Грицяк Евгений Степанович

Малевич Ядвига Викентьевна, узница Горлага и участница сопротивления

Шамаев Борис Александрович, глава повстанческого комитета 3-го л/о

Указом Путина 2013-й объявлен Годом окружающей среды. Еще это Год Китая в России, Год голландской культуры, Год Германии и т.д. Нынешнее российское государство не планирует никаких значимых массовых мероприятий к юбилею крупнейшего и самого продолжительного народного восстания против сталинизма: 60 лет назад над Горным лагерем (Особлагом № 2) МВД СССР — Норильским спецлагерем для «особо опасных преступников» — взметнулись черные флаги. Нынешнее государство, по-видимому, не хочет напоминать об опыте ненасильственного сопротивления режиму: несмотря на провокации органов, политзаключенные отказывались от попыток вооружить их и как могли предотвращали запланированные властями побоища, поджоги и взрывы на территории Горлага.

Один из руководителей сопротивления — Евгений Грицяк свидетельствует о многочисленных эпизодах презрения к насилию и самопожертвования политзэков: при штурме зоны один каторжанин, отняв у срочника автомат, разрядил магазинную коробку и бросил ее в одну сторону, автомат — в другую. В эти же минуты погиб бывший капитан румынской армии, ставший советским з/к: его вызвали для оформления документов на освобождение, когда восстание уже началось. На проходной он заявил: так как его срок заключения закончился, он не принимает участия в этой борьбе. Но до ее окончания не может выйти из зоны, поскольку не хочет нарушить установленного его друзьями принципа неповиновения. Имени того офицера, поплатившегося за благородство жизнью, мы уже не узнаем никогда. Как и имена многих других з/к, на протяжении нескольких недель пикетировавших проходные, чтобы не допустить в зоны надзирателей и конвоиров. Не сходя с места, з/к стояли в 20 метрах от направленных на них пулеметных стволов.

Это была акция гражданского неповиновения, коллективного протеста и непротивления злу насилием. Нынешний режим не прочь напоминать о кровавых революционных/контрреволюционных ужасах: дескать, возмущение режимом только в них, только в террор и насилие и могут выливаться — в наших-то палестинах. Государственники молчат о юбилейных датах, составляющих славу народов бывшего СССР и ясно свидетельствующих, что одной крепостью духа горы можно если и не сворачивать, то подтачивать. Пусть не за час, не за день.

Впрочем, самим нам говорить об этом пока не мешают.

Солженицын в «Архипелаге» о норильском бунте 1953-го сказал: «Была бы отдельная глава, если бы хоть какой-нибудь был у нас материал». За последние десятилетия «Мемориал» собрал немало свидетельств о тех событиях. Это, конечно, не первое восстание (еще летом 36-го взбунтовался порт Нагаево на Колыме) и, быть может, даже не самое массовое. Однако его характер уникален: это была беспрецедентная эпическая история гражданского невооруженного давления на власти, ненасильственной оппозиции режиму — и лагерному, и государственному. Политзэки требовали либерализации советского строя.

Исследователи говорят, что называть события в Горлаге «антисоветским мятежом», «забастовкой», «анархией», как это делали лагерные начальники, прокуроры и суд, — неверно. Да, узники пошли и на забастовки, и на голодовки, выдвигали и политические требования, однако их протест перерос в нечто большее. Это были несколько недель демократии. З/к быстро сформировали во всех шести лаготделениях (л/о) — в каждом от 3,5 до 6 тысяч человек — руководящие органы (комитеты), куда вошли представители национальных групп и землячеств. В 1-м л/о обстановку контролировало «представительство»: в него вошли делегаты не только нацгрупп, но и бригад, бараков. Органы лагерного самоуправления следили за соблюдением демократических процедур в жизни зэковской республики. Комитеты вырабатывали список требований к московской комиссии — ее ждали с надеждой; готовились к переговорам. Нормальную жизнь удалось поддерживать благодаря 1 тысяче (или чуть больше) активистов. Всего в восстании в той или иной мере участвовало более 20 тысяч человек: к Горлагу присоединились и несколько л/о Норильлага — Норильских исправительно-трудовых лагерей.

