Услышав "прости", понимаешь, как виноват,
со слова "прощай" начинает охоту память,
начиняется болью, отчаянно ищет паперть,
где подается спасение однова -
снегом ли, богом, иным ли каким ростком
музыки в человеке, представшим почвой,
ждущей садовника...
холодом позвоночным,
жаром височным почувствуешь вдруг родство
с первой, всходящей в тающей тишине,
робкою нотой, похожей на сон, на небыль...
Распахнешь все окна, выберешь вид на небо,
да так и останешься с болью наедине...
Вызубришь наизусть в словаре осеннем -
нежность, неспешность, настоянность, стылость, суть,
да так и бормочешь песенкой во спасенье,
сроднившись с листом, застывшим над осенью на весу,
и некуда жить, и нелепо делить на щепотки
зерна, что сыплет время, не зная сна...
окрестность плывет, и росчерк её нечеткий
на каждом витке письма истечет сполна,
как прежде, и тут же начнется - с листа, с небесно-
близкого света, который невыразим,
и жизнь не почата, и ты ещё ни бельмеса
не смыслишь, принявшись за зябкий словарик зим...

Надо быть вечно пьяным, в этом - всё; вот - единственное решенье. Чтоб не чувствовать жуткого груза Времени, разбивающего вам плечи и пригибающего вас к земле, опьяняйтесь без устали.

Но чем? Вином, поэзией иль добродетелью, на ваше усмотренье. Но опьяняйтесь.

И если однажды, на ступеньках дворца, над зелёной травой возле рва, в мрачном одиночестве комнаты, вы очнётесь, а похмелье уходит или ушло, спросите у ветра, у волны, у звезды, у птицы, у часов, у всего, что убегает, у всего, что стонет, у всего, что катится, у всего, что поёт, у всего, что говорит, спросите, который час; и ветер, волна, звезда, птица, часы вам ответят: "Час опьяненья! Чтоб не быть рабами, замученными Временем, опьяняйтесь; опьяняйтесь непрерывно! Вином, поэзией иль добродетелью, на ваше усмотренье".

Бодлер.

Никакая внимательность не будет лишней.
Когда я смотрю кино я как будто бы в промежуточной зоне, между реальностью и вымыслом...
и я не понимаю и никогда не пойму какого это - прийти в кинотеатр и удобно развалившись в кресле, обхватив покрепче бочку попкорна растворится и ни о чем не думать, пустив мысли в свободное плавание и включать сознание только тогда, когда становится более-менее интересно

для меня это как идти осторожно по старому пыльному чердаку, пробираясь через завалы и изучая его внутреннее устройство, рассматривая его потолок, картины, мебель, угадывая сколько ему лет и что он пережил раньше... но только - тссс - как можно осторожнее и тише, и всегда надо быть начеку, ловить каждый шорох и каждое дуновение, потому что в любую секунду из соседнего шкафа может выскочить скелет, за следующим поворотом может оказаться находка твоей жизни, а может быть провал в неизвестность...

нельзя пропускать ничего. надо впитывать в себя каждый грамм этого пыльного воздуха.

...

Стук колёс скорого поезда,
неровный, как твоё сонное дыхание,
не даёт мне уснуть.
И я ещё долго лежу в темноте,
чувствуя,
как сквозь дрожащее марево моих ресниц
текут твои сны...

И, кажется, рассвет никогда не наступит,
но вот
ты говоришь мне, что я проспала чудесный пейзаж,
а я -
рассказываю тебе о звёздах
и о том,
как всю ночь снова писала стихи, и вот - забыла всё,
кроме первой строчки...

Стук колёс скорого поезда...

Бог с тобою, радость моя,
ты же знаешь,
что это утро - вечность...
Ты же знаешь...

