Когда-то не мог один батюшка с бесами разобраться, никак упокоить не мог. Как и в классических историях, нужно было отчитать, но не до рассвета, а до полуночи, ведя учет времени по часам бесовским, медом наполненным.
Привлек к этому делу молодого парня, ни сном, ни духом не ведавшего, что ему предстоит. Да и сам батюшка не по злому умыслу, вышло уж так.
И отчитал парень. Увязли вдвоем в меду: и он, и бес.
Батюшке не было другого, как засыпать их так лежащими, обоих, землей, прямо в церквушке.

Откуда я это знаю? Еще утром не мог сказать. А теперь помню, как землей прикидывал тела.
И родные меня спрашивают, не встаю ли я по ночам? Пропадать начало всякое, и куда, неведомо.
И бабку вводят, а я ее знаю, выглядит, как бабушка моя покойная, и отчего так похожи, нет ответа.
И делает она странные вещи, мурашки по коже. Она делает свое, а меня толкает, трясет. Дышу, не выдерживаю, начинаю повторять. Наклон назад, вдыхаю, рука в сторону, ладошка вверх, отклоняюсь, вдыхаю дальше – рука короткими движениями вверх-вниз, но в целом все-таки спускается вниз. Выдох.
Повторяю, невыносимое ощущение – и приятно, и странно, мурашки по коже.
И вспоминаю о земле, о чем говорил. Чего ж бесам теперь не покоится?
Вырываюсь, вырываюсь, слышу петухов. Темно еще наулице, страшно по темным углам.
Если человек захочет испугаться, его ничто не остановит.
Не спешу делать полные вдохи, не спешу раскрываться, боюсь. Чего, кого, непонятно.
Скажу, не ныряя, как бы и без связи: понял, что желания наши – враги наши. Уметь нужно их держать на привязи, в болото тянут, жизненную силу пьют.
Обидно, не упоминаю, верно ли – рука сначала сбоку, затем перед тобой, или же наоборот? И то, и другое тряхает до сих пор.
И страшно было за бабкой смотреть, повторять, но тело не обманешь - оно говорит, можно верить бабке, голова этого не понимает еще, поймет лишь сейчас.