совершить чего-нибудь лишнего и ложного. При этом он никогда не ошибался, не фальшивил и не изменял себе.
Несколько подробнее рассказал Плутарх в диалоге "О сократовском демонии" [278]: "Однажды Сократ шёл со своими друзьями: им надо было дальше идти по одной улице. Вдруг Сократ остановился, углубился в себя, потом, ссылаясь на указание демония, пошёл по другой улице, позвав назад и тех, которые успели уже пройти несколько вперед по первому направлению; но некоторые из них не послушались и пошли прямым путём, чтобы доказать лживость демония. Внезапно навстречу им попалось стадо покрытых грязью свиней; посторониться от них некуда было, одних свиньи опрокинули, других выпачкали грязью".
Умение руководствоваться указаниями своего внутреннего Я и подчиняться обстоятельствам свойственно йогинам, находящимся на стадии карма-йоги, хотя никто из современных исследователей Сократа такой аналогии не проводил. Правда, кто-то пытался сравнить сократовский подход со "статичным индуизмом", но тут же опроверг самого себя, заявив, что учение Сократа было не статичным, а динамичным. Спорить со специалистами по Древней Греции не имеет никакого смысла, поскольку чаще всего они являются узкими знатоками своей области знаний, и учить их основам духовной йоги - всё равно, что обучать слона конному искусству. Прежде, чем судить о "статичности индуизма", следует знать, что красной нитью через всю философию индов проходит учение йоги еще с древнейших времен и по сей день. На самом деле, загадкой является не то, на что больше похоже учение Сократа, а то, где он "воспринял" философию Логоса как высшей истины и умение прислушиваться к "внутреннему голосу" как к исходно верному для каждого конкретного человека, ведущего добродетельного индивида - к добру, а злого - к злу. Себя Сократ оценивал как искателя истины, потому, вероятно, постоянно сверял свои замыслы с желаниями своего внутреннего «Я». Великое дело интуиция, когда она согласуется с житейскими планами человека! Но, если злой человек решит встать на путь исправления, прислушиваясь к своему «внутреннему голосу», он будет постоянно испытывать душевный дискомфорт. Потому далеко не всем следует опираться на свою интуицию. Сперва необходимо определить своё Эго, а затем решить, по какому пути лучше пойти: по пути добра, либо по пути зла, или встать на путь исправления. В последнем случае большое значение отводится коррегирующей роли разума.
Такого же мнения придерживался и Платон, который в диалоге "Феаг" [265], посвященному даймонию Сократа, выставлял на первый план силу мысли, которая заключалась в призыве совершать хорошие поступки для предотвращения разных страданий и несчастий. По мнению Платона, Сократ понимал свой даймоний как чисто интуитивное начало и не признавал за ним абсолютной значимости. Тем же, кому даймоний не помогает (т.е. у кого интуиция не развита), Платон предлагал воспользоваться другими источниками: молитвой, жертвоприношениями, предсказаниями прорицателей и т.д.
Сам Сократ определил значимыми для своего даймония знания о добре и зле. Ход его мыслей в этом направлении описал М.Л. Гаспаров в книге "Занимательная Греция" [262]: "...не будем говорить о мироздании, а будем говорить о человеческих поступках: здесь мы можем не только рассуждать, что такое хорошо и что такое плохо, а и делать хорошо и не делать плохо. Этому тоже надо учиться - как всему на свете. Есть ремесло плотника, есть ремесло скульптора: быть хорошим человеком - такое же ремесло, только гораздо более нужное... Ремесло это заключается в том, чтобы знать, что такое справедливость, благочестие, храбрость, дружба, любовь к родителям, любовь к родине и тому подобное. Именно знать: если человек знает, что такое справедливость, он и поступать будет только справедливо. Вы скажете: "Но ведь есть сколько угодно людей, которые знают, как надо бы поступать справедливо, а всё-таки поступают несправедливо: кто по злобе, кто из страха, кто из корысти". Что ж, значит, они недостаточно знают, что такое справедливость, только и всего. Если бы знали по-настоящему, то не предпочли бы ей ни утоление злобы, ни безопасность, ни выгоду".
Ксенофонт высоко ценил мирскую значимость даймония Сократа. В "Воспоминаниях" он говорил, что благодаря указаниям своего голоса, Сократ давал советы друзьям и советы эти оправдывались [278]; потому, по словам Ксенофонта, Сократ признавал за собой дар пророчества. Однако, все сократические диалоги Платона [265] указывают на то, что Сократа больше интересовали не бытовые проблемы его учеников, а их духовное развитие.
