Без вины: Раскулачивание крестьянской семьи в Удачном Донецкой области. С 1917 года село было в составе Украинской Народной Республики. С 1920-го - под властью большевиков

К концу 1920‑х советская власть не только осознала острую необходимость в валюте для своих великих строек, но и поняла: на мировом рынке страна может предложить только один товар — зерно.

В августе 1929‑го Иосиф Сталин, к тому времени уже подмявший под себя партию и руководство СССР, так высказался о ситуации: “Если с хлебом выиграем, выиграем во всем — и в области внутренней, и в области внешней политики”.

Еще четче о важности хлебозаготовок он высказался через год, в одном из писем к подчиненным: “Форсируйте вывоз хлеба вовсю. В этом теперь гвоздь. Если хлеб вывезем, кредиты будут”.

Хлеб должно было дать село, в котором начиная с самого конца 1927 года стали насаждать коллективизацию.

Новый уклад предполагал совместную обработку земли крестьянами и создание коллективных животноводческих хозяйств.

Жителям украинских сел, веками привыкшим к самостоятельному ведению хозяйства, были непонятны мотивы большевиков.

Население настолько неохотно отзывалось на планы Кремля, что в Украине в 1929‑м в колхозы вступила всего четверть сельского населения.

Особенно сложно было принять коллективизацию тем, кто успел своим трудом построить крепкое личное хозяйство.

С легкой руки советского вождя Владимира Ленина, а также наркома земледелия СССР Александра Смирнова таких людей называли кулаками или, когда речь шла об Украине, куркулями.

Определялись куркули просто — они были зажиточны, могли использовать наемный труд, но главное — непременно хотели спрятать свой богатый урожай от советской власти.

Как правило, в кулаках оказывались многодетные семьи, которым, согласно действовавшему на тот момент законодательству, выделялись большие участки для обработки земли.

Насильственная коллективизация и раскулачивание привели к тому, что в 1930‑м в одной лишь Украине вспыхнуло более 4 тыс. крестьянских восстаний — почти половина от всех протестных выступлений, прокатившихся в тот год по СССР.

На их подавление Кремль бросил войска. Активистов уничтожали, а семьи недовольных депортировали в Сибирь. За 1930‑й из Украины выслали более 160 тыс. крестьян.

Всего через год Москва намерилась окончательно решить украинский вопрос — летом 1932‑го из Кремля в Украину поступило распоряжение: изъять все зерно, даже посевное. Затем последовал голод.

Отличным свидетельством той эпохи стали опубликованный недавно историком Ниной Лапчинской дневник Нестора Белоуса, жителя села Лебяжье Чугуевского района Харьковской области.

Белоус пережил голодомор, оказался в лагерях, откуда выбрался лишь в начале 1950‑х. Дневник как часть уголовного дела против его автора хранился в архивах Службы безопасности Украины.

Десять процентов

Белоус начал вести записи еще до начала Первой мировой войны.

Крестьянин аккуратно фиксировал цены на рынке в 1920‑х, когда такие, как он, были миллионерами и даже миллиардерами.

В дневнике указано: в августе-сентябре 1923‑го пуд муки (16 кг) стоил 250 млн руб., сапоги — 3–4 млрд, а лошадь — 25–30 млрд.

После в записях была пауза, но как только в селах начали насильственно собирать зерно, доморощенный летописец вновь принялся за дело.

О сборе продовольственного налога в 1929‑м в Лебяжьем Белоус написал следующее: “1 июня. Началась хлебозаготовка. В порядке разверстки на 150 дворов более зажиточных наложено 6,5 тыс. пудов (около 700 кг с одного хозяйства). Если хлеба не оказывалось, то брали скот и сало, и все, что попадало под руку”.

Описал Белоус и случаи раскулачивания. Эти строки в дневнике подчеркнуты красным карандашом — после ареста автора записей следователь таким образом обратил на них особое внимание: “27 октября 1929 год. Воскресенье. Была продажа имущества Совы Федора Логвиновича как 10 %”.