анимация снов анемия души
опрокинутость в небо открытость окна
беспредельность падения беглость минут
несмыкаемость рук безответность в ответ

откровение
масок, замасленность фраз

разделение
тел для холста и хлыста

аберрации памяти сводят с ума
альтерация звука срывается
в крик

бесконечный тоннель перепутанных вен
ассиметрия боли в районе груди
осознанье причин, экспонента тепла
разомкнувшийся круг, опустевший вагон

Так случается. Раз в пол-жизни, но так бывает,-
Ты лежишь и боишься услышать, как, громыхая,
Падает снег ...
Не летит,
не кружит,
не стелется - в интервале
От полуночи до шести - оглушительно падает в тишине.
В тишине.
Тишиной заполняя тяжесть трахей и усталость легких,
Тишину принося туда, где уснули больные сны,
Где ни тени сомнения - слишком ясны намеки
Этой страшной, слепой, не моргающей тишины.
Этой,
э_т_о_й,
в которой НЕКОМУ. Бога ради,
Отмените молчание,
ну, объявите же ей войну,
Прозвучите хоть как-нибудь -
пусть даже так ...
"В Багдаде
Все спокойно. Тук-тук!"
только ВЫ-КЛЮ-ЧИ-ТЕ ...ТИ-ШИ-НУ!

Засим сентябрь. И пелена cплошных дождей размыла путь,
через пустырь ведущий на полузастроенный проспект.
И тускло светятся в ночи те окна, где еще не спят.
Не так уж много их, отнюдь, Стандартный пасмурный комплект.

Как одиноко, что вполне закономерно в данный час.
Разбитых капель на стекле дрожат осколки.Тихий шум,
тупая оторопь дождя по крышам типовых жилищ
долбит и падает сейчас и навсегда, а что, варум бы нихт?

А мне хотелось взять Манхэттен,с пылу,с жару, наобум,
одним движением плеча,на прилагая никаких
к сему особенных затрат,а после въехать на коне
и, напрягая гордый ум,решить с полдюжины иных

высокомерственных проблем,а также счастья в личной жизни
и как минимум двенадцатьиностранных языков.
Не надо лишнего. Хотя б признанье всех моих достоинств,
в общем, целый новый мир,и даже можно без коньков.

И никакой паршивой мысли,что, возможно, данный флэт
не стоит купленных обоев,и все помыслы зазря —
освоить груду музыкальных инструментов, стать звездой
и непременно взять Манхэттен в первых числах декабря...

Теперь же дождь. И я сижу в своей застройке типовой.
Ты где-то там.Я где-то здесь.Холодный дождь. Блестит асфальт
под блеклым светом фонарей,таких же мокрых, как он сам,
Незавоеванный Манхэтттен растаял в будущем, и жаль...

Мне нравится быть Женщиной: худеть,
носить каблук, пугаться насекомых.
Мне нравится быть Мальчиком: хуеть
от женских пальцев, даже незнакомых -
в троллейбусе, метро или такси.
Мне нравится Мужчиной быть: потратить
бумажник денег, времени и сил
на новое запутанное платье
Мне-Женщине. Остричь усы, обрить
лицо и голову, надеть тугие джинсы.
Мне нравится быть Девочкой: каприз
выплескивать на мальчика - ложиться,
как бы пугаясь. Пачкать эскимо
колени в ссадинах. Курить украдкой "яву",
жечь ненароком занавески, но
еще бояться появляться пьяной
на мамины глаза. И жить, смеясь.
Мне нравится быть нами: хитромудро
выписывать неведомую вязь
грузинскую. Пить. Воду пить наутро.
Любить тобой любимых. Ограждать
тебя от недовольства атмосферы.
Решать рожать мне или не рожать,
а если да - то от кого. И феном
сушить пятно на краешке весны,
Чтоб высушить все лужи. Знаешь? Знаешь...