В разной оценке значимости даймония Сократа заключается главное отличие двух главных свидетелей, Платона и Ксенофонта. В современном мире предпочтение отдаётся платоновскому подходу, поскольку Сократа почитают, прежде всего, как философа, и считают [261], что он сам провозгласил философию дорогой к истинному счастью, которое можно достичь лишь в двух случаях: если путник научится размышлять и постигнет Бога, освободив свою душу от материальных пут. Принимая во внимание биографию Сократа, такое развитие человека, с позиции духовной йоги [30], можно трактовать как указание на преодоление от-дельных этапов духовного роста: от карма-йоги (добросовестного выполнения своих обязанностей), через дхьяна-йогу (познание) и гьяна-йогу (умение правильно формулировать эмпирические выводы), к бхакти-йоге (достижению божественной истины). Своим друзьям Сократ всегда советовал делать необходимые дела как можно лучше, потому что самое главное, из совершённого человеком, "боги оставляют себе, и ничто из этого люди не знают. Так, например, кто превосходно засадил для себя деревьями участок земли, не знает, кто будет собирать плоды; [а] кто превосходно построил себе дом, не знает, кто будет жить в нём;... женившийся на красавице себе на отраду не знает, не будет ли через неё терпеть горе; породнившийся через брак с влиятельными лицами в городе не знает, не лишится ли он из-за них отечества" [278]. И далее: "Кто воображает, будто в подобных случаях нет ничего зависящего от бога, а всё будто бы зависит от человеческого рассудка, тот - безумец". Кому боги предоставили возможность познавать и делать, те должны учиться. "К кому боги милостивы, тому они дают указания". Для всех остальных открыта дорога к гадалкам и прорицателям.
Многие современники считали Сократа софистом, и потому, в частности, он был обвинен в развращающем влиянии молодёжи [169]. Он действительно участвовал в диспутах софистов, но лишь для того, чтобы постичь их науку и критически ее осмыслить. В платоновском диалоге "Менексен" [265] Сократ хвалился тем, что учился риторике у Аспасии и музыке у Конна. Однако софисты не очень высоко ценили истину как таковую [262]; для них победа в риторическом споре имела первостепенное значение и даже в том случае, если она была достигнута путем ложных умозаключений. Потому Сократ, научившись риторике, со временем отошёл от софистов и во многом с ними не соглашался.
В познании музыки Сократ видел способ изучения законов гармонии, находящихся за пределами рассудительности и логического мышления ("Хармид" [265]). Такой подход к музыке был заложен ещё Пифагором в его школе и поддерживался в дальнейшем пифагорейцами. Однако по тому, как Сократ относился к геометрии, астрономии и другим физическим наукам, можно думать, что он не был сторонником пифагореизма [278]: "Геометрию надо изучать, говорил он, лишь в таком объёме, чтобы быть в состоянии, в случае необходимости, участок земли правильно, согласно с измерением, принять, передать, разделить или представить отчёт о работе; а этому так легко научиться, что если внимательно следить за измерением, то, уходя домой, можно знать не только величину участка, но и способ его измерения. Но в изучении геометрии доходить до трудно понимаемых чертежей он находил ненужным; пользы от этого, говорил он, не видно; хоть сам он не был профаном в этой науке, но говорил, что занятие ею может поглотить у человека всю жизнь и помешать изучению многих других полезных наук". Такое же, сугубо практичное отношение, у Сократа было и к астрономии. "Вообще он не советовал заниматься изучением небесных явлений, как бог производит каждое из них: этого, думал он, людям не удастся постигнуть, да и богам не доставит удовольствия, кто исследует то, чего они не захотели открыть; к тому же рискует сойти с ума, кто занят такими изысканиями ...". "Сократ советовал также учиться счислению, но подобно тому, как в других науках, он и здесь советовал избегать ненужного занятия ими".
