Впрочем, ведь это всего-навсего кино, не правда ли?..

Зато всё необходимое для своего романа писатель Каверин нашёл в образе Георгия Яковлевича Седова, начальника той самой экспедиции, чьё судно «Св. Фока» вывезло на «большую землю» и Альбанова с Конрадом (как оно было на самом деле), и штурмана Климова из «Двух капитанов».

Откроем роман и взглянем опять на дневники «штурмана Ив. Дм. Климова»:

Что ж, Валериан Альбанов, чьи воспоминания обильно цитирует Каверин, во время перехода к Земле Франца-Иосифа вспоминал иногда Георгия Брусилова, но вовсе не с тем восхищением, которое сквозит в дневниках штурмана Климова, когда он думает о капитане Татаринове. И никакой прощальной речи Брусилов, конечно же, не произносил…

Ту прощальную речь, фрагмент которой мы видели, произнёс Георгий Седов. Вот как описывает эту сцену Николай Пинегин, участник экспедиции Седова:

Он несколько минут стоял с закрытыми веками, как бы собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Все ждали. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, и в углах сомкнутых глаз сверкнули слёзы. Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и начал говорить — сначала отрывочно, потом спокойнее, — голос стал твёрдым.

«… Трудами русских в историю исследования Севера записаны важнейшие страницы — Россия может гордиться ими. Теперь на нас лежит ответственность оказаться достойными преемниками наших исследователей Севера…

Сегодня для нас и для России великий день… Наша цель — достижение полюса, всё возможное для осуществления её будет сделано».

Два слова о том, что этой сцене предшествовало. Георгий Седов, семью годами старше Георгия Брусилова, человеком был, конечно, незаурядным. Выходец из простой семьи, он сделал свою жизнь сам, сумев и получить образование, и стать офицером, и завоевать известность среди полярных исследователей. В начале 1912 года провёл, как сказали бы теперь, широкую рекламную кампанию, публично провозглашая своё намерение уже в том же году достигнуть Северного полюса и водрузить на нём российский флаг.

Амундсен желает во что бы то ни стало оставить честь открытия за Норвегией и Северного полюса. Он хочет идти в 1913 году, а мы пойдём в этом году и докажем всему миру, что и русские способны на этот подвиг…

Попытки на такой патриотической волне выбить деньги на экспедицию из правительства — провалились: там идею сочли, по меньшей мере, плохо продуманной. Тогда был организован сбор частных пожертвований (немалую сумму дал и царь в качестве частного лица), которых хватило на аренду шхуны «Св. мученик Фока» и на снаряжение. Но, глядя из сегодняшнего дня, трудно отделаться от впечатления, что Седов куда меньше думал о публично заявленной цели экспедиции, достигнуть Северного полюса, чем об объявленном сроке достижения этой цели.

«Св. мученик Фока» мыслился лишь как транзитное судно, в задачу которого входило доставить экспедицию на Землю Франца-Иосифа, откуда путь к полюсу был бы продолжен по льдам. Поэтому особого внимания на его мореходные качества не обращалось («Св. Фока» ни в какое сравнение не шёл со «Св. Анной» Брусилова). В обстановке крайней спешки уже в пути выяснилось, что закупленное продовольствие и снаряжение оставляли желать много лучшего. (Все эти мотивы нашли отражение в романе «Два капитана», но вина за все последствия была возложена там на несчастного Николая Антоновича Татаринова).

 Георгий Седов в своей каюте на судне «Св. Фока».
С фотографией жены он не расставался и там

В августе 1912 года «Св. Фока» вышел из Архангельска, направляясь прямым ходом на Землю Франца-Иосифа. Но достигнуть этой промежуточной цели экспедиция не смогла, и Седов принял решение зимовать вместе со «Св. Фокой» на Новой Земле. Надо сказать, что подобный поворот дела предусмотрен не был, и когда через год «Св. Фока» добрался-таки до Земли Франца-Иосифа, в экспедиции уже стала ощущаться нехватка топлива и продовольствия. Тем не менее, «Св. Фока» отправился дальше, но ушёл недалеко, и там же, на одном из островов Земли Франца-Иосифа, вскоре был вынужден остановиться на вторую зимовку.

Экспедиция терпела страшные лишения, подавляющее большинство её участников, как и сам Седов, были больны, но отступить значило для Седова подставить себя под публичные насмешки. И он принял решение идти к полюсу, взяв с собой ещё двух матросов и два десятка собак. Решение это было столь же героическим, сколь безрассудным. В принципе, всё это сильно напоминало самоубийство. Ту самую «прощальную речь» Георгий Седов произнёс как раз перед уходом.

Далеко уйти, впрочем, им не удалось. Уже через неделю перехода Седов был не в состоянии идти, но заставил матросов привязать его к нартам и двигаться дальше. Спустя ещё полторы недели Георгий Седов умер, даже и не покинув Землю Франца-Иосифа. Его спутники, видимо, отнюдь не были его единомышленниками. Кое-как похоронив (по их словам) своего начальника, они немедленно прекратили покорение полюса и с трудом вернулись на судно.

После этого экспедиция отправилась на «Св. Фоке» в обратный путь. И вот тогда-то она совершенно случайно встретилась на мысе Флора с Альбановым и Конрадом. Надо сказать, что возвращение судна к родным берегам не было безмятежной прогулкой. В топку бросали всё, что могло гореть: даже менее существенные элементы конструкции судна. От Рынды-на-Мурмане, куда всё-таки прибыл «Св. Фока», Альбанов и Конрад, у которых совершенно не было денег, кое-как добрались потом до Архангельска…

Всесокрушающая целеустремлённость Седова производит, конечно, очень сильное впечатление. «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» — именно такой человек, наверное, как нельзя лучше соответствовал тому образу капитана Татаринова, который был задуман писателем. Именно такой человек, по задумке Каверина, и мог бы на последнем этапе экспедиции отправиться к призрачной и неизвестной «Земле Марии» — в направлении, прямо противоположном направлению дрейфа льдин, без необходимого снаряжения и почти без продовольствия. Самоубийство?.. Да! Но ведь и героизм же…

Естественно, в реальной экспедиции Брусилова ни одной секунды не задумывались над вариантом отправиться на восток, к неизвестной им Северной Земле. К возможной дальнейшей судьбе Георгия Брусилова и его спутников после того, как «Св. Анну» покинула группа Альбанова, мы ещё вернёмся.

6. Судьбы

Анне Николаевне Брусиловой, супруге дяди Бориса и дочери барона Николая Рено, посчастливилось скончаться ещё в сентябре 1916 года, незадолго до бурных революционных событий и последующего безумия. Её похоронили на кладбище Ново-Иерусалимского монастыря, под Москвой.

Борису Алексеевичу Брусилову — «дяде Борису» — повезло меньше. Он был арестован чекистами и помещён в московскую Бутырскую тюрьму. Там, в тюрьме, он и скончался — в сентябре 1918 года.

О Николае Святославовиче Андрееве, кадровом флотском офицере, известно, что в июле 1915 года он был награждён орденом св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом. По-видимому, в 1916 году он женился. О дальнейшей судьбе Николая Андреева мы почти ничего не знаем. Но, во всяком случае, его фамилия присутствует в списках под названием «Участники Белого движения».

Отец Ерминии, генерал-лейтенант Александр Жданко, во время войны командовал 64-й пехотной дивизией. Ему тогда было уже под шестьдесят. Войну он не пережил: умер в августе 1917 года. Был похоронен в Киеве, возле Аскольдовой могилы.

Валериан Альбанов после возвращения работал некоторое время там же, куда вернулся — в Архангельске: вначале помощником капитана на ледорезе «Канада», а потом и капитаном портового ледокола. Жил он чрезвычайно замкнуто, не в городе, а прямо на судне. «В городе никогда не бываю», — сообщал он в письме к Николаю Пинегину. Женат он, по-видимому, не был.

Постепенно у него развивалось нервное заболевание, и в сентябре 1917 года его признали негодным к военной и морской службе. Некоторое время он прожил в Ревеле (ныне Таллин), работая там на портовых судах, а весной 1918 года переехал в Красноярск. Вот каким он запомнился его тамошнему начальнику, капитану речного парохода «Север»: «Добродушный, покладистый, но с поразительно неустойчивым настроением. Никогда нельзя было сказать, что послужит причиной очередной вспышки: чьё-то неосторожное слово, даже взгляд приводили его в исступление…» (Владилен Троицкий, «Подвиг штурмана Альбанова». — Красноярск: 1989.)