Некоторые штрихи — из массива свидетельств и архивных документов, собранных и обнародованных Норильским, Красноярским, Новосибирским обществами «Мемориала»; из воспоминаний Е. Грицяка — он, бывший лидер молодежной патриотической организации запада Украины, руководил сопротивлением в 4-м л/о. И, конечно, из материалов, собранных главным, самым кропотливым и дотошным исследователем восстания в Горлаге — норильчанкой Аллой Макаровой. Именно ее мы должны благодарить за найденные крупицы того времени и за восстановленную по этим крупицам правду.

В сентябре 1952-го в Горлаг прибывает этап из 1200 политзэков, участников недавних протестов в Экибастузе. Вновь прибывших раскидывают по различным отделениям, и они становятся своеобразным катализатором дальнейших событий, накаляя лагерную атмосферу. Воздуха неповиновения уже глотнули и переведенные в том же 52-м з/к Ухтижемлага, строители «мертвой» железной дороги Салехард — Игарка, Омскстроя: всех их бросают в Норильск после массовых беспорядков, голодовок. Это были качественно иные души, чем в лагерях 30-х. У многих за плечами были фронт, партизанство, участие в национальных повстанческих движениях Прибалтики и Западной Украины.

В норильских лагерях вообще собрали Вавилон — 68 национальностей: депортированные чеченцы, греки, крымские татары, немцы Поволжья, интернированные японцы, пленные китайцы, венгры, участники зарубежного сопротивления — из Польши, Чехословакии, Югославии, Франции. Но костяк восстания образует именно карагандинский этап, непокоренные души западных украинцев.

Первой попыткой найти общий язык и взаимное доверие с ними для русских становится подготовка фантастического — в условиях Арктики — и потому не состоявшегося побега трех з/к на Запад ради информирования мира о порядках в ГУЛАГе и в СССР. От украинцев-самостийников этим проектом занимался Грицяк, от русских — бывший старший офицер Петр Дикарев.

Вот как вспоминал о лагере А. Байло (записал А. Бабий, Красноярский «Мемориал»): «К весне 53-го гайки закрутили — дальше некуда. Письмо — раз в год, свидания вообще запретили. На окнах решетки, в десять вечера барак закрывают, а туалет — на улице, параш у нас не было. Ну я уж не говорю о номерах: номера — самое обидное. Сначала номера пришивали, а потом отпороли, стали прямо на бушлате краской писать. А нашу бригаду как раз перевели в ночную смену, мы строили город, Норильск. Ночная смена хуже дневной, хоть и за Полярным кругом: придешь с работы, там то шмон, то что-нибудь еще, так и не спишь. И никакой надежды: Пахан, Сталин то есть, подох — а ничего не меняется».

Как водится, смерть хозяина приводит к крысиной возне, из Москвы ползут слухи о грядущих реформах в органах и ГУЛАГе. Часть страны ждет перемен, однако их не получает: амнистия от 27 марта не касается «политических» (а в Горлаге на 01.02.1953 всего лишь 63 «бытовика» на 20 082 политзэка). Еще одной части страны — той, что караулит другую, в лагерях, — перемены вовсе не нужны: она их боится, и органы для доказательства своей незаменимости поступают так, как делали всегда и везде. Они берутся продемонстрировать, что жрут хлеб не зря и без них все рухнет.

В первой половине мая 1953-го работники оперчастей Горлага начинают готовить группы из уголовников с большими сроками для провоцирования бунта. Макарова нашла документальные тому подтверждения, о том же вспоминают очевидцы. В конце мая проинструктированных оперотделом бандитов выпускают или позволяют им бежать из ШИЗО и БУРов Горлага, где их прятали и откармливали, дабы эта озлобленная и завербованная масса, которой опера лично передают завернутые в полотенца ножи, — начала беспорядки. В то же время, например, в жилую зону 1-го л/о заносят и прячут 200 ломов и топоров, изготовленные пики (среди з/к и в других л/о появляются люди, предлагающие пистолеты и гранаты). А вокруг зоны выставляют дополнительных караульных и пулеметы: солдаты стояли на расстоянии 10 метров, чтобы во время запрограммированной резни з/к не могли выскочить за зону. Лагадминистрация заранее, без каких-либо угроз со стороны з/к покидает рабочие места, собрав папки с бумагами и уничтожив те, что следует, прихватив бухгалтерские счеты, мундштуки от оркестровых инструментов, ключи от шкафов с лекарствами, сейфов и кладовых.