Идейно Сократ противостоял софистам, утверждая, что объективная истина есть, только нам она неизвестна точно, мы не знаем, какая она и что собою представляет [262]. Задача каждого думающего человека заключается в том, чтобы искать эту единую для всех истину. По Сократу, истина, как Солнце в небе, всё освещающее и всё согревающее, может быть только одна. Она едина для всех, общеобязательна и объективна, т.е. существует вне нас и независимо от наших желаний, она бездонна и многогранна, и кроме того, она познается через нас и нами, каждому открывается по-особому. Истина есть и она одна для всех, она бесконечна, но каждый может видеть лишь какой-то её фрагмент, частицу, или сторону. Все к ней причастны, но никто не может её "монополизировать" и утверждать, что только он знает истину и точно может сказать, что она из себя представляет. Поэтому призыв "Познай самого себя!", начертанный в Дельфах, стал для Сократа девизом его жизни. Всё остальное, о чём можно уверенно всегда говорить и что можно точно знать - это о собственном незнании и о трудностях на пути постижения истины, что нашло отражение в известном изречение Сократа "Я знаю только то, что я ничего не знаю".
Сократ противопоставил софистам свою науку, основанную на поисках устойчивого, определенного и объективного порядка, в котором вмещался некий высший разум – Logos Всевышнего [169]. По мнению Сократа, в шумном и суетливом людском мире трудно отыскать такой порядок, существует он как бы за пределами нашего мира, в мире идеальном, не-доступном людским чувствам. Только тот мир является поистине реальным, мир, который мы знаем, – всего лишь искаженное, скверное отражение мира идеального. То, что люди считают истинным знанием, зачастую является ложным, представляет собой всего лишь мнение и восприятие, – доказывал Сократ в дискуссиях, раскрывая ложность взглядов своих противников. Придерживаясь принципа «Я знаю, что не знаю», Сократ признавал свое незнание чего-то в отличие от тех многих, которым казалось, что они обладают определенным знанием. Однако в этом принципе отнюдь не утверждалось, что мы не можем постичь никакой истины. Напротив. Только, по мнению Сократа, истина обретается в самопознании, в способности отыскать и познать ее не столько в окружающем нас мире, сколько в самом себе, т.е. в собственной душе, при этом – по определению – она не может быть субъективной. Поэтому Сократ не учил определенному знанию, а помогал своим ученикам и слушателям отыскать ее в ходе обсуждения в самом себе. Этот метод он называл майевтикой или «вспоможением родам» и только помогал другим отыскать, как он полагал, в себе эту истину.
Майевтика в переводе с греческого означает "повивальное искусство" [262]. Используя этот метод, философ, подобно повитухе, не предлагая готовых ответов, а задавая дополнительные вопросы, требующие своего разрешения, оказывал помощь каждому, ищущему истину, найти её в своей душе и разуме. Такая тактика беседы, конечно же, была намного сложнее прямого и безапелляционного заявления своей правоты, но она была любимым методом Сократа в беседах с другими. При этом он часто использовал приемы и методы, к которым прибегали софисты, ставя человека в интеллектуальное затруднение, озадачивая его противоречиями, заставляя усомниться в очевидном и предположить нечто новое, ранее неведомое ему. Сократ делал это для того, чтобы через сомнение и противоречия подтолкнуть человека к поиску истины.
Сократ часто повторял, что ему самому в поиски верного решения помогает dajmonion (дамоний), который дает ему совет в трудном выборе и сложной ситуации [169]. Однако он не указывал, что делать, а только советовал, чего делать не следует, предостерегая от опасности. Сам Сократ говорил об этом так [269]: "Началось у меня это с детства: вдруг – какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и не допускает меня заниматься государственными делами". Бывало, что "обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что-нибудь не так" Под воздействием своего внутреннего голоса Сократ пришел к мысли о том, что тот, "кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен".
Голос, звучащий в душе Сократа, был для него свидетельством связи со сверхъестественным миром, откуда приходит и куда возвращается бессмертная душа [169]. Поэтому истинное знание состоит в воспоминании о том состоянии, которое осталось незамутненным еще невежеством и суетой земной жизни.
О Сократе говорили, что единственным предметом его философии был человек [261]. Сократ учил, что душа существует до тела и перед погружением в тело наделяется всеми знаниями. Когда душа входит в материальную форму она притупляется, но последующими рассуждениями о чувственных объектах она пробуждается и восстанавливает свое исходное знание. На этих посылах основывалась его попытка стимулировать мощь души через иронию и индуктивное размышление. В диалогах раннего Платона [265], недвусмысленно говорится о том, что Сократ признавал наличие души у всех живых существ, которые через свою душу познают окружающий их мир ("Гиппий меньший"), и верил, что обучается всему душа, а не тело, хотя тело тоже способно к изменениям и совершенствованию, посредством физических упражнений ("Лахет"). Но, говоря о совершенстве человека, Сократ, прежде всего, имел в виду совершенство души и родителям советовал заботиться о том, "чтобы души их [детей] стали сколь можно достойнее" ("Лахет").