Жизнь Валериана Альбанова оборвалась в 1919 году. По одним сведениям, он умер от тифа и был похоронен в Новониколаевске (ныне Новосибирск). По другим сведениям, он погиб при взрыве эшелона с боеприпасами на станции Ачинск — быть может, возвращаясь из Омска, где он был по вызову А. В. Колчака, к которому-де не раз обращался с проектом поисков «Св. Анны». На месте взрыва якобы нашли портфель Альбанова и ногу с его документами в кармане брюк…

До сих пор неясно, когда и где была вскрыта «запаянная жестяная банка с почтой и документами», которая не раз упоминается в воспоминаниях Альбанова и которая, видимо, считалась в его группе настолько важным грузом, что даже Александр Конрад и Евгений Шпаковский, попытавшиеся было спастись в одиночку, среди самых необходимых вещей не забыли, как мы знаем, прихватить и её (и даже не распечатали её, как удивлялся потом Альбанов, «хотя беглецы и очень нуждались в посуде для варки пищи»). До мыса Флора эта банка, вне всякого сомнения, добралась вполне благополучно — об этом обмолвился и сам Альбанов. Затем она была вскрыта — но где? Там же, на мысе Флора? Или позднее, в Архангельске?.. Во всяком случае, все содержавшиеся в ней официальные материалы достигли своих адресатов и были потом опубликованы. Однако, никаких личных писем никто из родственников тех, кто остался на «Св. Анне», так никогда и не получил…

Александру Конраду было 24 года, когда шхуна «Св. Фока» вывезла его с мыса Флора вместе с Альбановым. Там он запомнился Николаю Пинегину, как «плотный парень с простодушной улыбкой и жемчужными зубами. Глядя на его цветущее лицо, можно подумать, что он только что вернулся из весёлого плавания на яхте, а не из скитаний по льдам». Совсем иным запомнился он полярному штурману Валентину Аккуратову спустя много лет, в 1938 году:

Я был знаком с Александром Конрадом. В тридцатых годах он плавал на судах Совторгфлота. Суровый и замкнутый, он неохотно, с внутренней болью, вспоминал свою ледовую одиссею. Скупо, но тепло говоря об Альбанове, Конрад наотрез отказывался сообщить что-либо о Брусилове, о его отношении к своему штурману. После моего осторожного вопроса, что связывало их командира с Ерминией Жданко, он долго молчал, а потом тихо сказал:

— Мы все любили и боготворили нашего врача, но она никому не отдавала предпочтения. Это была сильная женщина, кумир всего экипажа. Она была настоящим другом, редкой доброты, ума и такта…

И, сжав руками словно инеем подёрнутые виски, резко добавил:

— Прошу вас, ничего больше не спрашивайте!..

До конца своих дней Александр Эдуардович Конрад наотрез отказывался обсуждать с кем бы то ни было подробности взаимоотношений внутри экспедиции. Единственному из всех тех, кто летом 1912 года отправился на «Св. Анне» во Владивосток, ему всё же удалось потом пройти по намеченному тогда маршруту. В 1940 году Александр Конрад скончался в Ленинграде от болезни…

Долгое время судьба той четвёрки из группы Альбанова, которая направлялась к мысу Флора по суше (Пётр Максимов, Ян Регальд, Павел Смиренников и Владимир Губанов), оставалась абсолютно неизвестной. И только лишь летом 2010 года российской поисковой экспедиции Олега Продана удалось обнаружить на Земле Франца-Иосифа, на острове Георга, останки одного из тех четверых.

По мнению поисковиков, положение тела свидетельствуют о том, что человек, чьи останки были найдены, не умер, а именно погиб — возможно, провалившись в трещину на леднике. Евгений Ферштер, участник поисковой экспедиции: «Рядом с останками человека были найдены только часы, в районе грудной клетки, и свисток. То есть явно они лежали, наверное, во внутреннем кармане».

В воспоминаниях Альбанова, когда он перечисляет то, что захватили с собой Конрад и Шпаковский, тайком покинувшие своих товарищей, есть такая фраза: «Не забыли «разведчики» прихватить и единственные наши карманные часы, принадлежащие Смиренникову». Если учесть, что поисковая экспедиция обнаружила невдалеке от останков также и серебряную ложку с инициалами «П. С.», то, скорее всего, найденные ею останки принадлежат матросу Павлу Смиренникову.

 «Не забыли «разведчики» прихватить и единственные наши карманные часы,
принадлежащие Смиренникову…». Останки Павла Смиренникова (2010 год)

Но, конечно, наверняка это можно будет утверждать лишь после проведения соответствующей экспертизы, а для этого необходимо отыскать либо потомков тех четверых полярников (в случае анализа по ДНК), либо хотя бы череп погибшего (судя по телерепортажам, его обнаружить не удалось).

Кроме карманных часов, корабельного свистка и серебряной ложки с инициалами, были найдены три винтовочных патрона 1910–1911 годов выпуска, нож, фрагменты одежды и самодельные тёмные очки из бутылочных стёкол. В воспоминаниях Альбанова такие очки тоже упоминаются:

Ещё на судне машинист Фрейберг сделал нам всем по паре очков, но нельзя сказать, чтобы эти очки достигали своего назначения. Стёкла для них делали из тёмных четырёхгранных бутылок от «джина». Одев такие очки, мы ничего не видели впереди, поминутно спотыкались в ропаках, перевёртывали нарты, падали сами, но глаза по-прежнему болели невозможно, и слёзы текли горячими струями.

Наконец, были найдены остатки дневника — в начале экспедиции Ерминия Жданко раздала каждому её участнику надписанные ею тетрадки для ведения записей. «Сегодня получили последнюю плитку табака. А спички кончились давно», — и теперь ещё, почти сто лет спустя, можно разобрать эти строки, написанные кем-то из матросов на борту «Св. Анны» летом 1913 года…

 Находки экспедиции Олега Продана летом 2010 года на Земле Франца-Иосифа

Георгий Брусилов долго ещё по военному ведомству числился всего лишь пропавшим без вести. В 1913 году его наградили юбилейной медалью в честь 300–летия дома Романовых — и тогда, действительно, он был ещё жив, хотя награждавшие его не могли и тогда быть полностью в этом уверены. А в 1915 году Георгия Брусилова наградили памятной медалью — в честь 200–летия Гангутского сражения. В изданном весной 1916 года «Списке личного состава судов, флота, строевых и адмиралтейских учреждений морского ведомства» мы также ещё находим лейтенанта Георгия Брусилова. Но вот в том же году позднее Брусилов, по-видимому, был всё же признан умершим и исключён из подобных списков.

Мать Георгия Львовича Брусилова, Екатерина Константиновна, скончалась в начале мая 1936 года. В «Генеалогическом вестнике» № 4 за 2001 год описан составленный ею Поминальник — карманного формата книжечка, на чёрном переплёте которого оттиснуты восьмиконечный крест и надпись «За упокой». Там перечислены все те её родственники и даже, быть может, просто добрые её знакомые, кого Екатерина Константиновна Брусилова поминала как умерших. В самом начале мы видим там имена родителей и её мужа, и её собственных. Перечислены там имена и всех братьев Брусиловых — и Алексея (знаменитый генерал), и Бориса («дядя»), и Льва (её собственный покойный муж). Мы находим в Поминальнике имя воспитателя этих трёх братьев, имя первой супруги генерала Брусилова, имя супруги и даже имя тёщи «дяди Бориса». Есть там даже имя француженки-гувернантки, которая воспитывала Анну Николаевну Брусилову, урождённую баронессу Рено!..

Но вот имени её собственного сына, Георгия Брусилова, — там нет…

7. И снова — «Св. Анна»

Со времени экспедиции Брусилова прошёл без малого век. Конечно, никого из тех, кто летом 1912 года отправился в ту полярную экспедицию, давно уже нет в живых: ни Альбанова с Конрадом, которым повезло вернуться, ни Баева, исчезнувшего при переходе к Земле Франца-Иосифа, ни Архиреева и Нильсена, умерших уже на островах, ни Луняева и Шпаковского, унесённых на каяке в море, ни того, чьи останки недавно были обнаружены на острове Георга, ни троих его спутников, которые ведь тоже умерли где-то там, рядом.

Никого из них нет в живых. Пусть так. Но мы хотя бы приблизительно да знаем о том, что с ними случилось, где и как могла настигнуть их смерть. А вот о дальнейшей судьбе тех, кто остался на «Св. Анне» — мы не знаем вообще ничего. Где, как, почему они умерли — не знает никто.

Ладно бы люди. Но ведь никаких следов и самой шхуны «Св. Анна», всех этих её деревяшек, парусов, шлюпок, мачт и штурвалов — никто никогда не находил: она исчезла бесследно, растворилась, словно бы её никогда и не было…

Или всё-таки находил?..

В книге Николая Черкашина «Авантюры открытого моря» есть рассказ о том, как ещё в 1988 году, будучи в Германии, он на стене одной из пивных Штральзунда видел старый корабельный штурвал с полустёртой надписью «…andor…». На штурвале висела также икона с изображением св. Анны Кашинской. По словам хозяина того заведения, осенью 1946 года рыболовецкое судно, на котором был его отец, едва не наткнулось в Северном море на брошенную экипажем шхуну. Обследовав её, рыбаки обнаружили-де там «много» консервов и других припасов. Штурвал и икона — с той самой шхуны. Да, и ещё: шхуна была совсем беспризорная: ни экипажа, ни флага, ни даже имени на борту…

Ну вот. Осталось только вспомнить, что прежде чем стать «Святой Анной», купленное Брусиловым в Англии судно называлось «Pandora II». А потом ещё и задать себе вопрос, ответить на который будет крайне нелегко: а где, в каких, собственно говоря, водах та шхуна (если только допустить, что это именно «Св. Анна») провела три десятилетия и две мировые войны, оставаясь никем не замеченной?..