Загадочная цифра — “10 %” — это доля самых зажиточных и поэтому опасных селян в общем массиве украинского крестьянства, выведенная неизвестным путем большевистскими теоретиками коллективизации.

Попасть в 10 % означало стать кандидатом на раскулачивание.

Здесь же Белоус записал свое понимание плановой политики большевиков в селе. Как правило, партийные активисты делали все возможное, чтобы в угоду руководству выполнить пятилетний план как можно раньше.

К примеру, в декабре 1929‑го в Лебяжьем вместо 43 тыс. пудов зерна у крестьян отобрали 57 тыс. И это, по мнению Белоуса, была большая ошибка сельских организаций, в частности комнезамов — комитетов незаможных крестьян.

Мол, если все время собирать зерно сверх нормы, то скоро не станет куркулей, и охота пойдет на людей со средним достатком — середняков, а затем очередь дойдет и до бедных.

“Мы, крестьянство, не можем отстоять своих прав, и нас обдерут всех до одного, как веник по прутику”,— резюмирует он.

У крестьян не только изымали зерно, но еще и изводили различными налогами, например собирали деньги на тракторы, на мелиорацию общественных угодий. Многие не выдерживали и уезжали в ближайший город — Харьков.

Далее сельский философ осуждает практику повальных репрессий в отношении куркулей.

Он резонно замечает, что, даже когда Красная армия воевала с Деникиным и Врангелем и брала в плен офицеров “целыми полками”, массовых расстрелов не было.

Пленников отправляли в лагеря, и кое‑кто из них “исправлялся” и даже служил в Красной армии на командных должностях.

А вот крестьян жалеть никто не хочет, сетует Белоус: “Партия хочет превратить все крестьянство в коммуну, чтобы крестьянин не был свободным, а был всегда на чеку, как красноармеец. Партия грубо ошибается в отношении этих мер, потому что делает этим подрыв авторитета в среде крестьянства”.

Однако партия мало прислушивалась к народному ропоту. После того как было конфисковано имущество самых богатых, режим не стал жалеть и середняков — Белоус как в воду глядел.

В своем дневнике он так и констатирует — мол, за два дня декабря 1931‑го выгнали из хат и продали имущество шести крестьян — и все они, за исключением одного, были даже не середняками, а малосередняками.

Подобная политика вызвала в Украине настоящую волну крестьянских восстаний, отголоски которой докатились и до Лебяжьего.

Белоус пишет, что был убит председатель СОЗ — товарищества по совместной обработке земли, предвестника колхозов,— в соседнем селе. А вечером убили двух комсомольцев.

“Но эти убийства к хорошему не приведут, потому что при убийствах, где не находят убийцу, страдает много безвинных людей, тех, что абсолютно не знают ничего”,— весьма разумно предполагает он.

Крайние меры

Начиная с 1932 года уполномоченные по хлебозаготовке инспектировали сельские дворы по нескольку раз в неделю.

Некоторым крестьянам удавалось прятать запасы, но и им время от времени приходилось доставать зерно из тайников — иначе пришлось бы голодать, ведь хлебозаготовщики отбирали все, что могли.

Первые несколько месяцев того года дневник Белоуса пестрит записями о ежедневных вызовах в сельсовет и визитах различных комиссий — если не с проверками квитанций о налогах, то с переучетом купленных облигаций.

“Явилась бригада, смотрела в хате, в клуне ширяла в солому и в полову” или “В 12 часов ночи загадали идти в штаб с хлебными квитанциями. Держали до утра, только и говорят, что “накладай — вези” [зерно]».

О степени подобной “вовлеченности” крестьян в процесс хлебозаготовок говорит следующая запись Белоуса: “4 января 1932 года. День для меня прошел спокойно, никуда не требовали и никого ко мне не было”.

К концу года харьковский летописец, сам того не ведая, уже видит первые признаки грядущего голодомора.

Описывая Рождество 1932‑го, он указывает, что на этот праздник в прежние годы селяне готовили хорошие обеды, холодное, жаркое, белые пироги с рисом и начинкой, пиво, водку. Три четверти крестьян резали свиней.