Подобные взгляды Сократа согласуются с теорией бессмертия души, её способности к реинкарнации, познанию и духовному росту, что материалистам может показаться наивным, поскольку они уверены, что материальное тело само себя оживляет, а познавательным процессом в нём обладает, в первую очередь, головной мозг посредством органов чувств, потому этот момент в сократовской философии обычно никем не комментируется. Те же, кто знаком с эзотерической философией, знают представления древних о том, что жизнеспособность любого материального тела и нервной системы, в частности, зависит от присутствия в теле души, а при её отсутствии головной мозг со своими органами чувств будет просто мёртвым органом (хотя и полностью сохранным в структурном плане), или мёртвым материальным телом, подобно компьютеру, который без электропитания и управляющего воздействия человека остается сложной, но "мертвой" конструкцией: при подключении к электричеству, компьютер "оживает", но "разумную деятельность" задает ему человек. Следовательно, Сократ, с эзотерических позиций, был прав: душа оживляет и организует оживленный ею материальный организм, используя его для познания окружающего мира, управляя его головным мозгом как своим инструментом, а тот уже черпает информацию об окружающем от органов чувств. Другим важным моментом платоновских диалогов явилось то, что с Сократом никто не спорил о возможности души к познанию, и все были согласны с тем, что познаёт и совершенствуется под воздействием знаний именно душа, а не тело и не головной мозг ("Гиппий меньший") [265]. Следовательно, таким было общее мнение греков в древние времена. Такого же мнения придерживается и духовная йога [30], как наиболее оккультная из всех дошедших до нашего времени учений. Никогда не следует забывать слова Е.П. Блаватской, сказанные ею еще в XIX в., о том, что, согласно эзотерической философии [1], душа представляет собой особый вид энергии, неизвестный еще людям. Жаль только, что эпоха материализма откинула нас назад от дальнейшего понимания сущности души, присутствие которой превращает мертвое тело в живое, а её отсутствие - живое в мертвое. Как писал Платон в диалоге "Федон" [277], "смерть есть ... не что иное, как отделение души от тела... А "быть мёртвым" - это значит, что тело, отделенное от души, существует само по себе и что душа, отделенная от тела, - тоже сама по себе". Истинная смерть, по представлениям Платона, означает смерть души, а не тела; душа же в процессе своего существования меняет тело много раз, как человек - одежду. Душа никогда не гибнет, поскольку она "сильна и богоподобна, ... она существовала и до того, как мы родились людьми" и будет существовать после того, как мы умрём, ибо "душа не только бессмертна, но и неуничтожима". А коли душа бессмертна, "для неё нет... иного прибежища и спасения от бедствий, кроме единственного: стать как можно лучше и как можно разумнее. Ведь душа не уносит с собою в Аид ничего, кроме воспитания и образа жизни [на земле], и они-то... доставляют умершему либо неоценимую пользу, либо чинят непоправимый вред с самого начала его пути в загробный мир", поскольку душа может меняться только будучи в теле, а вне тела она остаётся неизменной, с тем "багажом знаний", который приобрела на Земле [1,30].
Сократ до конца жизни не покидала уверенность в том, что бояться смерти нет никакого смысла [269]. Он говорил: "... бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь?". И далее: "Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом говорят. И если бы это было отсутствием всякого ощущения, все равно что сон, когда спят так, что даже ничего не видят во сне, то смерть была бы удивительным приобретением". Из последних слов Сократа определенно явствует, что он слышал и знал о теории переселения душ, которая в Греции считалась вполне правомочной, иначе бы в заключительной речи, после приговора, Сократ не сказал бы такие слова: "С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи судьи? В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так называемых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, говорят, судят в Аиде, – Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема, и всех тех полубогов, которые в своей жизни отличались справедливостью, – разве это будет плохое переселение? А чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Мусеем, Гесиодом, Гомером! Что меня касается, то я желаю умирать много раз, если все это правда..., тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными, если верно то, что об этом говорят".