З/к предотвращают резню своими силами. 1 июня шестеро в бушлатах с номерами пытаются взорвать главный трансформатор рудника «Медвежий ручей». З/к не допускают эту диверсию, гонятся за неизвестными. Часовые на вышках пропускают провокаторов через колючую проволоку, огня не открыв (меж тем учащаются случаи стрельбы по з/к — и в пути следования в промзоны, и в жилых зонах). 4 июня урки поджигают стационар больницы с находящимися там больными. 6 июня ночью прорезают проволоку, и один из офицеров пытается зайти в зону задом наперед, оставляя следы на свежевыпавшем снегу таким образом, чтобы создать видимость чьего-то побега.

Отговорки — на случай, если что-то пойдет не так, — тоже из традиционного арсенала: от стукачей ведь известно, что какие-то акции протеста действительно готовятся, вот для выявления зачинщиков и нужно было устроить провокацию, закинуть наживку. Проблема кукловодов была в непонимании, что у них в руках уже не нитки и не тряпки.

Воззвание одного из лаготделений Горлага

Несмотря на все провокации оперчастей, первыми нервы сдают не у з/к, а у конвоиров — рядового состава. Их стрельба в последней декаде мая в разных зонах только кажется беспричинной. Так, сохранилось письмо сержанта В. Цыганкова, убивающего без повода з/к Ф-630 — немца Э. Софроника. Спустя полтора года он напишет: «Нас информировали, что з/к 4-го л/о готовят план разоружения нашего батальона, планируют развивать свои действия до захвата Норильска и Дудинки в свои руки, после чего связаться по радио с США».

На следующий день, 26 мая, в 5-м л/о еще одному сержанту, разводящему караул, кажется вызывающим поведение группы з/к: они то ли разговаривают через проволоку с колонной женщин, то ли затевают игру в футбол (по воспоминаниям Байло), то ли поют под аккордеон народную украинскую песню (об этом вспоминали многие). Сержант дает очередь из автомата, убив троих и ранив семерых.

Именно это становится последней крупинкой: протест кристаллизуется. Друг за другом 4-е и 5-е л/о объявляют забастовку, администрации зоны покидают. Мужчин поддерживает 3015 женщин 6-го л/о. Узнав, что бастующим вдвое уменьшается норма питания, они объявляют и голодовку: баланду выливают на землю, кухню забивают досками крест-накрест. Так же поступают мужчины. Голодают 4 дня, женщины — 7 дней, по другим данным, — даже 11. С генералом Панюковым, прилетевшим из Красноярска с комиссией, з/к разговаривать отказываются.

Втягиваются в восстание и другие отделения: эта неодномоментность и различия в требованиях разных л/о доказывают, что никакого плана «антисоветского мятежа» не было. Напротив, срежиссированность провокаций во всех л/о очевидна.

Последними 4 июня поднимается 3-е л/о (каторжное). К тому времени вооруженных урок, имеющих гигантские «срока», прикрываемых и руководимых оперативниками, — каторжане уже изгоняют, кого-то из них запирают и охраняют от возможной мести солагерников. Однако мира не случается, случается расстрел охраной з/к в жилой зоне: 4 убито, 17 ранено. Лагадминистрация тут же покидает зону, обесточив ее, в том числе больницу, где вскоре умрут двое из раненых.