Да и как бы вообще, спросит читатель, могла «Св. Анна», которую в последний раз видели далеко в Арктике, напротив сибирских берегов, вдруг оказаться в Европе?.. Могла. Более того, если говорить только о судне, то его дальнейшую судьбу предсказать было бы не очень трудно: дрейфуя со льдами на запад, оно прошло бы вдоль северных берегов архипелага Шпицберген и, спустя некоторое время, освободилось бы из ледового плена уже в европейских водах. Дело в том, что в апреле 1914 года общее направление дрейфа «Св. Анны» определялось не стоковым Обско-Енисейским течением (как это было в 1912 и в 1913 годах), а мощным океаническим течением, направленным с востока на запад: примерно с декабря 1913 года «Св. Анна» стала продвигаться в общем направлении на запад.

Надо сказать, что экспедиция Брусилова готовилась плыть вдоль сибирских берегов, так что никаких карт других районов Арктики на «Св. Анне» не было. Но среди взятых в экспедицию книжек оказалась и книга Фритьофа Нансена, в которой, среди прочего, был описан знаменитый дрейф судна «Фрам», проходивший в 1895 и в 1896 годах. Вот примерная схема этого дрейфа, которую хорошо знали на «Св. Анне» (Альбанову, который готовился к переходу на Землю Франца-Иосифа, пришлось даже снимать копии с помещённых в этой книге схем, потому что саму книгу Георгий Брусилов ему не отдал):

 Дрейф «Фрама» показан прерывистой линией, а его маршрут после выхода изо льдов — сплошной.
Красной стрелкой отмечено то место, где «Св. Анну» видели в последний раз (в апреле 1914 года)

Дрейф «Фрама», как мы видим, проходил даже немного севернее — вначале на запад, а потом на юг, огибая Шпицберген. Последний раз «Св. Анну» видели на 60-ом меридиане; «Фраму» понадобилось восемь с половиной месяцев (с декабря по середину августа следующего года), чтобы с того же 60-го меридиана выйти в свободные ото льдов воды западнее Шпицбергена.

Для шхуны «Св. Анна» арифметика даёт несколько более неприятный ответ: середина апреля 1914 года плюс восемь с половиной месяцев — это, к сожалению, конец декабря. Вряд ли «Св. Анна» могла освободиться из ледового плена посреди зимы. Но зато теперь её дрейф продолжался бы уже на юг, и ещё через несколько месяцев — скажем, к лету 1915 года — она могла бы, наверное, поднять паруса…

… Валериан Альбанов вспоминает один забавный эпизод. Дело было уже на подходе «Св. Фоки», забравшего Альбанова и Конрада на мысе Флора, к родным берегам. «Св. Фока» был в ужасающем, полуразобранном состоянии (в топку пошло уже всё, что могло гореть, но без чего ещё можно было кое-как обойтись) и обоснованно рассчитывал на помощь. И вот однажды вечером на «Св. Фоке» увидели идущий прямо к ним, ярко освещённый пароход (потом они узнали: это был «Ломоносов», рейсовое судно Мурманского пароходства). «Лучшего нам и желать было нечего, так как этот пароход мог подвести нас к любому становищу», — пишет в воспоминаниях Альбанов.

На «Св. Фоке» стали запускать сигнальные ракеты, разожгли все огни — неизвестный пароход сделал вид, что ничего не заметил. Тогда стали жечь облитую керосином паклю («пламя поднялось такое, что можно было подумать, что на судне пожар») — на пароходе ноль внимания.

«Ослепли они там, что ли?..» — подумали на «Св. Фоке» и решили привлечь к себе внимание выстрелами из двух своих гарпунных пушек. Но начавшаяся канонада произвела неожиданный для полярников эффект. Вот как его описывает Валериан Альбанов:

Моментально пароход, который был так недалеко, исчез, как сон. Невольно стали протирать глаза: да был ли это в действительности ярко освещённый пароход, или только нам показалось!

Нет, пароход был, но он почему-то закрыл все электрические огни и куда-то исчез…

Все были поражены, первое время даже молчали, но затем по адресу исчезнувшего парохода посыпалась такая отборная ругань, что капитану после этого, должно быть, долго «икалось».

Всё это происходило в августе 1914 года. Никто на «Св. Фоке», отправившемся в Арктику в 1912 году, не знал, что началась мировая война…

Экспедиция на «Св. Анне» началась тоже в 1912 году, и летом 1915 года её экипаж тоже бы ничего не знал об идущей полным ходом войне и о морской блокаде Англии. И далеко не всякий встречный корабль напугали бы две гарпунные пушки «Св. Анны», полным ходом идущей под русским флагом в сторону Англии — с явным намерением дерзко нарушить условия блокады…

Версия о том, что шхуну «Св. Анна», только-только освободившуюся из ледового плена, безо всяких разговоров могла потопить немецкая подводная лодка, впервые была опубликована в 1978 году. Высказывались и всевозможные вариации этой версии, например: потоплена-де была не сразу, а после досмотра — Георгий Брусилов и Ерминия Жданко были взяты на борт подводной лодки и оказались потом в Германии. Или так, например: ввиду плачевного состояния «Св. Анны» немцы вообще не стали с ней возиться, а ограничились тем, что заставили экипаж покинуть шхуну в открытом море и пересесть в шлюпки. Ну, и так далее…

В принципе, ничего невозможного в этих версиях нет — если только «Св. Анна» не погибла гораздо раньше. А отчего же она могла погибнуть? Быть может, её раздавили льды?.. Мне вспоминается фрагмент из мемуаров Альбанова. Мысленно разговаривая с покидаемой им шхуной, он пишет:

… Или в холодную, бурную, полярную ночь, когда кругом завывает метель, когда не видно ни луны, ни звёзд, ни северного сияния, ты внезапно будешь грубо пробуждена от своего сна ужасным треском, злобным визгом, шипением и содроганием твоего спокойного до сего времени ложа; с грохотом полетят вниз твои мачты, стеньги и реи, ломаясь сами и ломая всё на палубе?

В предсмертных конвульсиях затрещат, ломаясь, все суставы твои, и через некоторое время лишь кучи бесформенных обломков да лишний свежий ледяной холм укажут твою могилу. Вьюга будет петь над тобой погребальную песню и скоро запорошит свежим снегом место катастрофы. А у ближайших ропаков кучка людей в темноте будет в отчаянии спасать что можно из своего имущества, всё ещё хватаясь за жизнь, всё ещё не теряя надежды…

Ужас, конечно. Кровь леденящий ужас… Что ни говорите, но у Валериана Альбанова определённо был литературный талант… Если же серьёзно, то, например, Александр Конрад, тоже повидавший «Св. Анну» во всяких переделках, не верил в то, что её могли раздавить льды. Отвечая на вопрос Валентина Аккуратова о надёжности судна, Конрад сказал следующее:

Корабль был хорош. Мы неоднократно попадали в сильные сжатия, однако нашу «Аннушку» как яйцо выпирало из ледяных валов. Нет, её не могло раздавить. Только пожар мог её уничтожить…

«Только пожар мог её уничтожить»… Версия о пожаре — одна из самых вероятных. На знаменитом «Фраме», во втором его плавании, однажды случился пожар: причиной там стали случайные искры из камбузной трубы. Но на «Фраме» был слаженный коллектив профессионалов, и судно удалось отстоять. Вот как примерно всё это выглядело:

Картина, изображающая пожар на «Фраме» (во втором его плавании)

Да ведь однажды, в декабре 1913 года, и на «Св. Анне» тоже едва не случилась беда: начинала уже тлеть палуба — там, где проходила через неё опять же камбузная труба. Тогда, правда, опасность вовремя заметили и постарались всё исправить, но… но ведь недаром же пришла Конраду в голову, прежде всего, возможность пожара…

Случись пожар, затруднить его тушение могла бы, например, новая вспышка трихинеллёза. Риск вновь заболеть трихинеллёзом наверняка повысился уже летом 1914 года, когда льдину со «Св. Анной» могло вынести к северным берегам Шпицбергена (примерно туда, кстати, где спустя полтора десятка лет потерпел катастрофу дирижабль «Италия» с экспедицией Умберто Нобиле). Растянуть на возможно больший срок имевшиеся на судне запасы продовольствия Брусилов, конечно, постарался бы за счёт охоты. А одной из главных причин заражения трихинеллёзом является употребление в пищу, например, мяса белых медведей — без его достаточно серьёзной термической обработки.

Наконец, достигнув меридиана Шпицбергена, Брусилов мог летом 1914 года покинуть «Св. Анну» и, взяв с собой вельботы, направиться вдоль восточных берегов Шпицбергена на юг — в надежде реализовать то, что он сам же и советовал Альбанову, отпуская его группу со шхуны:

Достигнув Шпицбергена, представится Вам чрезвычайно трудная задача найти там людей, о месте пребывания которых мы не знаем, но надеюсь на южной части его — это Вам удастся, если не живущих на берегу, то застать где-нибудь промысловое судно.

В общем, случиться на «Св. Анне» могло всякое, и нам остаётся только гадать…

В декабре 1980 года журнал «Вокруг света» опубликовал статью «Пассажирка», авторы которой, действительные члены Географического общества СССР Д. Алексеев, П. Новокшонов, сообщили своим читателем следующее:

Мы получили письмо из Таллина от Нины Георгиевны Молчанюк. Она, дальняя родственница участницы экспедиции Ерминии Александровны Жданко, единственной женщины на борту «Святой Анны», сообщила, что незадолго перед второй мировой войной к родственникам или знакомым в Ригу приезжала Ерминия… Брусилова и что живет она — или жила — где-то на юге Франции.