яшка каzанова

Полчаса, отведенные на войну,
Я проспал: ты любила меня во сне.
После многие ставили мне в вину:
Поражение. Раны. Кровавый снег.
Я не лгал оправданиями и не
Говорил о тебе тем, кто знал, как жить
И проспал бы снова, случись войне
Продолжаться. Ты снилась бы мне? Скажи...
После многих, отдавших войне тела,
Я писал похоронки для чьих-то жен.
Отражения зрячих, собачий лай,
Снег пронзительно красен, а воздух желт.
Полчаса, отведенные на любовь,
Я протрахал в борделе чужую плоть.
После многие мне говорили: бог,
Он все видит, и ты перед богом - клоп.
Становилось бессильно. Тяжелый спирт
Я глотал как амброзию, как бальзам
После многие мне говорили: спи,
Что-то медное капали на глаза...
Подыхать от пули и от тебя -
Равноценно для жизни: гореть в костре
Или рваться на дыбе. В зрачках рябят
Полчаса, отведенные на расстрел.

(с) яшка каzанова

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.

Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.

Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.

Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

Зима сменилась весной,
Весна сменяется летом,
Но мир покрыт пеленой
И я не знаю об этом.

Ненавижу солнечный свет,
Прячусь в куче старья,
А может, и там меня нет?
Неужели я это я?

Кто бы мог допустить
Что я снова буду слабой,
Свет слишком ярко светить,
А вода слишком громко капать.

Помогли на время мечты,
Но теперь мне гораздо хуже,
А я то думала - ты
Тот укол, который мне нужен.

Не хочу летать в облаках,
Всё смешалось от этих экскурсий.
Мне нужны кирпичи на ногах,
А не мыльный пузырь иллюзий.

Я хочу быть стеной
В чёрством мире, где всё понятно.
Что ты сделал со мной?
Верни всё обратно.

Положи меня на кровать,
И накрой меня одеялом.
Я буду тихо лежать,
Хотя до сих пор летала.

Пусть летела вниз с высоты,
Но теперь мне гораздо хуже.
А я то думала - ты
Тот укол, который мне нужен.

Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет - то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновеньи -
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья -
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),
Этот черный румянец - налет от дренажа,
Это Муза меня подняла на копье.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем -
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю - ищи неизвестных,
Как и ты неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролеты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчетную радость полета...
Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай - и, дрожа, не тянись за возвратом:
Все сердца открываются этим ключом.

Есть еще острова одиночества мысли -
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли -
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа -
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

Саша Черный. 1910г.

В этой жизни, богатой узорами
(неповторной, поскольку она
по-другому, с другими актерами,
будет в новом театре дана),
я почел бы за лучшее счастье
так сложить ее дивный ковер,
чтоб пришелся узор настоящего
на былое, на прежний узор;
чтоб опять очутиться мне -- о, не
в общем месте хотений таких,
не на карте России, не в лоне
ностальгических неразберих, --
но с далеким найдя соответствие,
очутиться в начале пути,
наклониться -- и в собственном детстве
кончик спутанной нити найти.
И распутать себя осторожно,
как подарок, как чудо, и стать
серединою многодорожного
громогласного мира опять.
И по яркому гомону птичьему,
по ликующим липам в окне,
по их зелени преувеличенной,
и по солнцу на мне и во мне,
и по белым гигантам в лазури,
что стремятся ко мне напрямик,
по сверканью, по мощи прищуриться
и узнать свой сегодняшний миг.

Она всю ночь училась своим наукам, каким-то нанайцам, а может быть, финно-угорам.
Или другим неведомым языкам. Раз в две недели он входит к ней рано утром
стараясь не разбудить ни единым звуком, стараясь не отражаться среди зеркал.
Солнце забралось в ее золотую прядь. Первый столичный поезд приходит в пять.

А первая электричка приходит в шесть. Она сопит в две дырочки, нос в подушку.
Он тихо мурлычет, стоит под горячим душем. Хозяйский кот недоверчиво дыбит шерсть.
Он хочет спать. Ну, просто спокойно быть с ней рядом, сны ее посмотреть цветные.
Он научился уже приносить цветы ей, но пока еще не умеет их ей дарить.