5 июня прибывает московская комиссия МВД СССР. К ее приезду бастуют уже все л/о, кроме 2-го: там забастовка после резни, устроенной урками-беспредельщиками, продолжается всего 5 дней. З/к, создав комитет, не додумались до самоохраны, и солдаты с двух сторон, разрезав проволоку, входят в лагерь и беспрепятственно проводят зачистку. 50 активистов отправляют на Колыму.

По-разному вспыхнув, восстание и продолжается в каждом л/о по-своему. Где стачка длится только две недели; где — в трех л/о — бастуют в два этапа, начав в конце мая и возобновив стачку после двухнедельного перерыва с 22-го по 24 июня. А в каторжанском 3-м л/о забастовка продолжается два месяца, до 4 августа, не прекращаясь ни на день.

З/к вывешивают на башенных кранах и зданиях флаги своей республики: черные — из матрасовок, черные с узкой горизонтальной красной полосой. Спецорганы запускают слух, рассчитанный на солдат МВД и вольнонаемное население Норильска, что это опознавательные знаки для иностранных самолетов, прилета которых ожидают восставшие.

Все лаготделения формулируют свои требования, передают администрации. Поскольку л/о изолированы друг от друга, лозунги, под которыми развивается сопротивление, и списки требований — несколько различаются. Но основа в них одна: пересмотреть дела политзаключенных («пересмотреть существующие законоположения о режиме и содержании лиц, осужденных за борьбу против Советского государства; пересмотреть дела з/к и применить к ним амнистию, поскольку они честным трудом искупили свою вину перед Родиной»); наказать виновных и ответственных в МВД-МГБ за беспорядки и расстрелы; отменить кандалы, пытки, ношение номеров, снять решетки и замки с бараков; не ограничивать переписку с родными, отправить на «материк» инвалидов (их в 3-м л/о более 400 из 3,6 тысячи каторжан), больных, женщин и стариков; вывезти на родину иностранцев. Уважать права человека.

Помимо того 4-е л/о требует сменить руководство Горлага; отменить решения Особого совещания как неконституционного органа; прекратить практику закрытых судебных процессов, освободить и реабилитировать з/к — участников или жертв Великой Отечественной; освободить осужденных за происхождение (дворян, детей кулаков и т.п.), тех, кто до 1939 года не имел советского подданства, осужденных за намерения, а не за действия; отменить 25-летние сроки заключения.

В 5-м л/о предлагают разрешить пользоваться книгами из городской библиотеки и общаться с женщинами соседней зоны. Лозунги 3-го л/о: «Долой тюрьмы и лагеря!», «Требуем возвратить нас к нашим семьям!»; 6-го: «Свободу — народам и Человеку!»; 1-го: «Слава Коммунистической партии!», «Да здравствуют мир и дружба всех народов!»

Столичная комиссия во главе с начальником тюремного Управления МВД СССР полковником М. Кузнецовым (три генерала, 6 полковников и еще три старших офицера) ничего принципиального решить на месте не в состоянии. Узникам дают лишь некоторые послабления: разрешают снять номера с одежды и решетки с окон, отправлять родным по письму в месяц. Вводятся 9-часовой рабочий день, наличные деньги.

З/к ждут Ворошилова, но он в Норильск не полетел. Коллективные письма, адресованные правительству, руководству партии, и личные — Ворошилову, Маленкову и др. — из Норильска в Москву не попадут.

Байло вспоминал: «Киселев, первый секретарь ЦК Белоруссии, кажется, давай нас стыдить да увещевать, а сосед мой говорит ему: «Я, — говорит, — от Сталинграда до Берлина на животе прополз, а меня за это на 20 лет, и ты меня еще стыдишь?!»

После ареста в Москве Берии столичную комиссию отзывают, з/к пишут листовки: «Берия будет навеки проклят нами и нашими семьями! Мы верим в то, что Советское Правительство до конца ликвидирует последствия преступной деятельности, жертвами которой являемся и мы. Каторжане Горлага». Листовки распространяют с помощью воздушных змеев: пачки прокламаций скручивали и перевязывали ниткой, к ней шел ватный фитиль, конец его запаливали, он перегорал, когда змей уже поднимался над Норильском. Конвоиры пробуют палить по змеям — но что толку, ветер разносит листовки. Обращаются з/к к людям по ту сторону проволоки (тогда 4/5 работников комбината были з/к, 1/5 — вольнонаемными), солдатам: «Солдаты войск МВД! Не допускайте пролития братской крови. Да здравствует мир, демократия и дружба народов!»