В более поздних публикациях уточняется, что Ерминия приезжала в Ригу в 1928 году вместе со своим десятилетним сыном и что Нина Молчанюк-де «по малолетству» не придала тогда всему этому никакого значения.

Нина Молчанюк — это, по-видимому, та самая Нина Молчанюк (в девичестве Броведовская), которая, между прочим, в самом конце августа 1941 года встречалась в Елабуге с Мариной Цветаевой и оставила о том ценные воспоминания (см. статью Ирмы Кудровой «Третья версия. Ещё раз о последних днях Марины Цветаевой», а также статью Л. Козловой «Анастасия Цветаева в моей жизни» — казахстанский журнал «Нива», № 3 за 2009 год, сс. 137—156).

Из упомянутых источников следует, что, действительно, Нина Георгиевна Молчанюк, родом из Пскова, жила потом в Таллине и занималась там журналистской работой. Трудно сказать, была ли Нина Молчанюк-Броведовская «дальней родственницей» Ерминии Жданко, но вот насчёт «малолетства»… в пофамильном списке ветеранов Псковской области указано, что Нина Георгиевна Молчанюк родилась 1 мая 1925 года — в 1928 году, стало быть, ей было всего три года…

Впрочем, совсем не исключено, что Ерминия приезжала в Ригу и позже, а 1928 год возник не в воспоминаниях Нины Молчанюк, а в воспоминаниях Анатолия Вадимовича Доливо-Добровольского, с которым, каксообщается, встречался писатель Николай Черкашин:

Тот сообщил ему, в частности, о том, что к его родственникам в Москву из Риги пришла открытка, которая извещала о приезде в 1928 году Ерминии Жданко в Ригу. Открытка по вполне понятным причинам не сохранилась, её быстро уничтожили, т.к. в те годы ОГПУ за зарубежные связи бывших дворян спросило бы по всей строгости.

… Получив письмо от Нины Молчанюк, авторы указанной выше статьи в журнале «Вокруг света» навестили в Москве Льва Борисовича Доливо-Добровольского (племянника Георгия Брусилова) и сводную сестру Ерминии Жданко Ирину Александровну, которые высказали предположение, что речь идёт совсем о другой Ерминии, а именно — об их дальней родственнице, «проживавшей в Югославии»…

По-видимому, они совершенно правы: помимо «нашей» Ерминии Александровны Жданко, была ещё и другая Ерминия Александровна. Это легко увидеть из следующей схемы, которую я составил, опираясь на опубликованную родословную Доливо-Добровольских:

Некоторые пояснения к схеме: Ольга Михайловна Евреинова (родившаяся в 1837 году) и Ерминия Михайловна Евреинова (родившаяся в 1845 году) являлись, видимо, родными сёстрами (из этого, кстати, следует, что мачеха Ерминии Жданко приходилась её матери двоюродной сёстрой). В 1860 году Ольга Михайловна Евреинова стала женой Осипа Фроловича Доливо-Добровольского, с которым она состояла в браке вплоть до их развода в 1880 году. У них было восемь детей, из которых на схеме показаны только трое: Александр, Борис и Тамара (точнее, отцом троих младших детей, в том числе и Тамары, фактически являлся одесский купец Дмитрий Петрококино, второй муж Ольги Михайловны Евреиновой). А у Ерминии Михайловны Евреиновой была дочь, Ерминия Юрьевна Бороздина, которая и стала первой женой Александра Ефимовича Жданко и матерью «нашей» Ерминии.

После смерти своей первой жены Александр Жданко женился во второй раз — на Тамаре Доливо-Добровольской (их дочери, Ирина и Татьяна, приходились Ерминии Жданко сводными сёстрами; именно с Ириной разговаривали авторы статьи в журнале «Вокруг света»). Тамара Жданко, мачеха Ерминии, умерла в Москве в 1962 году.

Борис Осипович Доливо-Добровольский, брат Тамары по матери, был мужем Ксении Брусиловой, сестры Георгия Брусилова. Бориса Доливо-Добровольского расстреляли в сентябре 1937 года, а Ксения Львовна скончалась в Москве в 1982 году.

У старшего брата Тамары и Бориса, Александра Доливо-Добровольского, было двое детей. Его сын Вадим, очевидно, и является отцом того самого Анатолия Вадимовича Доливо-Добровольского, с которым встречался писатель Николай Черкашин. Относительно же дочери Александра Осиповича, которую тоже звали Ерминией («Мима»), известно, что она была пианисткой и проживала в Любляне — теперь это столица Словении, но и тогда, и долгое время спустя это было именно что «в Югославии».

В общем, нет ничего удивительного в том, что «югославская» Ерминия, пианистка, приезжала в Ригу — да и не один раз, наверное. Возможно, она приезжала даже с сыном — а почему бы и нет?.. И вовсе уж не удивительно то, что о её приезде кто-то известил «родственников» Анатолия Вадимовича Доливо-Добровольского — ведь она, как-никак, приходилась его отцу родной сестрой…

Подводим итоги?.. У нас нет никаких оснований считать, что кто-либо из оставшихся на «Св. Анне» людей вернулся из той экспедиции в Арктику. Если даже допустить, что у Георгия Брусилова или у Ерминии Жданко и могли быть какие-то непонятные причины скрывать ото всех своё возвращение, то ведь у остальных — подобных причин не было вообще.

Мы не знаем, где именно, когда и при каких обстоятельствах погибли Георгий Брусилов, Ерминия Жданко, Вячеслав Шлёнский, Михаил Денисов, Иван Потапов, Яков Фрейберг, Густав Мельбард, Иоганн Параприц, Игнатий Калмыков, Гавриил Анисимов, а также Иван Пономарёв, Александр Шахнин и Максим Шабатура. Они навсегда остались в Арктике, и тайну своей гибели они унесли с собой…

8. «Крики чайки белоснежной…»

Август 1912 года. Только что покинувшая Петербург, пахнущая свежей краской, нарядная и такая красивая, «Святая Анна» идёт вокруг Европы. Молоденькая девушка Ерминия счастлива и беззаботна:

Из Копенгагена мы вышли уже около 4-х суток, теперь приближаемся к Трондгейму. Погода всё время хорошая. По-прежнему развлекаемся граммофоном, а по вечерам домино…

Апрель 1914 года. Настал час расставания — половина команды этим вечером уходит со «Святой Анны». Позади две зимовки, и все ещё живы, но каждый из них думает: что же ещё ждёт их впереди?..

Заводится граммофон. Особенным успехом в последнее время пользуются пластинки: «Сойди на берег…» и «Крики чайки белоснежной…» Эти пластинки за четыре дня пасхальной недели ставятся, кажется, сотый раз. Всем они надоели, но, тем не менее, мотивы эти так и напрашиваются сами, так и сверлят мозг. У всех бывают, я думаю, такие мотивы, которые обязательно наводят вас на какое-либо определённое воспоминание. Эти воспоминания как бы неразрывно связаны с мотивом. Упомянутые пластинки всегда нам напоминали начало нашего плавания, когда мы, полные самых розовых надежд, весёлые, огибали берега Норвегии, когда, даже попав в ледяную западню, долго не падали духом…

«Сойди на берег» и «Крики чайки белоснежной», популярные тогда романсы… Наверное, Альбанов говорит здесь вот о такой пластинке, выпущенной как раз в 1912 году:

Вот именно такую пластинку, выпущенную в 1912 году, и слушали, вероятно, на «Св. Анне» —
«Сойди на берег тёмный…» и «Крики чайки белоснежной…»

Пластинка эта дошла до наших дней, но, к сожалению, у меня-то её нет. Но всё равно: давайте хотя бы послушаем тот самый романс, который в апреле 1914 года постоянно звучал на «Св. Анне», среди пустынного ледяного безмолвия, — напоминая о таких счастливых и так давно уже минувших днях и поддерживая в измученных людях надежду на скорое возвращение домой…

«Крики чайки белоснежной», запись 1905 года:

Крики чайки белоснежной,
Запах моря и сосны,
Неумолчный, безмятежный
Плеск задумчивой волны.

В дымке розово-хрустальной
Умирающий закат,
Первой звёздочки печальной
Золотой, далёкий взгляд.

Ярко блещущий огнями
Берег в призрачной дали,
Как в тумане перед нами
Великаны корабли.

Чудный месяц, полный ласки,
В блеске царственном своём.
В эту ночь мы будто в сказке
Упоительной живём.

В эту ночь мы будто в сказке упоительной живём,
Будто в сказке мы живём, будто в сказке мы живём…

источник- Валентин Антонов, октябрь 2010 года  http://www.vilavi.ru/sud/anna/anna-3.shtml

[…] В 6 часов утра 4 сентября 1912 года, пройдя короткий путь по Югорскому шару, шхуна «Св. Анна», несмотря на крайне неблагоприятную ледовую обстановку, вошла в Карское море. И с этого времени всякая связь с экспедицией Брусилова была потеряна.

Теперь они могли рассчитывать лишь на себя — и на Бога… Мы уже знаем, каким образом получилось так, что штурман Валериан Альбанов неожиданно для самого себя оказался на «Св. Анне» не только единственным штурманом, но даже, по сути, старшим помощником капитана — ибо кого-либо другого, способного выполнять эту роль, на судне просто не было.

