Глист Пантелеймон считал себя социопатом.
На самом деле он им не был. Пантелеймон, сам того не зная, любил людей. Той самой чистой и искренней любовью, которую питает ребенок к матери. Символичным было и то, что обитал Пантелеймон не где-нибудь, в человеческих череслах. В какой-то степени он даже был зависим от людей. Не в моральном плане, упаси боже, но в плане сугубо физическом.
Сам Пантелеймон не любил об этом говорить. Оно и понятно – таким, как он, не пристало от кого-то или чего-то зависеть. Но, будучи существом редкого ума и самообладания, Пантелеймон понимал, что для эффективной работы мозга любому мыслителю и философу необходимы условия.
Лично для Пантелеймона идеальными условиями были кишки Ивана Розенфельда.
Даже в минуты душевных терзаний Пантелеймона, когда гиганта мысли одолевали нелегкие думы о судьбах мира, Розенфельд был единственным утешением и прибежищем страдающего философа. И за это Пантелеймон испытывал к Ивану особо нежные чувства, признаться в которых, впрочем, стеснялся, считая их неуместными и даже постыдными по отношению к двум взрослым мужчинам, коими они с Розенфельдом безусловно являлись.
Неизвестно, как отреагировал бы сам Розенфельд, знай он этот маленький секрет. Но, увы, Иван не подозревал даже о самом существовании Пантелеймона, что, не будем таить греха, вносило в их отношения определенный диссонанс.

Глист Пантелеймон как никто другой знал, что в этой стране все делается через жопу, но относился к этому со свойственной только истинным патриотам и плоским червям философской нежностью.
Размышления на тему жизни, смерти и всеобщего счастья составляли большую часть времяпрепровождения Пантелеймона. Все остальное время он ел и спал.
Пантелеймон вообще был философом. Как любой мало-мальски успешный философ, Пантелеймон жил в нищете и аскетичности. Сам он, впрочем, аскетичным свое жилище не считал, из-за чего периодически впадал в ангст и всячески душевно терзался.
В минуты особо сильной рефлексии Пантелеймон имел привычку корчиться и извиваться, чем доставлял не столько душевные, сколько вполне физические страдания своему носителю, Ивану Розенфельду.
Знай Иван, какого мыслителя и философа, он носит внутри себя, он бы наверное проникся гордостью. Но увы, Иван пребывал в неведеньи, а дискомфорт в области кишок списывал на свой, как он это называл, "грешок чревоугодия".
Пантелеймон с Розенфельдом также был знаком только частями. Стыдно сказать, гигант мысли ни разу не видел Ивана в лицо. Попытки светской беседы также терпели крах. Может оно и к лучшему, откровенно семитская внешность Ивана, одесский говорок и нетипичные для еврея семь классов образования могла неприятно шокировать Пантелеймона.
Так они и жили. Такие разные и все-таки вместе.

отпусти меня, чудо-трава!.. отойдите от меня, чудо-грибы!.. не смотри на меня, розовый пингвин на стене!..