Я иду по улице Дизенгоф в Тель-Авиве не в самом хорошем настроении – а это у относительно новых репатриантов случается часто. Что-то такое навалилось. Иврит не хочет укладываться в уставший мозг, надо переезжать на очередную съемную квартиру, мне нахамили русскоязычные бюрократы – не поняли мою тонкую репатриантскую душу. Бывает. И вдруг – красивая лавочка, где продается много чудесного серебра. И там, в глубине витрины, среди украшений в стиле «мизрахи» мерцают меноры и ханукальные светильники.

…Это было давно, лет 20 тому назад. Я приехала в Израиль в гости к старшей двоюродной сестре, недавней репатриантке из той самой «Великой алии» 90-х. Она и ее друзья были тогда молоды, энергичны, задорны. В доме по пятницам собиралась веселая компания, пели песни, хохотали, радовались успехам друг друга, вместе переживали трудности алии. Отмечали дни рождения и праздники. Приближалась Ханука.

А я приехала в Израиль спасаться. Я тогда была раздавлена горем, жить не хотелось, и праздновать тем более. Но сестра достала красивый ханукальный светильник и показала мне, как зажигаются свечи. Мы зажгли первую и поставили светильник на окно. Тогда я почти не знала еврейских традиций, мои родители были ассимилированными интеллигентами, многое в жизни повидавшими атеистами.

Из еврейского прошлого своей семьи я помню лишь два существенных факта. Мой дед-агроном, которого я никогда не видела, работал на организацию «Джойнт» в Украине. Моего папу, учившегося в Институте истории искусств в Ленинграде, арестовали еще до большой волны советского антисемитизма. Это позволило ему выжить: он получил большой срок, но потом, после лагерей, вернулся в Ленинград. С тех пор все его изобретения, сделанные сначала на лагерных предприятиях, потом в лабораториях, а потом в конструкторском бюро крупного ленинградского завода, были подписаны группой товарищей с вполне русскими фамилиями. А патентов на изобретения, внедренные на многих предприятиях СССР, точно было больше сотни. Но, главное, он выжил, что позволило мне появиться на свет. И понять внушенную с детства аксиому: ты должна учиться, это твоя самая главная задача.

В моем детстве не было Песаха, и Хануки, конечно, тоже не было. Был веселый Новый год, елки, добытые в многочасовых очередях, и экзотические мандарины. И вот здесь, в Израиле, я смотрела на свечи и слушала любимую сестру. Для нее самой тоже всё было в новинку, и она торопилась разделить все эти открытия со мной. А вечером были гости, и мы с детьми крутили волчок-севивон, где в буквах «нун», «гимель», «хэй» и «пэй» зашифрована фраза «Чудо великое было здесь» (в диаспоре пишут букву «шин» вместо «пэй», от слова «шам» – там). «Здесь» и «там» поменялись местами, я впервые оказалась там, где чудо и случилось – светильник горел восемь дней, хотя масла было лишь на один. Ну, вы помните. В Израиле всегда есть место чуду, но я этого тогда не знала. А на следующий день я поехала на набережную Тель-Авива.

Началась гроза, я забежала в стеклянное кафе на берегу и смотрела на разбушевавшуюся стихию. Было темно. Так же, даже еще темнее и страшнее, было у меня на душе. И тут ливень неожиданно кончился, и всё осветилось.

Мы в дождливом Петербурге к таким перепадам настроения природы не привыкли, и это показалось неким волшебством. И что-то отпустило, стало легче. Не знаю, что меня тогда спасло – любовь и забота сестры, и Израиль, и море, и шумные люди за праздничным столом, и странное ощущение большой семьи среди малознакомых людей, и теплое солнце в декабре.

В общем, всё это стало моим личным чудом. Когда я улетала в Питер, сестра подарила мне ту самую ханукию – она была простой геометрической формы в стиле модерн. Я где-то читала, что архитектура города влияет на стиль светильника. Так вот, это был настоящий тель-авивский светильник, выполненный каким-то современным художником из яффской мастерской. «Пусть у тебя что-то будет из моего дома», – сказала сестра. Это была наша последняя встреча. Болезни не щадят и самых светлых людей.

Шло время, и два года назад всё изменилось в моей жизни: я вышла замуж, сделала алию, и в суматохе переезда тот светильник потерялся. И вот я увидела очень похожий в витрине этой красивой лавочки. И зашла со смутным чувством, что деньги бы тратить не следовало, но…

Через минуту нашего разговора с продавцом я вдруг осознала, что мы говорим на иврите, и извинилась, что говорю пока не очень хорошо. А он мне ответил: «Иногда я думаю, каково это – всё бросить и начать новую жизнь в другой стране. Так сложно это представить! Я сразу вспоминаю родителей, они тоже сюда приехали из Ирана и учили иврит…» И он показал мне все свои светильники, рассказал о менорах и ханукиях, и я выбрала тот самый, похожий на светильник моей ушедшей сестры. И стоил он совсем недорого. Ушла со странным чувством, что поговорила с братом. Или с каким-то другим близким родственником – так иногда случается в Израиле.

Я знаю, что Ханука – это праздник многозначный, и раввины трактуют его по-разному. И о происхождении названия спорят, и о взаимоотношениях иудаизма и эллинской культуры. Но для меня с той самой первой Хануки важно, что посреди холодной или промозглой зимы в твою не всегда веселую жизнь вдруг приходит этот праздник света. Свет свечей разгоняет тьму настоящего в самом прямом и, конечно, в глубоком переносном смысле слова. Ведь это не просто очередная победа евреев, не только упорное возвращение к своим духовным основам и обновление даже тогда, когда кажется, что весь мир против нас. Это еще и просто теплый свет в окне. И можно жить дальше.