Между тем, Альбанов не был кадровым флотским офицером, каковым являлся Георгий Брусилов или, скажем, отказавшийся участвовать в экспедиции Николай Андреев. И происхождением своим Альбанов не мог похвастаться, и громкими именами влиятельных родственников — всё, чего он достиг в жизни к своим тридцати годам, он достиг сам, своим собственным и нелегким трудом. Сам приехал в Петербург, сам поступил в мореходку, сам зарабатывал себе на жизнь в годы учёбы на штурмана (отец его к тому времени умер, а на попечении матери оставались ещё две его сестры).

Закончив учёбу, Альбанов три с лишним года проработал штурманом на Енисее и на Каспии. В 1908 году, наплавав себе необходимый для этого стаж (ценз), он получил, наконец, диплом штурмана дальнего плавания. После этого он проработал один сезон на Балтике, а затем три года плавал в Баренцевом море.

Опыт, приобретённый Альбановым за годы его плавания по всему Енисею и вдоль берегов северных морей, показался Георгию Брусилову достаточным основанием для того, чтобы пригласить его в качестве штурмана в экспедицию на «Св. Анне». Видимо, он слыл хорошим специалистом — и одного этого было вполне достаточно. Ведь подменять Брусилова, если бы пришлось, в роли капитана судна и руководителя экспедиции должен был человек его круга, его друг и, как считалось, единомышленник — лейтенант Андреев. Но случилось иначе: вторым человеком в экспедиции стал Валериан Альбанов…

Многие исследователи отмечают, что в 1912 году ледовая обстановка в южной части Карского моря была на редкость тяжёлой. Согласно первоначальному плану экспедиции, следуя вдоль берега, «Св. Анна» настойчиво пробивалась во льдах к полуострову Ямал, пока, в десятке километров от берега, не вмёрзла в неподвижное ледяное поле. «Где именно будем зимовать, пока неизвестно… Желательно попасть в устье Лены», — этим надеждам Ерминии не суждено было сбыться: до Лены и даже до Енисея было ещё ой как далеко. Но это, конечно, не слишком волновало путешественников. Альбанов:

Хорошие у нас у всех были отношения, бодро и весело переносили мы наши неудачи. Много хороших вечеров провели мы в нашем чистеньком ещё в то время салоне, у топившегося камина, за самоваром, за игрой в домино. Керосину тогда было ещё довольно, и наши лампы давали много света. Оживление не оставляло нашу компанию, сыпались шутки, слышались неумолкаемые разговоры, высказывались догадки, предположения, надежды.

Лёд южной части Карского моря не принимает участия в движении полярного пака, это общее мнение. Поносит нас немного взад и вперёд в продолжение зимы, а придёт лето, освободит нас и мы пойдём на Енисей.

Георгий Львович съездит в Красноярск, купит, что нам надо, привезёт почту, мы погрузим уголь, приведём всё в порядок и пойдём далее…

В самом деле, почему бы Георгию Львовичу и не сгонять, при случае, в Красноярск?.. Да, а что же наша Ерминия? Не сломалась ли, не испугалась, не пожалела ли она о своём импульсивном решении?..

Валериан Альбанов продолжает воспоминания о тех первых неделях в экспедиции:

Таковы были наши планы, наши разговоры у самовара в салоне за чистеньким столом.

«Наша барышня», Ерминия Александровна, сидела «за хозяйку» и от нас не отставала. Ни одной минуты она не раскаивалась, что «увязалась», как мы говорили, с нами. Когда мы шутили на эту тему, она сердилась не на шутку. При исполнении своих служебных обязанностей «хозяйки» она первое время страшно конфузилась. Стоило кому-нибудь обратиться к ней с просьбой налить чаю, как она моментально краснела до корней волос, стесняясь, что не предложила сама.

Если чаю нужно было Георгию Львовичу, то он предварительно некоторое время сидел страшно «надувшись», стараясь покраснеть, и когда его лицо и даже глаза наливались кровью, тогда он очень застенчиво обращался: «Барышня, будьте добры, налейте мне стаканчик».

Увидев его «застенчивую» физиономию, Ерминия Александровна сейчас же вспыхивала до слёз, все смеялись, кричали «пожар» и бежали за водой…

В середине октября 1912 года то ледяное поле, в которое вмёрзла «Св. Анна», оторвалось от полосы берегового льда и медленно двинулось к северу. Вначале это не вызвало беспокойства: «Поносит нас немного взад и вперёд…», — но проходили дни, проходили недели, а движение льдины со шхуной было только «вперёд» и «вперёд». Спустя месяц, в декабре, дрейф «Св. Анны» к северу даже убыстрился…

О том, как день за днём проходил этот дрейф, нам известно из документа под названием «Выписка из судового журнала лейтенанта Брусилова». На «большую землю» эту «Выписку», в запечатанном пакете, доставил Валериан Альбанов, и почти сразу же, в конце 1914 года, она была опубликована.

Документ этот имеет подпись Георгия Брусилова; в его составлении, вероятно, принимала участие и Ерминия Жданко, чьей рукой он переписан. Жанр «Выписки» определить нелегко: это не сам судовой журнал, а перечисление происходивших на судне событий, но составленное сразу за весь прошедший период времени, причём, как мы сегодня понимаем, некоторые очень важные события совершенно в этой «Выписке» не отражены. Вне всякого сомнения, это было сделано вовсе не потому, что они казались составителям «Выписки» несущественными — скорее, дело обстояло как раз наоборот…

Уже на второй день после начала дрейфа Брусилов, вероятно, понял, что зимовать им придётся не на берегу, и принял решение построить прямо на льдине «баню» — благо, всяких-разных пиломатериалов на палубе «Св. Анны» было навалено достаточно. Живо принялись за дело, и в последний день октября баня была готова. Составители «Выписки» вспоминают:

С этого времени каждую неделю мы имеем баню, вполне отвечающую своему назначению, и один день баня топится для стирки белья.

Вообще, жизнь идёт довольно легко, так как в помещениях тепло, пища вполне удовлетворительная, и изредка устраиваем развлечения, как например, в октябре у нас было состязание в беге на лыжах и коньках, на льду была поставлена палатка, где было угощение и горячего шоколада с печеньем и сластями.

К Рождеству готовится спектакль, репетиции идут в бане…

Построенная довольно далеко от судна, баня простояла там полтора месяца: в середине декабря между нею и «Св. Анной» появилась трещина, и баню пришлось перетащить поближе. Но вскоре после этого об её первоначальном предназначении пришлось забыть: среди экипажа началось нечто вроде эпидемии непонятной болезни, так что баню пришлось превратить в больничный изолятор.

Дело было так. Ночью 8 декабря вблизи судна появился первый медведь. Брусилов выстрелил в него и промахнулся. Но уйти тому медведю не удалось: днём, усилиями Альбанова и гарпунеров, его всё-таки застрелили. Радости, должно быть, не было конца: ещё бы, свежее мясо!..

Первым заболел Георгий Брусилов — всего через неделю. На следующий день заболел Альбанов. Потом заболели ещё несколько человек. Потом ещё… У большинства болезнь протекала сравнительно легко, и к середине января все они, более или менее, поправились. Кажется, Ерминия так и вовсе не заболела. Но вот Брусилов…

Командир экспедиции слёг на долгие четыре месяца. «Следы этой болезни ещё и теперь, полтора года спустя, дают себя чувствовать» — читаем мы в «Выписке» его слова. А запись от 17 февраля 1913 года приводит ещё и такие подробности: «Ходить и двигаться совсем не могу, на теле у меня пролежни, часто заговариваюсь…». Именно так: о том, что командир временами буквально терял тогда разум, вспоминает и Альбанов. О болезни Брусилова он пишет, в частности, следующее:

Всякое неосторожное движение вызывало у Георгия Львовича боль, и он кричал и немилосердно ругался. Опускать его в ванну приходилось на простыне. О его виде в феврале 1913 года можно получить понятие, если представить себе скелет, обтянутый даже не кожей, а резиной, причём выделялся каждый сустав… Ничем нельзя было отвлечь его днём, от сна; ничем нельзя было заинтересовать его и развлечь; он спал целый день, отказываясь от пищи…

День он проводил во сне, а ночь большею частью в бреду…

Естественно, что вести в таком состоянии судовой журнал и руководить экспедицией — невозможно. Как в то время решались все эти вопросы — об этом ни в «Выписке», ни в воспоминаниях Альбанова не сказано ни слова… Ерминия Жданко, по словам Альбанова, постоянно была рядом с больным:

От капризов и раздражительности его главным образом страдала «наша барышня», Ерминия Александровна, неутомимая сиделка у кровати больного. Трудно ей приходилось в это время… Но Ерминия Александровна всё терпеливо переносила, и очень трудно было её каждый раз уговорить идти отдохнуть…

Что это могла быть за болезнь? Быть может, это была тяжёлая форма трихинеллёза — болезни, заразиться которой можно, в частности, поев недостаточно проваренное мясо белого медведя. Именно трихинеллёз, как считают ныне, стал причиной гибели шведской полярной экспедиции 1897 года на воздушном шаре «Орёл». Спустя много лет их останки нашли, но умерли они не от голода: из частичек высохшего мяса были выделены возбудители трихинеллёза…

Лишь 14 апреля 1913 года, в первый день Пасхи, Георгий Брусилов почувствовал себя настолько хорошо, что его даже вынесли к общему пасхальному столу, и он смог просидеть там часа два. А в записи от 19 апреля читаем: «Меня сегодня вынесли на стуле на лёд, потом положили на носилки и обнесли вокруг судна и по палубе. Это в первый раз после 4 месяцев лежания в каюте».

