* * *
Так ежедневная пчела
расточает отпущенный ей век:
отпорхав за пыльцой и дожужжав до улья,
чтобы, наконец, уснуть и хоть на миг
забыться от хорального гула
болтливых соплеменников.
А уснуть — не выходит.
И спасает лишь надежда
на окончательную спячку, приближающуюся
к труженице хоботка и медового зобика
на скорости, равной той, с которой
звенящие крылья носят ее полосатое тело
от одного цветка к другому.
Так и я — печальный пчеловек
свой трачу на черт-те что. Слова, слова, слова —
эти леденцы смысла
за небритой щекой вдохновения,
вещающие городу и миру
обо мне и обреченном пчеловечестве,
о том, как мы
с рождения заражены болезнью,
которой нет ни подходящего названия,
ни действенного противоядия.
Но, что бы ни скрывалось
за плотными шторами будущности,
все равно — когда бесчувственная рука времени
раздвинет их, имяреку, глядящему
в пыльное окно истории
будет видно нас, лежащих на земле, —
вернее, не нас, а тех,
кто уже навеки свыкся с мыслью
о том, что уходить надлежит поодиночке.

И только ульи никогда не опустеют.

«Дружба Народов» 2009, №3