В приведенном монологе Сократа важно обратить внимание не столько на заключительную фразу о бессмертии (она согласуется с теорией переселения душ), сколько на имена судий в Аиде (в царстве мертвых): Минос, Радамант, Эак и Триптолем. Как говорится в комментариях к "Апологии Сократа", Минос и Радамант имели прямую связь с критскими и орфическими мистериями, Триптолем – с элевсинскими таинствами, а Эак – с орфическим культом героев на острове Эгина [269]. Относил ли их Сократ к полубогам, из его фразы это значение прозвучало не совсем определенно, можно лишь допустить, что это так, но можно подумать, что в Аиде были судьи и все те полубоги, которые отличались справедливостью. Поэтому важность понимания термина"полубоги" будет дана ниже, когда понятие "полубоги" прозвучит более определённо, здесь же о них говорится лишь вскользь, и это следует запомнить. Орфей и Мусей относились к мифическим певцам древности, а Гесиод и Гомер - уже к историческим личностям, создавшим известные нам мифы Древней Греции. Возможным следует признать, что Сократ верил в реальное существование Орфея и его ученика Мусея, поскольку перечислил их в одном ряду с Гесиодом и Гомером.
Если для историков Орфей является мифическим героем, то оккультист Папюс [142] называл его первым человеком, "создавшим эпоху, поставив себя в центре нравственной сферы, влияние которой сохранилось до наших дней, в течение тридцати трех столетий". По мнению Папюса, Орфей облек в самые блестящие цвета древние идеи, создав политеизм поэтов, возжег инстинктивное воображение народа и очаровал фракийцев, скрыв единство эзотерических идей под множеством форм их бесчисленных проявлений, открыв в доступной форме иерархию начальных сил природы. Как пишет Папюс, Орфей, получивший образование в Египте и посвященный там в самые сокровенные тайны, был воспитан в одном и том же храме Осириса, в котором прошёл посвящение и Моисей, потому они могут рассматриваться товарищами по посвящению. В Греции Орфей достиг звания главного жреца и пророка. Присоединив к своей вере двадцать непримиримых племен различных религиозных воззрений и гражданских законов, Орфей основал замечательную амфиктионическую федерацию, указы которой подлежали санкции верховного жреца Дельф. Он же создал чудную греческую мифологию, которая и теперь воодушевляет наше искусство, властвуя в поэзии. Спустя почти 900 лет после Орфея в Грецию прибыл Пифагор, обогащенный всеми знаниями Африки и Азии.
Для нас, как писал М.П. Холл [261], "Орфей, фракийский бард, великий просветитель греков, перестал быть известен как человек и стал почитаемым божеством за несколько веков до христианской эры"; мудрость Орфея со временем перешла к Гомеру, Пифагору и Платону. Современные историки считают [26], что созданные Орфеем и Мусеем песни, объяснявшие происхождение мира и богов, на самом деле сочинялись и распространялись орфиками (последователями Орфея), ими же приписывалось их авторство Орфею и Мусею.
Заключительная фраза Сократа о жизни после смерти окончательно убеждает нас в том, что он верил в бессмертие души и в действенность закона кармы: [269]: "Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах".
Вера в возможное бессмертие, или хотя бы в долголетие, вероятно, в Греции была распространена более широко и проникала в сознание людей глубже, чем мы сейчас представляем. В этой связи показательны слова Ксенофонта, встретившего известие о гибели своего сына такими словами [278]: "Я знал, что сын мой смертен". Нам, привыкшим оплакивать умерших, его слова кажутся необычными, а для греков, у которых жизнь и смерть всегда шли рядом, любое долголетие казалось даром божьим (Ксенофан, Ксенофонт, Демокрит и другие прожили более 90 лет, да и Сократ в семидесятилетнем возрасте не казался больным и немощным; ещё Солон в VI в. до н.э. считал [268], что "Если ... десятое Бог доведёт до конца семилетье, ранним не будет тогда смертным конец для людей", т.е. 70 лет от роду - уже не ранний срок, но ещё и не поздний; сам Солон прожил около 80 лет). Греков, как и весь древний мир, всегда интересовали причины раннего ухода людей из жизни; они верили, что за всё плохое, совершённое человеком, в конечном счёте, он расплачивается жизнью.
Продолжение следует.

К Легенда о Азалии

 

В переводе с древнегреческого azalea - "сухой". Название растения связано с его внешним видом: обычно это небольшой сухой кустарник.

Персидский  правитель Дарий II имел двух сыновей - Кира и Артаксеркса. После смерти отца Артаксеркс обвинил Кира в заговоре и выслал его в одну из отдаленных областей Греции. С тех пор Кир думал только о мести брату. Наконец, он решил собрать войско и выступить против Артаксеркса.