Как вспоминает Альбанов, начальник экспедиции полностью оправился от болезни только в июле…

Меж тем, их неуклонный дрейф на север продолжался. За прошедшие месяцы «Св. Анна» уже почти достигла 80-й широты и приблизилась к архипелагу Франца-Иосифа. В сущности, экспедиция Георгия Брусилова, сама того не подозревая, открыла морское течение, обязанное своим происхождением мощным сибирским рекам, Оби и Енисею. Именно это течение и продолжало нести их на север.

Многое изменилось в жизни экспедиции за эту первую их зимовку. Подходил к концу запас брёвен и досок, некогда загромождавших палубу, и в скором времени вслед за ними в огонь должна была последовать и их замечательная баня. А в середине июля пришлось уже собирать вокруг судна даже щепки и всякие другие обрезки дерева, «разбросанные во дни богатства ими».

А потом закончился керосин. Для освещения приспособили жестянки с медвежьим или тюленьим жиром, которые, как замечает Альбанов, дают «очень мало свету, во всяком случае меньше, чем копоти». Пока длится полярный день, это всё ещё терпимо, но вот зимой… «Они дают только небольшой круг света на стол, а за этим кругом тот же мрак. При входе в помещение вы видите небольшое красноватое пятно вокруг маленького, слабого, дрожащего огонька, а к этому огоньку жмутся со своей работой какие-то силуэты», — пишет в своих воспоминаниях Валериан Альбанов. И добавляет такую живописную подробность:

Мыло у нас уже вышло, пробовали варить сами, но неудачно. Пробовали мыться этим самодельным мылом, но не рады были: не удалось соскоблить с физиономии эту «замазку».

Бедная «наша барышня», теперь, если вы покраснеете, этого не будет видно под копотью, покрывающей ваше лицо…

К счастью, большую часть 1913 года охота была достаточно удачной, и это позволило значительно сократить ту скорость, с которой убывали запасы продовольствия. Но за время болезни Брусилова запасы эти, должно быть, сильно сократились: например, как следует из «Выписки», в начале августа оставалось всего лишь 6 пудов сахара — а ведь в экспедицию его было взято почти 54 пуда…

Ну вот кто писал эти трогательные строки? Ерминия?.. Сам Брусилов?.. Записи от 27 и 28 августа:

Вечером поймали руками маленькую серенькую птичку, названия которой никто не знает. Выпустили её на волю.

Днём поймали руками ястреба, он сильно истощён и с жадностью ест мясо…

В конце лета 1913 года «Св. Анна» достигла широты архипелага Франца-Иосифа. И тогда же, в конце лета, в экспедиции случилось что-то из ряда вон выходящее, после чего Брусилов и Альбанов почти перестали общаться. Это мы знаем из воспоминаний и самого Альбанова, и другого уцелевшего участника экспедиции, Александра Конрада. Напрасно искать объяснение случившемуся в тексте «Выписки» — никаких объяснений там нет. Там есть лишь короткая запись от 9 сентября:

Временами туман. Полыньи несколько сжало, и на них начали появляться забереги. За день убито 5 тюленей и 1 медведь. Одна собака не вернулась. Отставлен от исполнения своих обязанностей штурман.

Рутинное же дело, правда? Ну, полыньи чуть уменьшились, собака куда-то там запропастилась, единственного штурмана отставил от исполнения обязанностей и перевёл в пассажиры…

Конечно, в своих позднейших воспоминаниях Валериан Альбанов не мог обойти эту тему стороной. И уже в 1914 году, при первой публикации «Выписок», он даёт к этой записи такой вот, немного сбивчивый и очень туманный, комментарий:

По выздоровлении лейтенанта Брусилова от его очень тяжкой и продолжительной болезни на судне сложился такой уклад судовой жизни и взаимных отношений всего состава экспедиции, который, по моему мнению, не мог быть ни на одном судне, а в особенности являлся опасным на судне, находящемся в тяжёлом полярном плавании. Так как во взглядах на этот вопрос мы разошлись с начальником экспедиции лейтенантом Брусиловым, то я и просил его освободить меня от исполнения обязанностей штурмана, на что лейтенант Брусилов, после некоторого размышления, и согласился, за что я ему очень благодарен.

А ещё позднее, в воспоминаниях 1917 года, Альбанов ссылается уже не на расхождения во взглядах на «уклад судовой жизни», а на полную и взаимную психологическую несовместимость его и начальника экспедиции:

Сейчас, когда прошло уже много времени с тех пор, когда я спокойно могу оглянуться назад и беспристрастно анализировать наши отношения, мне представляется, что в то время мы оба были нервнобольными людьми…

Из разных мелочей, неизбежных при долгом, совместном житье в тяжёлых условиях, создалась мало-помалу уже крупная преграда между нами…

С болезненной раздражительностью мы не могли бороться никакими силами, внезапно у обоих появлялась сильная одышка, голос прерывался, спазмы подступали к горлу, и мы должны были прекращать наше объяснение, ничего не выяснив, а часто даже позабыв о самой причине, вызвавшей их. Я не могу припомнить ни одного случая, чтобы после сентября 1913 года мы хоть раз поговорили с Георгием Львовичем как следует, хладнокровно, не торопясь скомкать объяснение и разойтись по своим углам.

Как я уже упоминал, есть в воспоминаниях Альбанова что-то магическое, что невольно заставляет верить ему сразу и безоговорочно. Версия, предложенная Альбановым, находит в настоящее время полное понимание и считается единственно верной. И даже не хочется задумываться: а почему же тогда другие участники экспедиции, стоявшие вроде бы в стороне от межличностного конфликта двух «нервнобольных людей», не приняли на себя роль арбитров и даже не попытались каким-то образом примирить своих уважаемых руководителей?.. И более того — даже приняли в этом конфликте сторону Брусилова?..

А они приняли? Приняли. Об этом мы не найдём упоминаний в «Выписке», об этом не говорит прямо и сам Альбанов, но об этом он проговаривается. Описывая свои мысли при расставании с каютой, в которой прожил полтора года, Альбанов пишет следующее:

В этой каюте, в последнее время в особенности, я жил совершенно отдельной жизнью. «Там», за стеной, жили «они» своей жизнью, и оттуда только временами долетали до меня отголоски «их» жизни, а «здесь» жил «я» своей жизнью, и отсюда к «ним» ничто не долетало. Последнее время моя каюта крепко держала в своих стенах все мои планы, опасения и надежды.

Другими словами, где-то с осени 1913 года Валериан Альбанов фактически находился в состоянии домашнего ареста — пусть даже и добровольного. На «Св. Анне» он стал самым настоящим изгоем, и в начале января 1914 года он не выдержал этого. Дальнейшее нашло в тексте «Выписок» вот какое отражение (полностью цитирую несколько записей подряд):

9 января 1914 года. Надставляли самодельным проволочным линем лот Томсона, так как имеемых 400 сажен не хватает. Отставленный мною от исполнения своих обязанностей штурман Альбанов просил дать ему возможность и материал построить каяк, чтобы весной уйти с судна; понимая его тяжёлое положение на судне, я разрешил. Вечером — сияние.

10 января 1914 года. Вечером — сияние.

11 января 1914 года. Яркое сияние.

14 января 1914 года. Вокруг судна временами слышна подвижка льда. Горизонт мглистый.

15 января 1914 года. Закончили удлинять лот. Теперь мы имеем 635 сажен. В течение дня несколько раз был слышен шум торошения.

19 января 1914 года. Вечером слабое сияние.

«Понимая его тяжёлое положение на судне», Георгий Брусилов пошёл навстречу его просьбе «дать ему возможность» уйти со «Св. Анны» — уйти в одиночку, что фактически, как показали и последующие события, было почти равносильно смерти. Правда, до островов Земли Франца-Иосифа было сравнительно недалеко, чуть более сотни километров, но до этих островов нужно было ещё добраться… И потом: кто его, Альбанова, ждал на этих островах? При подготовке экспедиции возможность оказаться столь далеко на севере вообще не рассматривалась, никаких карт этого района у них не было, лишь случайно на борту оказалась общедоступная книжка Нансена, из которой следовало, что где-то там на мысе Флора могли ещё сохраниться постройки предыдущих экспедиций и, возможно, даже какие-нибудь припасы, но… Отправляться с подобным багажом знаний в одиночку?..