Первые листовки выпускают 27 июня: «Нас расстреливают и морят голодом. Мы добиваемся правительственной комиссии. Просим советских граждан сообщить правительству о произволе над заключенными в Норильске». Иногда листовки пишут в стихах. Помимо того з/к вывешивают на высоких зданиях транспаранты. Пропаганда дает плоды: некоторые л/о Норильлага тоже присоединяются к забастовке.

Идет агитработа и внутри зон: в бараках разъясняют решения комитетов. А еще — ставят концерты (на 40 дней смерти товарищей), проводят спортивные соревнования, репетиции кружков, спевки хора. С аншлагом 6 раз на сцене лагерного клуба показывают спектакль «Назар Стодоля» Тараса Шевченко, прежде запрещенный офицерами за перебор в украинском патриотизме. Все это — в обесточенных зонах, при сокращенном вдвое пайке.

Органы самоуправления решают все вопросы жизнеобеспечения, самообороны и самоохраны (з/к несут караульную службу — естественно, патрули безоружны и лишь поднимают тревогу в моменты опасности), внешних сношений, администрации лагеря з/к не доверяют, но, если ее представители появляются в зоне, их охраняют. Один из лозунгов восстания: «Товарищи! Будьте вежливы в обращении с лагадминистрацией и солдатами!»

З/к ремонтируют бараки, проводят их санобработку, убирают территорию; работают сапожная и ремонтно-пошивочная мастерские, баня; ежедневно з/к передают справки и сводки для лагадминистрации.

Свобода, известно, приходит нагая, и эта нагота вовсе не обязана быть прекрасной. Устав от провокаций сексотов, попыток устроить резню между чеченцами и кубанскими казаками, а затем между украинцами и поляками, — в 4 л/о создают комиссию и вскрывают сейф оперотдела. Выясняется: каждый пятый в л/о — сексот. Понятно, что приписки, что многие лишь числятся, и все же — 620 доносчиков. Тем не менее расправ с ними не допускают. Комитет вызывает стукачей на общее собрание з/к и решает судьбу каждого. Троих выводят за зону, кто-то пишет покаянные письма, кого-то помещают на несколько часов в изолятор и потом ставят перед выбором: или выходить за вахту, или оставаться, но отказываться от сотрудничества с администрацией (таких охраняли потом от мести солагерников).

В комитетах тушат порывы товарищей, предлагающих идти на прорыв зоны бульдозером, освобождать весь Норильск. Глава повстанческого комитета 3-го л/о Борис Шамаев (офицер, который проведет в целом в лагерях 28 лет: в сталинские он попал из гитлеровских) исключает из комитета своего заместителя И. Воробьева за подпольное изготовление пик и ножей; кузницу закрывают и опечатывают. Это не трусость, Шамаев вскоре предлагает выступить всем 3600 з/к с коллективной просьбой к правительству и ЦК: в случае приезда вновь некомпетентной и не обладающей правами комиссии заменить каторгу высшей мерой наказания.

Оперативники снова формируют группы работающих на них з/к во главе с уголовниками — для того чтобы чинить самосуд в ходе подавления восстания. А комитеты стремятся предотвратить массовые расстрелы з/к, но не везде получается. В 1-м и 4-м л/о, выполняя последний приказ комитетов, з/к выходят из жилых зон, и обходится без большого кровопролития. В 6-м л/о против женщин пускают пожарные машины с брандспойтами. По свидетельству Л. Толкунова, «солдат было много, они хватали женщин, заламывали им руки и выводили из зоны в тундру, где строили в колонну».