А в этом году, записывает Белоус в дневнике, у всех даже борщ был постный. За исключением тех, у кого конина была — те ели мясо конское. “У меня тоже был борщ постный”,— завершает эту запись он.

Уже на следующий день после Рождества его вызвали в сельсовет и обязали купить облигаций на 40 руб. Денег у крестьянина не было, за что его и посадили на некоторое время под замок — чтобы “подумал”.

Смертельный урожай

В первый день 1933‑го — года, который станет пиком голодомора,— Белоус попытался устроиться на работу в городе.

Вначале он оказывается в соседнем поселке — строит подстанцию, а затем едет в Харьков, где устраивается разнорабочим на мясокомбинат.

Зарплата скромная: 73 руб. 92 коп. в месяц. При этом обед из двух блюд стоит 80 коп., а ужин из одного блюда — вполовину дешевле.

Но и то в радость — как пишет Белоус, в деревне совсем жить нельзя: “Хлеба нету, люди пухнут с голоду, ходят, как тени, голодные”. На базаре буханка хлеба стоит 25 руб., пуд ржаной муки — 90, столько же пшена — 120 руб.

Далее дневник превращается в некролог. В конце апреля лебяжский хроникер записывает: “Умер Бутенко Николай Федорович, молодой парень”. 22 года, настоящий гвардеец — большого роста, красивый.

“Пришлось умереть голодной смертью лишь потому, что сельсовет не дал ему справки как сыну раскулаченного отца, а без нее нигде на работу не принимают. Весной, когда уже он совсем ослаб, тогда и работа была, но он не мог работать, и пришлось ему умереть”.

Еще одна запись: “20 мая. Ежедневно мрут люди с голоду. Сельсоветом назначена санитарная комиссия для уборки трупов и похорон. Потому что хоронить тех людей некому, так теперь сельсовет выгоняет людей и роют большую яму душ на 10. И тогда зарывают”.

Смерть перестала быть чем‑то необычным. Дневник отображает и это: “Костенко Николай умер около Таганки [железнодорожная станция неподалеку от Лебяжьего]. Уже целый месяц, и никто не убрал труп. А каждый день мимо ездят командиры Красной армии. И нет дела никому, что труп уже разложился, что нельзя мимо идти”.

Высший суд

В одной из своих записей о голодоморе Белоус упомянул о судьбе одной активной сторонницы коллективизации в Лебяжьем: “12 мая. Умерла Черная Параска, активистка, кандидат партии. Как людей продавали за невыполнение хлебозаготовки, так она вечером на радости в школе танцевала. А теперь издохла с голоду, как собака”.

В тот момент невольный летописец украинского голода вряд ли догадывался, что увековеченное им локальное проявление высшей справедливости проявится и на куда более высоком уровне.

Так, Станислава Косиора, главу Компартии Украины и одного из организаторов голодомора, расстреляли в 1939 году по обвинению в принадлежности к мифической так называемой Польской военной организации — он был поляком по национальности.

Рой Медведев, историк времен перестройки, пересказывал слова жены Косиора об обстоятельствах этого дела.

Мол, арестованного деятеля следователи НКВД долго не могли заставить “признать свою вину”.

Тогда в комнату допросов привели 16‑летнюю дочь Косиора и изнасиловали на глазах отца. После чего он и подписал все признания.

Заместителя Косиора Павла Постышева — его считали даже влиятельнее, поскольку он был назначен в Украину по распоряжению Сталина — расстреляли в том же году.

Аналогичная участь постигла и главу украинского правительства Власа Чубаря.

В 1937‑м расстреляли и Всеволода Балицкого, возглавлявшего государственное политическое управление УССР в Харькове. Он руководил арестами, депортацией и расстрелами крестьян в 1933‑м.

А вот летописец Белоус пережил их всех — он умер в родном селе в 1972 году.

Материал опубликован в №31 журнала Новое Время от 14 декабря 2014 года

http://nvua.net/publications/ukrainskiy-krestyanin...ra-i-samoy-tragedii-25686.html