Во всей этой истории поражает та, если хотите, брезгливость, которая буквально сквозит в записях от 9–19 января. Составители «Выписок» гораздо более озабочены длиной лота Томсона, нежели дальнейшей судьбой штурмана Альбанова. А на Альбанове — на Альбанове, очевидно, давно уже был поставлен крест. Об этом в «Выписках» не сказано ни слова, но это прямо-таки бросается в глаза…

Экспедиция Георгия Брусилова после первой зимовки. Сплошной линией схематически показан дрейф
«Св. Анны» с 3 апреля 1913 года и до 10 апреля 1914 года, когда группа Альбанова покинула судно.
Пунктиром обозначен путь группы до мыса Флора — во льдах и по островам Земли Франца-Иосифа

В те дни, когда капитан был озабочен наращиванием лота Томсона и наблюдал полярные сияния, Валериан Альбанов приступил к подготовке своего ухода со «Св. Анны». Подготовка эта, естественно, не могла происходить в тайне. И вот 22 января в деле произошёл совершенно новый поворот: часть команды, соблазнённая перспективой «весной покинуть судно и летом достигнуть культурных стран, избавившись от всем наскучившего здесь сидения», также захотела покинуть «Св. Анну». Состоялось нечто вроде общего собрания, на котором Георгий Брусилов пытался вначале отговорить пожелавших уйти, но в ходе разговора вдруг сообразил, что их просьба открывает перед экспедицией неожиданные перспективы — и дал своё согласие.

«Теперь я очень рад, что обстоятельства так сложились», — читаем мы в «Выписке». Почему? По двум причинам. Во-первых, шансы достигнуть обитаемых мест группой из нескольких человек становились уже более-менее реальными. Во-вторых, после ухода половины команды продовольствия для оставшихся должно было хватить ещё минимум на год, что позволяло им, в крайнем случае, даже пережить ещё одну зимовку. Получалось так, что уход половины команды мог бы быть выгоден всем.

Тут есть и ещё одно обстоятельство, на которое почему-то не обращают внимания. Из всей «кают-компании», то есть из «офицерской» части экспедиции, никто не захотел уходить с Альбановым: ни Ерминия Жданко, ни оба гарпунёра. Не захотели уходить с ним ни боцман, ни старший машинист судна, ни повар, ни два молодых матроса-латыша. А кто же выразил намерение уйти? В подавляющем большинстве — это были те самые профессионально неподготовленные люди, которые оказались в экспедиции, в силу ряда причин, случайно. Их уход был бы благом для остальных, но дойти сами — они попросту не могли. И вот тут-то штурманский опыт Альбанова мог бы очень даже пригодиться. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — мог бы, вероятно, подумать командир, имея в виду Альбанова…

Ещё и ещё раз повторяю: Валериан Альбанов, с одной стороны, и остальные участники перехода, с другой стороны, — они уходили по совершенно разным причинам. Георгий Брусилов удовлетворил просьбу Альбанова уйти в одиночку вовсе не потому, что это могло хоть как-то изменить положение экспедиции в лучшую сторону. А вот навстречу желаниям остальных Брусилов пошёл именно поэтому. И Альбанов мог уже уйти не просто так, а с пользой: интересы всех сторон неожиданно совпали…

В последующие недели занимались подготовкой снаряжения, необходимого для предстоящего перехода во льдах: сделали семь каяков (нечто вроде лодок с обшивкой из парусины), семь нарт для перевозки каяков по льду, проверили одежду и обувь (слева показан рисунок, на котором Альбанов позднее изобразил, как всё это происходило: работы шли в трюме, при свете «коптилок», на морозе свыше 30 градусов).

В подготовке принимали участие, конечно, и те, кто оставался: они занимались починкой одежды и обуви, упаковывали продовольствие. А вот Георгий Брусилов, Ерминия Жданко и Вячеслав Шлёнский (один из гарпунёров; как пишут — бывший политссыльный; уж не Шлёнский ли подсказал писателю Вениамину Каверину образ «доктора Ивана Ивановича»?..) занимались совсем другим делом: они писали. С нескрываемой иронией Альбанов замечает:

Боже мой! Что они пишут с утра до вечера вот уже целую неделю? Мне иногда становится страшно, каких размеров, какого веса дадут они нам почту…А наверху всё пишут, пишут и пишут…

Кстати, да. Об этом надо тоже сказать. Если бы Альбанов ушёл со «Св. Анны» один, как это предполагалось вначале, то с ним бы едва ли — учитывая все изложенные выше обстоятельства — отправили какую-либо документацию и, тем более, личные письма. Поскольку он уходил не один, то это смысл уже имело — особенно если бы в группе Альбанова находились надёжные люди, которые могли бы проконтролировать потом доставку почты адресатам. Вероятно, отсутствие в «Выписке» каких-либо объяснений сути конфликта на «Св. Анне» явилось результатом некоего компромисса: ты-де доставляешь, а мы умалчиваем. Но вот личных писем, то есть документов неофициальных, подобная договорённость, разумеется не касалась, и Альбанов это понимал. В своих воспоминаниях он несколько раз пишет о некоей «запаянной жестяной банке с почтой и документами» (помимо всего, там были и личные документы участников перехода), которую его группа взяла с собой. А вот кто в группе Альбанова мог быть теми самыми «надёжными людьми»? По мнению некоторых исследователей, это мог быть старший рулевой Пётр Максимов и, возможно, стюард Ян Регальд, присоединившийся к группе уже после её ухода, взамен заболевшего матроса…

В ночь на воскресенье 6 апреля 1914 года состоялся торжественный пасхальный ужин. Вот как об этом — едва ли не прощальном — ужине говорится в «Выписке»:

Угощение состояло из следующего: холодец из солёной свинины, кулич из серой муки, пирог из той же муки с начинкой из сушёных фруктов, чай, сладости и орехи. Пропев троекратно «Христос Воскресе», уселись за стол. Некоторые из команды пели и развлекались до утра…

Перед самым выходом группы Брусилов вручил Альбанову предварительно согласованное с ним официальное предписание, имевшее целью легализовать оставление экспедиции. Текст предписания был процитирован нами в самом начале первой части статьи. В этом своеобразном «путевом листе» перечислены все 14 участников перехода и все возможные пути следования — мыс Флора на Земле Франца-Иосифа и далее к архипелагу Шпицберген.

Вечером 10 апреля 1914 года группа Альбанова покинула «Св. Анну». Но ещё несколько дней люди, бок о бок прожившие на судне полтора года и вместе перенесшие на нём две зимовки, общались друг с другом: оставшиеся, сколько могли, старались побаловать уходивших горячей едой, а кто-то из уходивших — возвращался на судно переночевать.

Контакты между двумя частями некогда единой экспедиции окончательно прекратились лишь 16 апреля, когда группа Альбанова отошла уже слишком далеко от «Св. Анны» и потеряла её из виду…

4. «И, возможно, вам следовало бы возглавить свою экспедицию…»

С переходом группы Альбанова мы, в общих чертах, знакомы по роману Каверина «Два капитана»: именно об этом переходе и рассказывается там в дневниках штурмана Ив. Дм. Климова. Вообще, в тексте своего романа Вениамин Каверин обильно цитирует воспоминания Валериана Альбанова (естественно, безо всяких кавычек) — как я уже говорил, написаны эти воспоминания превосходно и, фактически, не требуют никакой дополнительной литературной обработки.

Однако, воспоминаниями Альбанова писатель Каверин пользуется довольно небрежно, не всегда сводя концы с концами. Так, «штурман Ив. Дм. Климов» сообщает в дневниках (вслед за Альбановым, конечно), что-де «теперь нас осталось только восемь» — и читатель недоумевает: как же так, ведь чуть ранее там написано, что вначале группа состояла из 14 человек, а умерло всего двое… куда же подевались ещё четверо?.. Да мало ли о чём не упоминает писатель Каверин…

Он не упоминает о том, что через несколько дней группу Альбанова, вначале насчитывавшую 14 человек, покинули трое. По словам Альбанова, «они ожидали дней через пять, через шесть увидеть землю, а дней через десять уже высадиться на неё». Поняв, однако, что им предстоит не лёгкая прогулка, а тяжёлый и длительный переход по льдам, они предпочли вернуться туда, «где пока они могут жить сравнительно в тепле и сытно». Это случилось, когда группа была уже в нескольких десятках километров от судна. Полагая, что «найти дорогу на «Св. Анну» было возможно», Альбанов их отпустил. Они ушли на лыжах, взяв с собой винтовку, тёплую одежду и сухари. Считается, что они благополучно вернулись на «Св. Анну». Так это или не так — неизвестно. Во всяком случае, после их ухода в группе Альбанова осталось 11 человек.

То, что они вполне могли и не дойти до судна, вскоре показала гибель Прохора Баева, одного из участников группы (в романе он имеет фамилию Морев). Баев отошёл от группы на разведку и пропал навсегда. Почему и как он погиб — неизвестно. После этого в группе Альбанова осталось 10 человек.

Тех людей, которые вызвались уйти вместе с ним со «Св. Анны», прекрасно охарактеризовал сам Валериан Альбанов (запись от 15 мая):

Опять не хватило топлива, опять забота, чем напитать людей! Как это тяжело, как это надоело мне! Хуже всего то, что эта забота никого из моих спутников как бы не касается. Удивительные люди — ни предприимчивости, ни сообразительности у них не заметно. Как будто им совершенно всё равно, дойдём ли мы до земли или не дойдём. Тяжело в такой компании оказаться в критическом положении. Иногда невольно становится страшно за будущее.

Конечно, этого нельзя сказать про всех, но слишком незначительно исключение, слишком мало энергичных, здоровых помощников.