А в 5-м и 3-м л/о с восставшими расправляются автоматным и пулеметным огнем. На штурм каторжанского л/о за цепями солдат следом идет партийно-комсомольский актив. Последний оплот восставших падет в ночь на 4 августа, в 23 часа 45 минут.

По данным зампрокурора Норильлага Павловского, участвовавшего в расследовании обстоятельств восстания, в его ходе было убито около 100 человек и ранено более 200. По другим сведениям, убито около 200 человек, ранено 400. Согласно записи в кладбищенской книге Норильска за 1953 год, летом в общей могиле захоронены безымянными 150 человек. Оставшихся в живых руководителей сопротивления и активистов лагерного самоуправления кидают в центральный ШИЗО, прозванный з/к «мясокомбинатом». Уголовники и офицеры избивают и пытают повстанцев. После их ждут дополнительные сроки. 27 августа большой этап активистов отправляют в Красноярск. Затем их разбросают по тюрьмам и лагерям всего СССР — во Владимирский централ и Александровский (это в Иркутской области), в Курганскую тюрьму и в Кенгир (Джезказган), в Мордовию и Береговой лагерь Магадана.

Восстание подавили, но восставшие одержали победу. Их экономические требования выполняют сразу. Политические частично тоже начинают выполнять: через полгода ликвидируют Особое совещание, приступают к долгому процессу пересмотра дел политзэков — теперь прокуратуры и суды принимают от них заявления, обжалующие приговоры, сроки скашивают наполовину и более (а ведь у некоторых з/к на табличках в бараках датой окончания срока значился 1975 год), собирают для отправки за границу иностранцев, вывозят инвалидов. С бараков снимают замки и решетки. Горлаг лишают особого статуса, тем самым возвращая его узникам права других з/к, а в 1954-м Горлаг, влив в Норильлаг, ликвидируют вовсе, как и фактически всю систему особых лагерей. Еще 15 июля 53-го Норильск получает статус города. После отъезда столичной комиссии, пересматривавшей дела политзэков, создают ликвидком и Норильлаг. Город перейдет из ведома МВД под гражданское управление. Потом будет ХХ съезд.

Владимир Биргер (Красноярский «Мемориал») записал свидетельство Ядвиги Малевич: «Мы делали забастовку в 53-м, июнь-июль. Голодали, голодовка была ужасная, пищу не принимали 12 дней, требовали, чтобы приехало московское начальство. Вся зона держала. Нам прислали с Красноярска, мы опять отказались с ними разговаривать. Они нам сказали, что мы все равно сделаем для вас лучшее и все прочее. Все время, всю жизнь обещали нам, это все кончилось. Потом вторично была забастовка. Потому что нам обещали много делать и ничего не сделали. Вывесили флаги черные и написали: «Смерть или свобода». Там мы ничего не боялись: делали все, что возможно. Правда, мою бригаду как раз выпустили, утром пришли на работу, а нас уже не впустили. Нас уже держали там, где мы работали, огородили, и все это было, знаете, с месяц последний, там был такой бой, ужас. На этот месяц мы с бригадой остались в промзоне. Водою разливали пожарные, взялись все за руки, а мужчин-то и стреляли, и убивали, и все на свете. И потом как закончилась эта забастовка, надо кого-то наказывать: 700 человек у нас отняли. Это с нашей женской зоны сняли, а про мужчин и говорить нечего — их расстреливали прямо на месте. Увезли, расстреляли — ничего не знаем. Вот так. Потом нам восьмичасовой день сделали, решетки сняли с бараков и открыли, можешь по лагерю ходить свободно, сделали столовую, начали платить деньги. В первый раз я получила 100 рублей, вы знаете — это было чудо, хлеба булку взяли, повидло, чаю вскипятили. Мы не помнили, как съели это все, потому как мы никогда не видели этого хлеба. И тогда начали уже сроки сбавлять, освобождали. Меня в марте 55-го освободили. Я сразу уехала. Только в 57-м я получила паспорт, еще никого не реабилитировали, а мне уже реабилитация пришла, я никому не писала».