А солнце светит во всю неземную прыть. На стенке тень от листьев сквозит резная.
Она себя не любит - он это знает и тем еще смешнее ее любить.
Она не умеет шить, убирать, варить супы, она старалась - да всё без толку.
Она работает смайликом в гуглтолке - по крайней мере, любит так говорить.
Она всегда говорит и немножко врет, его называет то мужем, то вовсе братом,
то клятвы дает на сотни веков вперёд. Да ну ее, Боже мой, кто ее разберет.
А кто разберет - не соберет обратно.

Он входит в комнату, небо бьет синевой. Находит ее часы под каким-то стулом.
Усталость стекает по гладко выбритым скулам. Он знает, что она уж давно проснулась
и просто смотрит цветные сны про него.
Сердитый кот когтями диван дерёт, глядит на него глазами цвета металлик.
Она спросонья щеки ладошкой трёт.

Он улыбается: "Кто тебя разберет..."
И прячет в кармане пару ее деталек.

Uber allen Gipfeln
ist Ruh’,
in allen Wipfeln
spurest du
kaum einen Hauch.
Die Vogelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
ruhest du auch.

даже врачи советуют повторять эти строчки если хочешь успокоится или не можешь заснуть... настолько живые образы...
просто сделайте глубокий вдох и позвольте вашему сознанию заполнится этой картиной...

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.

Что может знать рыба о воде, в которой плавает всю жизнь?

В юности я обнаружил, что большой палец ноги
рано или поздно проделывает дырку в носке.
Поэтому я перестал надевать носки.

Все знают, что это невозможно. Но вот приходит невежда,
которому это неизвестно - он-то и делает открытие.

Выиграна война, но не мир.

Единственное, чему научила меня моя долгая жизнь:
что вся наша наука перед лицом реальности выглядит примитивно
и по - детски наивно - и все же это самое ценное, что у нас есть.

Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я немец,
а французы - что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы
объявят меня немцем, а немцы - евреем.

К величию есть только один путь, и этот путь проходит через страдания.

Международные законы существуют только в сборниках международных законов.

Морскую болезнь вызывают у меня люди, а не море. Но, боюсь,
наука еще не нашла лекарства от этого недуга.

Национализм - детская болезнь. Это корь человечества.

Не знаю, каким оружием будут сражаться в третьей мировой войне,
но в четвертой в ход пойдут дубинки и камни.

Невозможно решить проблему на том же уровне, на котором она возникла.
Нужно стать выше этой проблемы, поднявшись на следующий уровень.

Разум, однажды расширивший свои границы, никогда не вернется в прежние.

Тот, кто хочет видеть результаты своего труда немедленно, должен идти в сапожники.

Ты никогда не решишь проблему, если будешь думать так же, как те, кто ее создал.

Чем больше моя слава, тем я больше тупею; и таково, несомненно, общее правило.

Я научился смотреть на смерть как на старый долг, который рано или поздно надо заплатить.

Ночь фонари за окном качала.
Кутаясь в старенький свитер,
пьесу “Крылья Печали”
дописывал композитор:
бледный от недосыпа,
от вдохновения пьяный,
он пригоршни пальцев
сыпал и сыпал
на клавиши
фортепиано.
Басы выступали степенно и строго,
метались верхи испуганной стайкой...
В дверь грохотали...
Открыл. На пороге -
сосед в застиранной майке,
из глаз сна мутная слякоть
зевками капает в бороду.
Зло проорал:
- Хватит брякать!
Вдрызг разобью морду!
...смялось лицо морщинами в муке,
растрескалось,
как на картине старинной
- слой лака.
Тряслась голова.
Дрожали руки.
Не выдержал
- и заплакал.
Себя презирая,
в гадком,
проклятом слезливом бессильи
сгибался.
Торчали лопатки
- культи отрубленных крыльев.
Уличный шум,
просеянный
сквозь полудремы сито,
толкнул...
- Всё?
Утро?
Можно?
- рассеяно
пробормотал композитор...

И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.

И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.

Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...

Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
... Я просто... не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле,
Да не заметил сослепу - там асфальт.

И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"

Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,

Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
... А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один - по колено в своей любви.