А в записи за 16 мая Альбанов с возмущением говорит о том, что три человека из группы едва не утонули сами, да ещё и утопили при этом ружьё и походную кухню…

В понедельник 9 июня, спустя два месяца после ухода со «Св. Анны», Альбанов заметил вдалеке признаки земли. Ему хочется кричать во весь голос, «хочется говорить и говорить о земле», но…

Но спутники мои не замечают земли, не замечают и моего волнения. Я и премией, назначенной за увиденную землю, не могу заинтересовать их. По-старому большинство их апатичны, малоподвижны и вместо наблюдений за горизонтом предпочитают или спать, или, забравшись с ногами в малицы, заниматься охотой за «бекасами»…

В тот же день Валериан Альбанов обнаружил, что не хватает 7 фунтов сухарей — кто-то из группы их попросту украл. «Но если я кого-нибудь поймаю на месте преступления, то собственноручно застрелю негодяя, решившегося воровать у своих товарищей, находящихся и без того в тяжёлом положении», — пишет об этом случае Альбанов.

Конечно, «штурман Ив. Дм. Климов» ничего в своих дневниках об этом происшествии не пишет…

А через неделю, 17 июня, когда до земли, казалось, было уже рукой подать, случилось и вовсе невероятное дело. Накануне вечером два человека из группы вызвались рано утром пойти на разведку. Они и ушли, в 4 часа утра, а днём обнаружился «очень неприятный сюрприз»:

Оказалось, что разведчики взяли с собой пару лучших сапог Луняева, почти все тёплые вещи, принадлежащие Максимову, мешок сухарей весом в 23 фунта, двустволку и все, около 200 штук, дробовые патроны.

Я бросился к своему каяку и увидел, что они взяли ещё дюжину коробок спичек, бинокль, единственный имеющийся у нас, очень полезный, так как при нём был маленький компасик, и запаянную жестяную банку с почтой и документами всех нас. Не забыли «разведчики» прихватить и единственные наши карманные часы, принадлежащие Смиренникову…

Взяли они и мои очень хорошие лыжи, оставив мне взамен их ломаные…

Все порывались сейчас же бежать на лыжах в погоню за ворами, и если бы теперь их удалось настигнуть, то, безусловно, они были бы убиты…

Само собой разумеется, что и об этом прискорбном эпизоде «штурман Ив. Дм. Климов» тоже благоразумно умалчивает. Впрочем, кое-что предпочёл скрыть и штурман Альбанов: «Фамилии их называть не буду». А фамилии эти называть и не требуется. Потому что их не слишком трудно оказывается вычислить: теми двумя «разведчиками», которых с вечера 17 июня ожидал бы, попадись они в руки товарищей, неминуемый суд Линча, были Евгений Шпаковский и Александр Конрад…

Итак, до предательства двух этих «разведчиков» в группе было 10 человек — теперь осталось восемь. И теперь остальным пришлось бросить палатку и, что впоследствии сыграло поистине роковую роль, один каяк.

В понедельник 23 июня они подошли к земле уже совсем близко. Но Альбанов не скрывает своего раздражения:

До острова было немного разве больше полутора вёрст. Лёд был поломан на мелкие куски, но идти всё же было можно. Но чем ближе подходили мы к острову, тем невозможнее вели себя мои несчастные спутники, тем медленнее тащились они, всё время переругиваясь между собой. Ничем не мог я побороть их всегдашнюю апатию. Безучастно относились они к будущему и предпочитали при первой возможности где-нибудь прилечь, уставившись в небо глазами, и я думаю, если бы не погонять их, они были бы способны пролежать так целые сутки.

Взобраться по леднику на остров оказалось очень нелёгким делом, но восьмёрка людей с этим успешно справилась. Впервые почти за два года они были на твёрдой земле и не зависели уже от подвижек и дрейфов. «Если раньше мы были связаны этим льдом с покинутым судном, то теперь эта связь лопнула…» — вот что подумал тогда Альбанов, глядя на окружавшие остров бескрайние ледяные поля. И судьбы теперь у них были разные: У «Св. Анны» была своя дорога, а у нас своя…».

Следует ещё раз подчеркнуть: всё дальнейшие события известны нам исключительно со слов Валериана Альбанова. Конечно, у нас нет оснований не доверять его воспоминаниям, но… но напомнить это, видимо, надо.

Так вот. На леднике, покрывавшем остров, группа разделилась: двое, Иван Луняев и сам Альбанов, пошли налегке вперёд, а остальным было поручено тащить за ними каяк с вещами. Некоторое время спустя Альбанов и Луняев наткнулись на тех двоих «разведчиков», Шпаковского и Конрада, которым, как мы помним, угрожал бы суд Линча, попадись они в руки. И как-то так случилось, что, в отсутствие шестерых с каяком, Альбанов простил «разведчиков», буквально подарив им, таким образом, жизнь.

После этого эпизода с «прощением» оба «разведчика», Шпаковский и Конрад, вполне ощутимо становятся в воспоминаниях Альбанова самыми близкими ему людьми: именно они (да зачастую ещё и Луняев) неизменно будут рядом с Альбановым почти до самого конца пути к мысу Флора, тогда как остальные шестеро (вскоре их количество начнёт сокращаться) в воспоминаниях почти всегда будут присутствовать словно бы в некотором отдалении от этих четверых.

Странным образом Валериан Альбанов совершенно обходит стороною вопрос о том, каким образом упомянутая шестёрка восприняла то, что он «простил» Шпаковского и Конрада. Более того, из его воспоминаний складывается впечатление, что тех шестерых вообще ничто не интересовало, кроме как поспать: вместо того чтобы побыстрее доставить каяк с вещами, те на полпути улеглись-де спать и проспали так 19 часов. Характеризуя их, он не скрывает своей неприязни:

Я не берусь объяснять психологию этих людей, но одно могу сказать по личному опыту: тяжело, очень тяжело, даже страшно, очутиться с такими людьми в тяжёлом положении.

Вот имена этих шестерых людей: Пётр Максимов, Ян Регальд, Павел Смиренников (тот самый, чьи карманные часы, единственные в группе, «разведчики» не забыли прихватить с собой), Владимир Губанов, Ольгерд Нильсен, Александр Архиреев. Как мы помним, многие ныне считают, что старший рулевой Максимов и стюард Регальд были в группе теми «надёжными людьми» Брусилова, которые могли проследить за доставкой почты.

Кстати, о почте. Описывая сцену «прощения», Альбанов замечает:

Надо сказать, что всё украденное оказалось в целости — конечно, кроме сухарей, которые давно были съедены. Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной…

Теперь группе предстоял переход по архипелагу Франца-Иосифа от самой западной его точки к самой южной — мысу Флора. Так как по вине прощённых Альбановым «разведчиков» осталось всего лишь два каяка (а для всех десяти человек этого было уже мало), то было принято решение: половина группы идёт по леднику, другая же половина поплывёт на каяках вдоль берега.

«Упорнее всех не желает идти А–в», — написано в воспоминаниях Альбанова. А вскоре выяснилось, что уже тогда Архиреев, разбитый болезнью, идти был не в состоянии. Но Альбанов всё же включил его в ту половину группы, которой предстояло не плыть, а идти — и в пути Архиреев умер. Его тело так и оставили на леднике, не похороненным.

В среду 2 июля путь по ледникам продолжила следующая четвёрка: Максимов (старший), Регальд, Смиренников и Губанов. (Забегая вперёд: с тех пор их никто не видел. Их дальнейшая судьба стала немного проясняться лишь в самое последнее время. Но об этом — чуть ниже).

Путь на каяках продолжили Альбанов, Конрад, Шпаковский, Луняев и датчанин Нильсен. В ночь на 6 июля Нильсен умер. Его похоронили. (Обнаружить его могилу впоследствии так и не удалось).

Далее к мысу Флора поплыли: Луняев со Шпаковским и Альбанов с Конрадом. Когда мыс Флора был уже хорошо виден, внезапно налетевший ветер погнал каяки в открытое море. Альбанов и Конрад спаслись буквально чудом, судьба Луняева и Шпаковского осталась навсегда неизвестной (хотя, вне всякого сомнения, они погибли)…

Альбанов и Конрад благополучно добрались до мыса Флора. Они обнаружили там и постройки, и запасы продовольствия. Из воспоминаний Альбанова можно следует, что из всего снаряжения им удалось сохранить следующее:

… компас, бинокль, хронометр, секстан, две книжки, паруса, топор, спички, да две или три банки, из которых одна была с почтой.

Это последнее упоминание о «запаянной жестяной банке с почтой и документами», которое имеется в воспоминаниях Валериана Альбанова.

Как бы там ни было, но факт остаётся фактом: все официальные документы были доставлены их адресатам, но ни одно личное письмо до адресата так и не дошло…

В воскресенье 20 июля 1914 года к мысу Флора подошло судно «Св. мученик Фока» экспедиции Георгия Седова (самого Седова к тому времени уже не было в живых, экспедиция же его зимовала сравнительно недалеко от мыса Флора). Неделю спустя «Св. Фока» взял курс домой.

Да, бесспорно: Валериан Альбанов был очень умным, волевым и решительным человеком…

Впрочем, ведь это всего-навсего кино, не правда ли?..

источник- Валентин Антонов, октябрь 2010 года  http://www.vilavi.ru/sud/anna/anna-3.shtml