Байло: «Слышим: в пятом лагере ночью стрельба. Войска окружили лагерь, кого постреляли, кого избили. На другую ночь в женском лагере то же самое. Ну теперь жди у нас. И точно, на третью ночь окружили нас, пошли на штурм. Наш лагерь уже готов был: кто с лопатой, кто с доской. Одному полковнику голову кирпичом разбили, он кричит часовому: «Стреляй!» — часовой говорит: «Не могу!» Не знаю, что потом с часовым было. Остальные стреляли. А нас взяли, отвели в тундру, положили на землю (а земля-то в Заполярье — одно болото, мокро. К тому же мошка). Лежим. По одному выдергивают, стол стоит, на нем дела лежат (видно, сексоты поработали за это время). Кого — обратно в барак, а кого — за щиты снегозадержания, и оттуда крики слышатся: бьют. Вот так и кончилось восстание. Вторая комиссия приезжала. Решетки сняли, письма и свидания разрешили. Потом и номера сняли. Но дело даже не в том. Главное — мы в это время людьми себя чувствовали, и охрана нас боялась. А я ведь до 39-го года в Польше жил, и мне сразу в советскую жизнь было — как в холодную воду окунуться. Это в России 20 лет от свободы помаленьку отучали, а нас, да молдаван, да прибалтов — сразу! И для нас хлебнуть свободы — хотя бы такой».

…Нынешнему режиму, судя по работе его пропагандистских рупоров, комфортнее по-прежнему излагать нашу новейшую историю как результат кремлевских решений; отцом «оттепели» и демонтажа ГУЛАГа у нас проходит Никита Хрущев, а не тысячи узников Горлага и Кенгира (там восстание поднимут через год), не Евгений Грицяк и Борис Шамаев. Однако именно восстания в лагерях вынудили Кремль начать слом всей системы гостеррора, к тому времени существовавшей 36 лет. Суть в том, что в 1953-м историю России вершил народ. Он, а не Кремль, творит ее и сейчас — это отчетливо видно, если не зацикливаться на фактах и цифрах сегодняшнего безвременья, а быть внимательным к тенденциям. Безвременье — из них ясно — завершилось.

Впрочем, вот что говорят сами герои. Процитирую фрагменты из «Обращения к соотечественникам» международной конференции чудом выживших участников Норильского восстания.

«В последние годы стали модны утверждения об органичности сталинского деспотизма в нашей стране, даже о глубокой народной любви россиян к тирании, к ее «величию и порядку». Нет заблуждения более лживого и опасного для будущего России, чем это. Ностальгия по сталинской эпохе вскормлена искусной пропагандой, она жива благодаря душевной лени общества, не желающего дать анализ своему трагическому прошлому.

…Даже в нечеловеческих условиях сталинско-бериевских лагерей люди самых разных национальностей, выходцы из различных социальных слоев умели организовать совместную борьбу.

…Судьба нашей страны не была игрушкой в руках вождей, медленное освобождение от крайностей тоталитаризма не было даром великодушных правителей. Наша забастовка, другие лагерные выступления подорвали основу коммунистического режима — гигантскую империю ГУЛАГа. Народ начал сам свое освобождение, толкая в спину партийных реформаторов.

…Кроме правды о терроре у нас есть право знать также правду о своем Сопротивлении — сколько было восстаний, сколько мужественных сынов и дочерей страны пали, сопротивляясь с героизмом обреченных. Мы знаем, какое огромное значение для национального сознания народов имеют страницы героической борьбы — восстания в вильнюсском и варшавском гетто в 1943 году, парижское, варшавское и словацкое восстания 1944 года, пражское восстание 1945-го. Мы верим, что память о восстаниях узников ГУЛАГа станет примером стойкости и свободолюбия для поколений россиян в XXI веке».

Эти слова сказаны на 50-летии событий в Горлаге. За минувшие 10 лет эти слова в актуальности не потеряли — приобрели.

Фото – из серии книг «О времени, о Норильске, о себе...», редактируемой, составляемой и издаваемой Галиной Ивановной Касабовой, и из архива Красноярского общества «Мемориал»